Вчера был шок, когда брали предпоследний рубеж: смогли не только видеть друг друга через спутниковое наблюдение и видеокамеры, вмонтированные в одежду, но и – подумать только! – разговаривать и видеть окружение того, с кем разговариваем. На этой почве часто возникали скандалы и даже разводы, но сейчас вот-вот всех нас накроет лавина страстей, когда сможем читать мысли, видеть образы в мозгу другого человека, чувствовать то, что он чувствует к тебе на самом деле, а не то, что говорит, и в чем так горячо убеждает…
Я вышел из кабинета и предупредил, что скоро приедут телевизионщики, чтобы подобрали слюни и застегнули ширинки, и вообще под камеры не лезли, как чарличаплины, будет короткое интервью, я сам расскажу, какие вы здесь орлы, вон все вещи из дерева исклевали, надо бронебойным лаком покрыть…
Кириченко сказал живо:
– Шеф, а пусть даст интервью за вас Урланис?
– Почему так?
– А он до свинячьего писка его страшится, – объяснил Кириченко. – Телевизионщикам же страшилок нужно побольше? Вот он и поднимет им рейтинг!
Я повернулся к Урланису:
– Никогда не поверю. Такой слон и вдруг…
Он взглянул исподлобья и сказал зло:
– Вам все шуточки, но ведь в самом деле все рухнет! Все!
– Что все? – спросил я.
Он сказал с напором:
– Все это гигантское нагромождение лжи, которую мы не называем ложью, так как это часть жизни, без нее нельзя, а когда слишком уж откровенная, то для этого придуманы оправдательные ярлыки: «ложь во спасение», «ложь во благо»… Ведь даже комплименты – ложь!
Я буркнул:
– Что-то подобное слышал от Вертикова. Хотя да, если даже ты о таком заговорил…
Он окрысился:
– Что я, что я? Дубоголовый? Тупой, как пробка?.. Вы с Киричем просто быстрее схватываете, зато я лучше понимаю, как использовать, а вы… мотыльки сраные!
– Не горячись, – сказал я миролюбиво, – просто ты для нас всегда был олицетворением миропорядка. Как столб, на котором все держится, как Атлант, что держит небо на каменных плечах. А сейчас вот и этот столб зашатался…
Вошла, пахнущая улицей и солнцем, Вероника Давыдовна, остановилась, давая себя осмотреть, неспешно пошла к нам, улыбаясь во весь рот.
За прошлые выходные она ухитрилась сделать себе огромную задницу, просто невероятную, и крохотную грудь, теперь хирурги работают быстро, а такая диспропорция сразу привлекает к ней внимание.
Когда она выходит куда-либо на высоких каблуках, даже самые пресыщенные сексуалы провожают заинтересованными взглядами, а уже этого достаточно, чтобы любая женщина воспрянула, расцвела, а домой вернулась с довольным возгласом: «На меня мужчины так смотрели, так смотрели!»
Сразу ухватив суть разговора, она с достоинством заявила:
– Я не против чтения мыслей, ничуть! Но вот мне все-таки нравится, когда мужчины подтягивают животы при виде женщин!.. Хотя да, вы правы, сейчас все будет еще честнее, но мне почему-то хочется, чтобы от меня хоть что-то да скрывали. Хотя бы вот эти свисающие животы.
Кириченко спросил скабрезно:
– Хотя бы?
– Да, – отрезала она. – Но лучше… если скроют и прочее, что мне не совсем… по вкусу. Если мой муж переспит с кем-то в командировке, то лучше пусть молчит. А какой бы я сонной и неопрятной ни была с утра, пусть лучше скажет, как хорошо выгляжу.
Он уточнил с недоверием:
– Хотя сама видишь себя в зеркало?
– Все равно, – отрезала она. – Да, вот так!
И удалилась к своему столу, задница шире Казахстана, ноги все те же длинные и умело выточенные, зашкуренные и покрытые блестящим лаком, словно их обработал в три-дэ Кириченко, что хоть и не умеет рисовать, но женщин рисует часто, особенно некоторые их части.
Урланис тоже посмотрел задумчиво на мощно двигающиеся булочки… уже не булочки, а праздничные караваи, испеченные к девятисотлетию Москвы на толпу в тысячу человек, из груди вырвался тяжелый вздох.
– Все равно, – сказал он уныло, – я все понимаю насчет прихода новых технологий, но страшусь… Я люблю свою Аннушку, знаю, что и она любит меня, это заметно в тысячах мелочей, однако все равно не готов… или готов?.. к полной откровенности. Ну как могу сказать, что хотя я ей никогда не изменял, но в постели с нею иногда представляю, что трахаю вот эту… гм… сотрудницу?
Кириченко ухмыльнулся:
– Теперь у Вероники Давыдовны задница еще огромнее и пышнее! В анус?
Урланис отвел взгляд:
– Я без подробностей, просто представляю ее пышную жопу с этими двумя колышущимися… и сразу весь на взводе. Но это оскорбит Аннушку!
Кириченко проговорил с сочувствием:
– А если она в постели с тобой представляет какого-нибудь мускулистого мачо? Хорошо, если Брэда Питта, а если кого-то из твоих знакомых?
Он вздохнул:
– Такое оскорбит меня. И хотя, знаю, многие и не то разыгрывают в воображении… да все так делают!.. но все равно это неправильно, так нехорошо. И признаваться в таком нельзя.
– Другой левел отношений, – сообщил с сочувствием Кириченко. – Вы просто должны это… нет, не простить друг другу, прощать нечего, а согласиться с тем, что это и раньше у вас было, и вам не мешало, а сейчас всего лишь стало явным.
Урланис сказал саркастически:
– Да? А чего же тогда браки рушатся, когда он или она узнают о связях на стороне? Ведь было же все так хорошо, когда ничего не знали? Да вот только почему-то не хотят снова… якобы не знать. Знание, как сказал великий Бэкон, сила!
– Знал бы он, – буркнул Кириченко, – по какому поводу ты его цитируешь. Незнание, вообще-то, тоже сила.
– Так что лучше, знать или не знать?
– Смотря в какой ситуации.
Он в безнадежности развел руками.
– Но суть в том, что мир движется к полной открытости!.. И самыми открытыми друг другу в первую очередь должны стать муж и жена. Иначе они… то ли партнеры, то ли соратники, то ли сообщники… когда в удобный момент и предать могут, и отобрать при разводе все, и бросить в тяжелую минуту, хотя красиво так клялись «…в здоровье и болезни никогда не покину, все вместе…».
Кириченко сказал веско:
– Но ты ее не предавал, ты ее любишь… это она тоже увидит?
– Ну!
– Так чего тогда страшиться?
Урланис вздохнул:
– Да нас все больше пугает, что раскроются не великие наши преступления, в них есть нечто героическое, а увидят наше мелкое и гаденькое. Мастурбацию, подсматривания в бинокль за соседями и молодыми соседками, мечты попасть в постель к учительнице литературы, страх опозориться при первом половом контакте… я опозорился, кстати, до сих пор как вспомню, так даже спина краснеет…
Кириченко перебил:
– Но ты вот только что нам признался! И небо не рухнуло.
– То вам, – сказал Урланис с тяжелым вздохом, – вы мои друганы, моя стая, мой прайд, моя семья… а женщина – это зверь другой породы.
– Женщина тоже может быть друганом, – сказал Кириченко веско, но с некоторым сомнением. – Ну, в пределах, конечно. У нас перед глазами светлый облик нашего вождя, великого шефа, у которого еще какой друган в юбке!.. Шеф, ты чё молчишь, как сытый пеликан?
Я посмотрел хмуро, только у подростков есть на все четкий ответ и абсолютная уверенность в своей правоте, пусть хоть весь мир с их мудрецами против, но я уже взрослый, как полагаю, а это значит, торможу и колеблюсь. При полном взаимном «чтении мыслей», как говорят в народе, должна удваиваться работа мозгового процессора, хотя мощь двух равняется мощи восьми, кроме того мышление выходит на качественно новую ступеньку…
Они все ждали с интересом, хотя к слову «шеф» и относятся с иронией и всячески обыгрывают в хохмочках, но в то же время я первый начал говорить о Сверхсуществе, как объекте исследования, так я, как ни крути, а создатель целой науки.
– Еще пару лет назад, – сказал я хмуро, – я морщился и жутко стыдился, вспоминая некоторые моменты из детства и юности… Ну, когда первый раз напился и облевался прилюдно, когда первый раз попробовал с женщиной и… осрамился… Да и еще были моменты, которые вспоминать не хочется. А вспомню, до сих пор краснею.
– Пару лет, – прервал нетерпеливый Кириченко, – а сейчас?
– Сейчас, – проговорил я, подбирая слова, – понимаю, что я – это я. Нынешний. Я бы так никогда не сделал. Так почему я должен стыдиться за то существо, которым был?.. То был не я, а до Я. Гусеница! А сейчас я, надеюсь, уже бабочка.
Кириченко оглядел меня с головы до ног:
– Ну, до имаго далековато.
– Пусть, – согласился я. – У человека больше линек, чем у гусеницы. Пусть еще не имаго, но уже и не гусеница, что напивалась, чтобы доказать что-то таким же придуркам, била стекла на троллейбусной остановке и воровала мелочь из телефонной будки. Потому что был не я!.. Это был другой человек с моим именем и моим паспортом.
Урланис спросил печально:
– А где грань?
Я поинтересовался:
– Это ради красного словца или ты… в самом деле глуповат?.. Какая может быть грань, когда плавно и медленно одно перетекает в другое?.. Человек не насекомое, чтобы четко прослеживать стадии гусеницы, куколки, субимаго, имаго… Но все равно каждый видит и знает, человек меняется тоже. Не меньше, чем гусеница. Так что я не отвечаю за того придурка, который жил в этом теле десять лет назад!.. Я отвечаю за себя нынешнего!
Урланис спросил с прежней настойчивостью:
– А все-таки где грань? Ну хотя бы для того, чтобы выяснить, до какого года не отвечаешь, а после какого уже можно привлекать к ответу. Проблема все-таки остается. Кирич, не находишь?
Кириченко, что прислушивался с интересом, предположил:
– А не оставить ли это для утряски?
– В каком смысле?
Он объяснил:
– Законы всегда принимаются на основе морали и сложившихся обычаев. Отклонения от обычаев считаются преступлениями и караются. Но сейчас еще никакого отношения не сложилось, верно? Видимо, сперва надо дать несколько лет, чтобы общество выработало какие-то принципы равновесия, а потом уже на основании этих принципов и принимать законы.
Урланис заметил осторожно:
– Все верно, но иногда законодатели идут и чуточку впереди мнения общества.
– Например?
– Ну, отношение к смертной казни. В любой стране большинство выступает за смертную казнь. Некоторые вообще предлагают преступников вешать на площади, чтоб другим неповадно было. Но все же законы принимаем более гуманные…
– Чем преступники и пользуются, – огрызнулся Кириченко. – Я бы не просто вешал, а на кол сажал!.. Но насчет дать определиться обществу с этим новым явлением, ты прав. Законы принимаются на основе общей морали, общих ценностей. Общество само решит, сколько лет должно отделять гусеницу от имаго в человеке, а закон потом это утвердит и примет к исполнению.
Урланис потер ладони:
– И начнем вешать? Наконец-то!
Глава 10
Телевизионщики прибыли точно в оговоренный час, берегут свое время и чужое, впервые вижу таких тактичных этих, вообще-то, несобранных людей, что считается признаком высокого творчества.
Они уставили по старинке вокруг моего стола лампы, хотя в кабинете достаточно светло, мощные юпитеры, а еще один с готовностью держал в обеих руках блестящий лист металла, пуская им зайчики.
Ведущий сказал бодро:
– Сейчас мы в лаборатории всемирно известного ученого доктора наук Григория Величко, создателя междисциплинарной науки о Сверхсуществе, что объясняет многие загадки как науки, так и истории, искусства, религии и вообще всех сфер деятельности человека!.. Григорий, позвольте вам задать первый вопрос…
Он сделал паузу для вящего эффекта, а я нарочито вклинился:
– Позволяю.
Он чуточку дернулся, пауза была рассчитана на иную цель, но улыбнулся светски и спросил:
– Сейчас не найти в мире человека, который не знал бы о Сверхсуществе, в котором мы типа клеток. Но у всех свои представления… Вот сейчас говорят, что массовое производство чипов расширения или, как говорят чаще, расшаривания памяти полностью дублирует процесс! Но это сознательный процесс, которым управляем сами. С кем хотим соединяться – соединяемся, с кем не хотим – нет. Сегодня пришло сообщение, что самый крупный олдсэлф зарегистрирован в Китае: десять тысяч восемьсот человек объединились в одну, можно сказать, общность! Страшно подумать, какой исполинской умственной мощи достигнет этот исполин!
Я покачал головой:
– Нет, наша работа не дублирует производство и внедрение чипов «Омега».
– Но ведь с помощью чипов тоже соединятся… сперва малыми группами… в единое Существо?
Я наклонил голову:
– Можно сказать и так… хотя даже при вхождении в единую цепь такое произойдет нескоро, если произойдет вообще. Но наша работа подразумевает… второй уровень.
Мои губы похолодели при этих словах, холод пронесся сквозь мою грудь и остался во внутренностях. Корреспондент с некоторым беспокойством всмотрелся в мое лицо.
– Вам плохо?
– Да съел что-то, – ответил я. – Ничего, пройдет.
– А что за уровень?
– Объединенные чипами «Омега», – объяснил я, – люди увидят, какие они есть. Это шок, огромной силы шок. Но его надо пережить, чтобы получить доступ к огромным мощностям объединенного разума. Многие… отсеются. Я говорю о тех, кто все-таки решился вставить чип и подключиться к общему хранилищу. Это огромный шок…
Он сказал быстро:
– Еще бы! Но вы говорите, это только первый уровень?
– Да, – ответил я нехотя.
– А второй?
– То, – сказал я, – над чем работаем.
– В чем разница?
– С помощью чипа «Омега» люди видят, – сказал я, – какие они есть, с подключением к темным связям увидят на первом этапе, какие люди… были. И вообще увидят все, что было.
Он торопливо кивал, глаза горят, спросил возбужденным голосом:
– Это на первом этапе? Значит, будут и другие?
Я помедлил, не решившись еще сказать самое важное, наконец пробормотал:
– А насчет того, что будет… тоже можно будет увидеть… в общих чертах. Дело в том, что прошлое запечатлено в образах отдельных людей, и можно будет увидеть с предельной четкостью, какую букашку кто видел… Даже в очень далеком прошлом.
Он спросил жадно и с расчетом на то, что сейчас и телезрители ахнут вместе с ним:
– Простите, а динозавров увидим?
Я поморщился:
– Думаю, да.
– Значит, Сверхорганизм уже тогда был разумным? Или нет?
Я ответил уклончиво:
– Разве это важно? Главное, что он был, хотя и весьма юным. И мог видеть, чувствовать. А мы сможем увидеть и почувствовать тоже. Здесь главное то, что люди должны ощутить, что они – Сверхорганизм, как, например, муравьи, что создали подобное на сотни миллионов лет раньше, благодаря чему стали властелинами земли, расселившись по всему миру.
Однако люди, даже узнав о Сверхорганизме, живут каждый сам по себе, связанные лишь узами общества, не желая принимать истину, что каждый из нас, как и муравей, лишь частица Сверхорганизма. А то, что еще и каждый обладает разумом… ну так и муравей обладает! У него в мозгу целый ганглий, а у некоторых даже по два! Только непонятно, как с таким ничтожным мозгом ухитрился создать настоящую цивилизацию, чтоб и скотоводство, и разведение грибов нужного вида и ирригация, и войны, и захват рабов…
– Да-да, теперь понятно, почему… Вы как-то обмолвились, что внезапная волна толерантности и политкорректности связана со Сверхорганизмом?
– Точно, – подтвердил я. – Сверхорганизм готовит нас к слиянию в одну общность, некого Мега-человека, когда сознание всех откроется для всех же. И вот чтобы не было шока, омерзения, отторжения нового, и проводится сейчас ускоренная подготовка к… искренности и терпимости.
Он коварно улыбнулся, взглянул в блестящий объектив видеокамеры и сказал с подъемом:
– Вы имеете в виду… гомосексуализм?
Я отмахнулся:
– Он в том числе, выделять его не стоит, слишком много чести. Происходит легализация очень многих вещей, вы разве не заметили?
Он сказал неуверенно:
– А это не завоевание демократии?
– Это взросление Сверхорганизма, – пояснил я. – Мы не знаем, что уже есть у него в планах, только строим догадки и сценарии развития, а он давно пометил и уже знает, когда именно произойдет полная прозрачность жизни всех муравьев… простите, человеков для других человеков. Это для того, чтобы не только органы за всеми следили, но и рядовой обыватель мог настучать на соседа, мастерящего на кухне бомбу.
– А гомосеки, – начал он, но махнул рукой, – да, понял.
– Вот-вот, – сказал я, – Сверхорганизм заранее принимает меры, чтобы не было социального взрыва, когда вдруг окажется, что такие-то уважаемые люди – гомосексуалисты. Пусть к гомосексуализму станут относиться терпимее… раньше. Вы прекрасно знаете, что общество построено на лжи. И хотя общество без лжи существовать не может, но общество на лжи и теряет очень много.
Он воскликнул:
– Но если вдруг откроется все, общество рухнет!
– В нынешнем виде, – согласился я. – Оно уже рушится, только не все это видят. Но возможно – только возможно! – возникнет нечто иное. Уже и не общество, а нечто иное, качественно другое.
Он повернулся к камере и прокричал приподнято:
– Вот на этой тревожной и волнительной ноте мы и закончим наше короткое интервью для всемирного выпуска новостей!
Неутомимая Эльвира отыскала и привела к нам еще одного специалиста, на этот раз не ученого, а отвечающего за ресурсы, так она объяснила туманно. Наш коллектив все разрастается, а люди науки не должны ломать головы, где достать необходимое оборудование и сверхточные уникальные приборы, для этого есть свои профессионалы, что знают все норы на планете.
Уваров, специалист экстра-класса в этом жанре, силен и красив, хотя ему что-то за шестьдесят, успешен в бизнесе, и к нам пришел работать вовсе не из-за высокой зарплаты, а чтобы применить свое умение логистика.
Эльвира сообщила по секрету, что, вообще-то, его начинают избегать, а кое-кто перестает приглашать в приличное общество. В отличие от всех своих ровесников, Уваров еще не сделал ни одной пластической операции, что в наше время грубейший моветон. Единственное, где в нем поработала медицина, – это зубы. Да и то не потому, что следовал за модой и поставил себе две пластинки, верхнюю и нижнюю, вместо устаревших отдельных зубов, а просто заменял испорченные зубы.