– Я помню, дядя, у него были такие добрые глаза, такой голос! Не мог государь решиться пролить кровь своего народа, думал, что отречение остановит распри.
– И все же, – Викентий Павлович вздохнул, – император должен был вспомнить исторические примеры и сделать выводы.
– Какие примеры?
– Забыл? Я напомню. Людовик Шестнадцатый тоже был человеком доброго сердца, не мот и не гуляка, любил только жену, столярничал, карты чертил, кузнечным делом занимался. И поддавался постепенно, уступал позицию за позицией тем, кто потом его казнил. Сначала соглашается на созыв Генеральных Штатов, потом, когда взяли Бастилию, утвердил декрет об отмене феодальных привилегий, согласился с конституцией, придуманной бунтовщиками. Но вот, казалось бы, решился воспротивиться, стал стягивать к Версалю войска – тридцать полков, большая сила. Но… команды не давал, боялся, как ты говоришь, пролить кровь народа. И что в итоге? Кровавый Конвент, залитая кровью гражданской войны Франция. А не соглашался бы, да проявил стойкость, да дал отмашку войскам – окончил бы свой век на троне в спокойной стране. Не согласен?
Митя молчал, упрямо сжав губы. Они уже были не одни: на скамью присела Людмила Илларионовна, Катя и Саша стояли рядом, все слушали. Викентий Павлович смотрел на них, слегка улыбаясь.
– Вот другой пример. Может быть, для кого-то декабристы герои, но для истории они – мятежники. Дорвались бы до власти, залили бы кровью Россию со своим Манифестом, свержением монархии. Заметьте: они начали первыми убивать – героя Отечественной войны, любимца солдат генерала Милорадовича! И до царя добрались бы, уж очень неистовые были господа… Но император Николай Первый приказал расстрелять их на Сенатской площади из орудий, картечью, сам командовал. И спас державу.
– Ты не можешь по-другому думать, дядя, ты всю жизнь посвятил охране интересов империи.
– Митя, ты насмехаешься над этим? – всплеснула руками Людмила Илларионовна.
– Нет, Люсенька, он совершенно прав. – Викентий Павлович обнял одной рукой жену, второй – племянника. – Я ведь и в самом деле «царский сатрап», а слово это на древнеперсидском означает «хранитель царства». Разве можно этим оскорбить? Но я не об этом… Поверь мне, дорогой, – многое изменится в нашей жизни, и очень скоро.
– Что ж, я понял тебя. – Митя, казалось, успокоился, голос у него был ровный, безжизненный, словно он уже все для себя решил. – Но я не останусь здесь, я уйду с добровольцами.
* * *Рано утром эшелон, увозивший штаб генерала Май-Маевского, должен был уйти с Южного вокзала. Управление, в котором служил Дмитрий, эвакуировалось тоже с этим составом. Командующий, как и положено капитану тонущего корабля, тянул до последнего, до самого конца ноября. А эти последние дни город был охвачен паникой, хаосом: не работал городской транспорт, не функционировал телефонный узел, и от этого связи с частями, которые еще как-то держали оборону, не было. Красные войска кое-где уже вошли на окраины. Только марковцы в северной части и корниловцы в центре города еще отчаянно сопротивлялись, хотя и несли большие потери.
Вещи офицеров загрузили в вагоны еще с вечера. Саша долго искал пролетку – это оказалось не просто, все были нарасхват, – нашел, и всей семьей поехали провожать Митю. В тупике, где стоял уже подготовленный эшелон, было много военных, офицеров и рядовых, в вагоны заносились и личные вещи, и ящики со штабными документами, и оружие, и продукты… Митя соскочил с пролетки, пошел вдоль поезда, отыскивая нужный вагон, но его сразу окликнули:
– Кандауров, давай сюда, подъезжай ближе!
Это был Виктор Уржумов. Он стоял рядом со своими вещами – несколькими чемоданами и баулами.
– Мы с тобой в одном купе. Выгружайся, сейчас подойдут солдаты, помогут нам все занести.
Из вещей у Мити был походный заплечный мешок и средних размеров чемодан – Людмила Илларионовна уговорила его взять некоторые теплые вещи, кроме тех, что были на нем.
– Мы же отправляемся на юг, там тепло, – покривил губы в улыбке Митя.
Он хотел пошутить, но ирония оказалась горькой. Но тетю обижать не стал: взял теплый свитер, вязаные носки, шарф и шапку.
Викентий Павлович мельком глянул на чемоданы Уржумова – три больших, даже на вид тяжелых, да еще два баула, да кожаный саквояж в руках у самого Виктора. Тот уловил мимолетный взгляд, широко улыбнулся:
– Не могу расстаться с любимой библиотекой, эти книги еще отец собирал. Боюсь, господин полковник, пожгут их здесь завоеватели.
Викентий Павлович много раз слышал рассказы племянника о его друге, но встретился с Уржумовым впервые. Пожал молодому человеку руку, сказал:
– Хорошо помню вашего брата Алексея.
– Да, – Людмила Илларионовна тоже ласково взяла Виктора за руку. – Чудесный юноша был Алешенька, Митя так переживал его смерть, и мы вместе с ним. Я рада, что вы подружились, стали соратниками. И особенно рада тому, что рядом с Митей будет такой друг. Мальчики, будьте вместе!
Многие офицеры располагались на ночь уже в купе поезда, Виктор тоже сказал:
– Я уже попрощался с матерью, зачем возвращаться? Лишние слезы… Так что ночую здесь.
Митя растерянно посмотрел на родных: они предполагали отвезти вещи и вернуться. Викентий Павлович кивнул:
– Сделаем как решили. Эта же коляска отвезет тебя утром сюда, я договорился с хозяином. А ночь проведем вместе, дома.
– Поезжай, – махнул рукой Уржумов, который слышал разговор. – За вещи не беспокойся, я остаюсь при них.
Ночью в доме Петрусенко никто, конечно, не спал. Все собрались в гостиной. Электричество, как ни странно, отключено не было, но Людмила Илларионовна зажгла только ночной светильник и плотно завесила окна.
– Не надо привлекать внимание, – сказала она, и все согласились.
Говорили обо всем, но и главной темы не избегали. Викентий Павлович не собирался отговаривать Митю, понимал – это бесполезно. Жена, не сумев удержаться, сказала дрогнувшим голосом:
– Ты делаешь ошибку, Митенька! Разве война для тебя? Это сейчас кажется: все безвозвратно плохо, все рушится, а время пройдет – совсем немного, – жизнь наладится, каждому найдется дело…
У Викентия Павловича защемило сердце. Показалось: вдруг Митя поймет такие простые слова. Но Митя покачал головой, посмотрел упрекающе:
– Что же, тетя, ты думаешь, большевики придут надолго? И ты, дядя, так думаешь?
– Да, – ответил Викентий Павлович, – теперь я в этом уверен.
– Может, скажешь – навечно!
Митя пытался сдержаться, но злость и обида звенели в голосе. «Совсем мальчишка», – подумал с нежностью, но ответил твердо:
– Вечного, мой милый, ничего не бывает. Nil permanent sub sole…
– Ничто не вечно под солнцем, – быстро перевела сидящая на диване Катя и, закусив губу, ткнулась лицом в плечо матери. Глаза ее были полны слез.
– Верно, детка. – Викентий Павлович улыбнулся и вновь посмотрел на племянника. – Но эта власть придет надолго. А значит, станет войну заканчивать…
– С нами, между прочим, с белой армией!
– Да, с вами. А потом станет страну отстраивать, жизнь налаживать…
– Какую жизнь?
Митя даже вскочил, но Викентий Павлович положил ему руку на плечо, и он подчинился, сел.
– Другую жизнь, ты прав, во многом другую. Но теперь она будет и нашей.
– И ты будешь с ними работать?
– Уже работал, если ты помнишь. Вместе с тобой. И неплохо получалось… Видишь ли, милый мой, в дни великих потрясений простой, обыкновенный человек – обыватель, так сказать, – становится особенно уязвим и беззащитен. А разные подонки, бандиты, мошенники лезут из всех щелей. Наша с тобой задача – защитить от них людей. Все равно при какой власти.
– Твоя, дядя, задача, твоя. Моя теперь другая.
Они говорили, а Викентий Павлович незаметно поглядывал на Сашу. Он видел, что и Людмила тоже бросает на сына тревожные взгляды. Саша с детства старался делать все, «как Митенька». Старший брат был для него образцом для подражания. В одно лето напросился с Митей на археологические раскопки под Херсоном, а когда через год Дмитрий уехал без него строить дорогу через Байдарский перевал, страшно был обижен на всех. Сейчас молчит, но не задумал ли чего? Авантюрная жилка у мальчишки есть, вон с Иваном Христоненко целую операцию разработал… Но в какой-то момент Саша потихоньку встал из-за стола, где он сидел с отцом и братом, пересел на диван к матери и сестренке. Обнял Людмилу за плечи, улыбнулся так… Да, словно проговорил: «Не бойся, мама, я вас не оставлю». И подмигнул ему, отцу. Что ж, взрослый парень уже, умный. Как-то незаметно вырос…
Пролетка подъехала еще затемно, часа в четыре. Все вышли на крыльцо, последний раз обняли Дмитрия. Когда экипаж свернул с Епархиальной на Бассейную, Катя тихонько спросила:
– Он вернется?
«Не уверен», – хотел ответить Викентий Павлович, но его опередила Людмила:
– Вернется, вот увидите.
Пролетка подъехала еще затемно, часа в четыре. Все вышли на крыльцо, последний раз обняли Дмитрия. Когда экипаж свернул с Епархиальной на Бассейную, Катя тихонько спросила:
– Он вернется?
«Не уверен», – хотел ответить Викентий Павлович, но его опередила Людмила:
– Вернется, вот увидите.
13
– Викентий Павлович, ушла банда! На Москалевку!
Андрей ввалился в кабинет, только сдернув шапку с головы, – в распахнутом полушубке, с кобурой, с повязкой на рукаве. Такие красные повязки с надписью «Харьковская советская милиция» появились год назад, с февраля 1919 года, когда после петлюровцев в городе на полгода установилась власть большевиков. Теперь, в феврале 1920-го, официально учрежденной милиции еще не было – Советы только начинали возрождать городские учреждения и службы. И тот отряд красноармейцев, который, как мог, пресекал грабежи, налеты, нападения, вновь надел такие повязки.
Петрусенко поднял голову.
– Отдышись, – сказал он молодому парню, – разденься и садись. Сейчас прикинем, что к чему.
Сняв полушубок, Андрей опустился на стул перед столом, заваленным папками с бумагами, длинными узкими ящичками-картотекой.
– Досада какая! – Он все еще не мог успокоиться. – Уже морды их видели! Стрелять можно было в упор, да живыми хотели взять, а они свернули в какую-то кривую улицу – и как сквозь землю провалились!
– Да, – Викентий Павлович ностальгически улыбнулся, покачав головой, – на Москалевке таких кривых улочек хватает. Вы их еще не знаете, а этим, значит, они знакомы… Кто там у нас из прежних налетчиков-москалевщиков?
Он подтянул к себе один ящичек, стал перебирать плотные картонки с надписями.
– Та-ак, вот трое есть, из тех, кто жив и может быть в городе… Попов, Свирько, Кожарь. Скажи, где вы беглецов потеряли? На какой улице?
– Так там нет никаких табличек с названиями! Я могу показать, там еще мыловарня была, дым из трубы шел, значит, работала. Вот за нее они свернули, потом еще раз – и пропали.
– Это мыловарня Ларкина, – кивнул Петрусенко. – В самом конце Рыбасовской. Получается, что свернули бандиты на Моечную улицу. И там, говоришь, исчезли? А следы?
Андрей махнул рукой:
– Да телеги там из снега болото сделали, мы вон сами еле выбрались. – Показал на грязные сапоги. – Не разобрать никаких следов.
– Ничего, – успокоил парня Викентий Павлович и поднял одну из карточек, – вот этот субчик, Кожарь Михайло, живет как раз на Моечной улице. Может, конечно, и совпадение, но думаю, что нет. К нему в дом банда и свернула. Вы покрутились там и ушли, это даже хорошо. Бандиты знают, что милиция нынче вся из новых да неопытных. Ты не обижайся, так ведь и есть. Они вас не слишком боятся.
– Знали бы они про вас!
Андрей широко улыбнулся, Викентий Павлович кивнул, соглашаясь:
– Да, я сижу тихонько в кабинете, карточки перебираю…
– Так мы их сейчас загребем!..
– Подожди. – Петрусенко жестом остановил подскочившего сотрудника. – Если мы не ошибаемся и они у Кожаря, то уйдут рано утром. Отдыхать будут да приглядываться. К полуночи совсем успокоятся, тогда и будем брать. Хорошо продумать надо операцию, банда эта, сам знаешь, отчаянная.
Андрей был из тех двоих ребят, с которыми Викентий Павлович начинал работать в «народной милиции» еще в семнадцатом году. Оба ушли на фронт, когда Харьков сдавали немцам, Алексей и сейчас воевал. А вот Андрею вновь довелось брать Харьков, и он сам попросился в милицейский отряд – очень ему запомнилась наука «господина-товарища» Петрусенко. Викентий Павлович смотрел на парня – крепкого, смуглого, с шапкой темных кудрявых волос, упрямыми глазами, – думал о том, что тот смел, очень неглуп… Учиться ему надо. Да Андрей и сам это понимал, сказал недавно: «Я хочу, как Дмитрий, ученым быть. Вот увидите, в институт пойду! Подучусь, конечно, для этого. Я слыхал, в Москве уже есть для нас такие специальные курсы, называются «рабочие факультеты». Значит, будут и в Харькове…» Викентия Павловича тронуло упоминание о племяннике, он помнил, что еще тогда, в семнадцатом, для Андрея Митя стал и другом, и образцом. Вот и сейчас Андрей словно прочел его мысли, сказал вдруг:
– Эх, не хватает нам в группе Митрия. Не понимаю, зачем он так!..
Викентий Павлович не скрывал того, что Митя ушел с Добровольческой армией. Не стал скрывать этого и от товарища Сергеева – Артема.
В городе заново устанавливалась советская власть. В первый ее месяц, в январе, стояли лютые морозы, наступил продовольственный кризис, отключалась электростанция, не хватало дров и угля. Дровяные рынки стихийно возникали прямо в центре города, очереди выстраивались с ночи, цены заволакивали тоской глаза людей, и все равно дров не хватало. Убивали, грабили, взламывали квартиры и дома чуть ли не среди дня. Банды были небольшие, по два-три человека, но жестокие, да и не боялись ничего – отпора им не было. Большевики собрали свой пленум, на него приехал из Донбасса и Артем – он руководил этим очень важным краем, где нужно было срочно восстанавливать добычу угля. Прислал приглашение Петрусенко на встречу. Да, это снова была гостиница «Метрополь», но только встретились они на этот раз в номере, который занимал Артем. Пожали друг другу руки, как старые знакомые.
– Я вечером уезжаю, – сказал Артем, – в Донецке много неотложных дел. Но и вам помощь окажем – углем, продовольствием. Трудно, но месяца через два-три, увидите, станет легче. Будем восстанавливать, а потом и поднимать хозяйство. Народное хозяйство.
– Значит, я вам нужен?
Артем кивнул, улыбнувшись.
– Бандиты в городе хозяйничают, сами видите. Наших патрулей они не очень боятся, те ведь не знают, как с ними воевать. А вы знаете, товарищ Петрусенко.
«На этот раз он не стал спрашивать, как ко мне обращаться, – подумал Викентий Павлович. – И он прав. Теперь и, похоже, навсегда я буду «товарищем». Хорошее, в общем-то, слово…»
– Очень скоро у нас появится регулярная служба милиции. Скажу вам, что уже готовится постановление Народного комиссариата внутренних дел об учреждении Главного управления советской рабоче-крестьянской милиции. Скоро оно будет принято, начнем формировать структуру аппарата: губернское управление, отделение уголовного розыска, отделение промышленной милиции, наверное, что-то еще… Не совсем так, как было раньше?
Артем улыбнулся, и Петрусенко невольно подумал: «Обаятельная улыбка. Он ведь еще молод, на десять лет моложе меня. Очень умный человек. Кажется, состоит в центральном комитете их партии, а значит – в руководстве страны. Это хорошо, если там все такие люди…»
– Не совсем, – согласился. – Но и время другое, и условия жизни, так сказать, иные.
– А бандиты все те же, – подхватил Артем. – И не ждут, когда мы примем постановления. Возьмитесь за дело прямо сейчас, Викентий Павлович!
– Я согласен, – ответил сразу Петрусенко. – Хочу начать с восстановления картотеки. Поверьте, систематизированные знания очень важны. Картотека у нас была отменная, да только пострадала сильно… от социальных потрясений. Я уже начал над ней работать при Гражданской страже…
Он замолчал, глядя на собеседника. Тот кивнул:
– Вам решать, чем заняться в первую очередь. А то, что при белых вы делали свою работу – защищали людей от бандитов, я, конечно, знаю.
– А о том, что мой племянник, а, по сути, старший сын, ушел с добровольцами, тоже знаете? Я не хочу никаких недоговоренностей.
– Нет, – ответил Артем после паузы. – Об этом я не знал. Теперь знаю.
– Это что-то меняет?
Петрусенко поднялся – они сидели с Артемом рядом на диване. Тот тоже встал, покачал головой:
– Ничего не меняет. Разве ваша семья одна такая? Вся страна расколота: кто-то с белыми, кто-то с красными, кто-то в банде Махно, а здесь, на Украине, еще и своего всякого хватает. Нужно время, чтобы люди убедились: пришла настоящая власть. Вот увидите – не сразу, но к нам потянутся многие из тех, кто считает сегодня себя нашими врагами. И мы не оттолкнем их. Да уже и сейчас с нами и ученые, и писатели, и военные царские… А ваш племянник, он чем занимался? Учился?
– Нет, – Викентию Павловичу вдруг захотелось рассказать о Мите, о том, какой он славный, умный. – Он уже дипломированный юрист. Работал, между прочим, со мной еще при… царской власти. Помог раскрыть несколько сложных преступлений, есть у него к этому талант. И в семнадцатом, в «народной милиции», тоже был со мной…
– Хорошо бы он вернулся, – сказал Артем, покачав головой. – Стал сознательно работать, никто б ему прошлое не вспомнил, не он один такой. А что его ждет там? Наша армия теснит остатки белогвардейцев в Крым, а дальше что?
О том, что будет с Митей дальше, болела душа у каждого в их семье. Вечерами, уложив дочь спать, Людмила Илларионовна приходила к нему в кабинет поговорить. Улыбалась грустно:
– Я еще из комнаты не вышла, а Катюша уже шепчет молитву, о Мите просит Господа.