– Я еще из комнаты не вышла, а Катюша уже шепчет молитву, о Мите просит Господа.
Если Саша уже к этому времени был дома, он присоединялся к отцу и матери. Они говорили обо всем, но главное – о Мите: о том, где сейчас добровольцы – а они и в самом деле отходили к Крыму, – о единственном письме, которое они получили, о том, что Митя уже не при штабе, а в действующих войсках…
Москалевскую банду взяли ловко, без стрельбы. Петрусенко сам руководил захватом: очень уж захотелось живого дела, да и подучить ребят не мешало. Припасли заранее кота – их нынче много бродило по улицам и свалкам, вот одного и отловили.
– Растерзают собаки! – сказал с сожалением один молодой милиционер.
– Вот этого? – Викентий Павлович протянул руку к худому, серо-клочкастому существу, и у кота тут же сузились в щелку желтые зрачки, выгнулась спина и вырвалось шипение, переходящее в протяжный вой. – Ну уж нет, этого бойца собакам не взять. Подкормите его и готовьтесь. Телега на месте?
– Да, – ответил Андрей. – Стоит у крыльца.
– Лошадь тоже покормите.
Ближе к полуночи к мыловарне Ларкина подкатила телега, один из двоих седоков вошел во двор. Это был Петрусенко, он еще днем послал хозяину заведения человека с запиской, просил выделить для милиции два ящика мыла, предупреждал, что сотрудники приедут за покупкой поздно. Теперь сам хозяин встретил Петрусенко, уважительно раскланялся, показал приготовленные ящики, взял, не пересчитывая, деньги, сказал подобострастно:
– Всегда готов помочь… в экстренных случаях.
Догадался, конечно, что неспроста обратились к нему, да еще так поздно. Ящики с громкими возгласами и смехом погрузили на телегу, покатили по Моечной улице. Собаки – а они были в каждом дворе – пару раз тявкнули и замолкли, были привычны к такому шуму. Когда проезжали, не торопясь, двор Кожаря, Андрей быстро соскочил и перебросил через забор кота. Тот мяукнул, раздалось рычание, и псина рванул за ним в дальний конец, к сараям. В тот же миг четверо милиционеров перепрыгнули забор – Андрей и те трое, что прятались в телеге за мешковинами.
Бандитов оказалось трое. Их, со связанными руками, в кое-как наброшенной одежде, вывели к телеге, где ожидал Викентий Павлович. Парнишка, который беспокоился о коте, нашел-таки того, снял с дерева. Принес за пазухой, сказал, оправдываясь:
– Он ведь помогал нам, что ж бросать-то.
– Зачислим его в отряд, – кивнул Викентий Павлович. – Если не сбежит.
Он сразу оглядел бандитов, кивнул удовлетворенно: Кожарь и Попов – давние знакомые, и убийства за ними, и ограбления… Третий, щуплый, средних лет, со злыми, сильно косящими глазами, был ему незнаком.
Михайло Кожарь, увидев Викентия Павловича на облучке, махнул рукой:
– Эх, господин Петрусенко, была у меня мечта, что большевички вас в расход пустили. Думал – разгуляемся под большой хипеж… А вы, вона, снова нас ловите!
– Чем же это я тебя так обидел, Кожарь? – иронически поднял брови Петрусенко. – Не дал еще с десяток людей поубивать?
Тот сцепил зубы, промолчал, набычившись. Викентий Павлович кивнул:
– Как видишь, не такие дураки большевички, знают, как не дать таким, как ты, разгуляться. Я, вона, снова вас ловлю.
Уже в управлении, утром, вызванный первым на допрос, Кожарь сказал обреченно:
– О чем сами знаете, отпираться не буду. Другого не скажу.
Подтвердил два случая нападения на продовольственные склады. Один раз сторожа убили сразу, второй раз недосмотрели, сторож выжил, дал описание бандитов. Викентий Павлович назвал еще одно ограбление магазина: тогда, хоть и с опозданием, подоспел военный патруль, была стрельба, убили одного бандита. Петрусенко его опознал – когда-то убитый работал в паре именно с Кожарем. Бандит признал и этот случай, сказал с досадой:
– Без Пахома шайка стала не та. Пришлось взять этого Чура, а толку с него… Злой да трусливый больно.
Викентий Павлович понял, что речь идет о третьем, незнакомом ему подельщике. А вот кличка показалась знакомой. Чур… Верно, где-то слыхал ее. Надо вспомнить.
Попробовал Петрусенко так же уверенно, словно точно знает, расколоть Кожаря еще на одно дело – нападение за городом на обоз с продовольствием. Но нет – бандит мотал головой, крестился, божился, все отрицал. Когда его увели, Андрей, тоже присутствующий на допросе, удивленно покачал головой.
– Викентий Павлович, вот вы человек верующий?
– Да, я крещеный, православный.
– Вот и этот бандюга – все крестится да Бога поминает. Ладно бы нехристем был, а то вроде верующий. Как же он Божьей кары не боится?
– О, молодой человек, я вижу, вас посещают философские раздумья… Не смущайтесь, это хорошо. И вопросы-то непростые, о вере, о Божьей каре…
Петрусенко улыбнулся Андрею и сказал, раскуривая трубку, пуская первые кольца дыма:
– Для человека, который живет согласно законам совести, в общем, даже все равно, верит он в Бога или нет. Совесть не позволит ему поступать плохо. А если и не устоит, поддастся искушению какому-нибудь, то потом совесть замучает его, заставит искать искупления.
– Может, для тех, кто по совести живет, это и так, – не согласился Андрей. – А у кого ее нет, этой совести? Вот как у бандитов? Они спокойно живут себе на награбленное. И никакой им кары, если, конечно, мы не поймаем.
Викентий Павлович серьезно посмотрел на горячившегося парня, протянул раздумчиво:
– Не-ет, дорогой коллега. Не все так просто. Человек без совести и тянется к таким же, для которых ни совесть, ни мораль не существуют. И в конце концов сам становится их жертвой. Вот тебе и кара. Я давно уже понял, что «высший суд» – это не слова, а реальность. Он не минует никого – от Бога ли или от самого себя… Впрочем, кто поручится, что и это наказание – не Божья кара? Вот стал с тобой об этом говорить и вспомнил свое давнее дело, как раз пример того, как Бог наказывает человека через него самого.
– Расскажите, Викентий Павлович! Я помню, раньше вы и Дмитрий нам с Алешкой много интересного рассказывали.
– Хорошо, давай сделаем небольшой перерыв перед тем, как с очередным мерзавцем разбираться будем. Чаем согреешь?
– Да я же поставил чайник! – спохватился парень. – Погодите, я мигом!
Выскочил из комнаты, почти сразу вернулся с дымящимся чайником. Петрусенко достал тем временем чашки из шкафа, кусковой сахар и бутерброды, которые утром Людмила дала ему с собой. Сказал:
– Разливай чай, перекусим, и я расскажу тебе… Когда же это было? Да, как раз десять лет назад. Есть в нашей губернии заштатный город Белополье, в Сумском уезде. Там человек совершил два убийства и готовил третье…
Прихлебывая горячий чай, Викентий Павлович вспоминал подробно то дело, которое его командировали расследовать, поскольку одно из убийств касалось напрямую начальника Белопольской полиции, и тот от ведения был отстранен. Андрей слушал очень эмоционально: вскрикивал, стучал по столу кулаком, забывая о чае и еде.
– Как все ловко у него получалось, – похвалил преступника. – А вы еще ловчее оказались!
– Дело было интересное, – согласился Петрусенко. – Да только тема у нас другая, помнишь? О Божьем наказании. Так вот, когда преступник был разоблачен, он застрелился. Сначала стрелял в меня, но промахнулся, только ранил. Следующий выстрел был за мной, и я бы его убил. Но что-то, или кто-то, удержал мою руку – секунду, другую… И тогда этот человек сам в себя выстрелил. Мне кажется, что в тот момент он думал лишь о том, что он разоблачен, что будет опозорен, если его арестуют. Страдало его уязвленное самолюбие, и только. И, конечно, в тот миг он считал, что стреляет сам в себя от злости на всех вокруг. Тогда и я так думал. Но прошло время, я стал догадываться о другом. И сейчас думаю, что это Господь направил его руку с пистолетом в самого себя. А почему? Ведь если б я в него стрелял и убил, то у него еще был бы шанс, пройдя все круги ада, все-таки получить прощение от Господа. Но если он сам себя убил, то как самоубийца обречен на вечные муки и страдания. И Господь сделал это: он так его наказал, заставив совершить самоубийство…
Андрей молчал. «Вот и хорошо, – подумал Викентий Павлович. – Не будем сейчас обсуждать, тема сложная, пусть подумает…» Отставляя пустую чашку и сворачивая салфетку, попросил:
– Давай-ка приведи мне того бандита, которого зовут Чур. Я вспомнил, откуда знаю эту кличку. Может интересный для меня разговор получиться.
14
Прозвище Чур попадалось Викентию Павловичу в списках тех, кто совершил массовый побег из тюрьмы в августе семнадцатого. Тогда он интересовался бежавшими по долгу службы. А два месяца спустя, когда двое ряженых – Саша и Иван Христоненко – явились к нему и рассказали об ограблении тайника с иконами, тогда он вновь просмотрел эти списки более внимательно. Его интересовал конкретный человек – Степан Смирнов. Но и к другим бежавшим Петрусенко в тот раз проявил больший интерес: среди них могли оказаться подельщики, друзья… Но след Смирнова затерялся, казалось, безвозвратно, а за прошедшие почти три года ни разу ни один из тюремных беглецов в сети ни милиции, ни стражи не попал. Впрочем, поправил себя Викентий Павлович, это ведь были совсем небольшие, отрывочные моменты его службы – в круговороте смены властей. Однако сам он никогда о загадочном исчезновении коллекции Христоненко не забывал. Мысленно возвращался к происшедшему, анализировал и все больше убеждался: исчезнувший неизвестный Смирнов – только он мог это сделать…
И вот появился некий Чур – тот, кто был среди бежавших вместе со Смирновым. А вдруг он что-то знает о нем?
Нет, внешность Чура была Петрусенко незнакома. Наверное, из мелкой шушеры, он обычно такими не занимался. Но сразу видно, что не новичок в уголовном мире. У Чура было порочное сморщенное личико, губы подергивались, зрачки и без того косых глаз метались из угла в угол. Говорил он медленно, отрывисто, и это тоже выдавало уголовника: приходилось говорить без похабных слов-связок, а это было ему непривычно и трудно. Явно готовился к вопросам о своем участии в банде и явно собирался сдать Кожаря и Попова со всеми потрохами, лишь бы себя выгородить. «Это ты еще успеешь сделать, – подумал, усмехнувшись про себя, Петрусенко. – Сначала поговорим о другом, о том, чего не ждешь. А вдруг знаешь?»
Спокойно и холодно глядя на бандита, следователь проговорил обличительно:
– Тебя, Чур, два с половиной года разыскивают власти, а ты, значит, у Кожаря пригрелся. Ловко ты побег из тюрьмы организовал, я просто в восхищении. Под мошкару рядишься, а сам, значит, из главарей? В этой банде тоже ты заправлял, а Кожарь подставной? Умно!
Чур открыл рот, как рыба, выброшенная из воды, уставился на Петрусенко выпученными глазами – куда косоглазие делось. Он минуту со всхлипом хватал воздух, молча шлепал губами и вдруг заговорил быстро – с перепугу красноречие прорезалось:
– Так разве ж то я? Он меня даже и не взял бы, если б видел! Да я пристроился втихую, нас там много было, вот он и не увидел. Я бы не сумел, а тот со всеми сговорился, всех подбил. Ну а чего ж, все побежали, и я тоже.
– Кем это ты прикрыться хочешь, Чур? Я ведь легко проверю.
– Вот и проверьте, – обрадовался бандит. – Я вам дам адресок, там будут еще двое, кто бежал, Карп и Хомка. Они тоже вам скажут, что все устроил Смирнов, да так фартово замастырил, кто б другой не сумел. А этот, конечно…
Викентий Павлович только подумывал, как повернуть разговор на Смирнова, а Чур сам его назвал. Это была удача, к тому же Петрусенко явно услышал – в голосе, в интонации бандита ощущалось истинное злорадство. Да, да: злая радость от того, что он может за что-то отомстить этому Смирнову. Что-то между ними произошло, какой-то конфликт: Чур ведь даже прямо сказал, что Смирнов не взял бы его в побег… Но Петрусенко оставил этот момент на потом, его больше заинтересовало последнее утверждение о том, что только Смирнов мог так «фартово» устроить побег. Почему?
– Что это за Смирнов такой? – спросил, словно все еще сомневаясь в словах собеседника. – Я не слыхал этого имени среди вашего брата. Кличка имеется?
– Мне он не назывался. Да только я знаю: он у Хлыста заправлял, самим Хлыстом вертел как хотел.
Теперь рот открывать было впору самому Петрусенко. Чего-чего, а этого он не ожидал. Смирнов – тот самый Скула? Да, он был сильно удивлен, но, как обычно, на лице ничего не отразилось. Чуть прищурил глаза, чтоб скрыть блеск нетерпения, проговорил лениво:
– Тебе откуда известно? Помнится, у Хлыста ты не подвизался.
– А сам он мне сказал, – оскалил мелкие зубы Чур. – Напугать хотел, вот и прихвастнул.
– Напугал? – спросил Петрусенко, но ответа ждать не стал. – Может, и правда только похвастался?
– Не-е… – Чура аж передернуло от воспоминания о том разговоре. – Правду сказал. Всех там знал.
«Браво! – мысленно воскликнул Викентий Павлович. – Два разных человека, которые меня занимали, неожиданно сошлись в одного. Что ж, Quidquid latet apparebit – «Тайное становится явным»…Впрочем, не все еще явно. Но теперь я почти совершенно убежден: такой человек, как Скула, мог и выведать у Ивана секрет тайника, и совершить ограбление».
Он был по-настоящему благодарен Чуру, но показывать этого не собирался. Самое время было перевести разговор на дела сегодняшние – вызнать то, о чем умолчал Кожарь. Но в это время бандит вдруг сказал:
– Я и потом видел его, Смирнова. Он свою банду сколачивал.
– Когда? – быстро спросил Петрусенко.
– Так бежали мы из тюрьмы летом, а то уже зимой было.
«Значит, остался в городе… С Хлыстом мы к тому времени покончили, вот он свою банду сколачивал… Все ли?»
– И что? – приподнял бровь Викентий Павлович. – Снова не захотел Смирнов тебя к себе взять? Как раньше, в побег?
Злобно засопев, Чур явно хотел сплюнуть, но вовремя удержался.
– Ну да, не захотел. – И вдруг хохотнул. – Да только к нему попал мой дружок, Зубодер кличка, я с ним как-то пересекся, так он шутковал: вроде они называются «подпольной боевой дружиной».
– Как ты сказал? – Викентию Павловичу вдруг стало не по себе, слово «подпольный» больно кольнуло в сердце. – Когда это было, когда ты Зубодера встретил?
– А уже когда немчура из города ушла да Петлюра умотал, а красные, то есть ваши, пришли. Вот тогда Зубодер мне и сказал, что они вроде от белых оружие получают и считаются подпольными боевиками. Мол, придумал все это их главарь, очень он хитрый и оборотистый.
В банду Кожаря Чур попал не так давно, но все же выдал еще два эпизода ограбления, о которых главарь умолчал. После, оставшись один, Викентий Павлович еще долго сидел у себя в кабинете, перебирал карточки, но не вчитывался. Мысли его были о другом. Странный рассказ бандита встревожил, заставил невольно вернуться мыслями к Мите. Он ведь тоже был в белом подполье. А там, оказывается, и такие бойцы попадались. Да, Митя упоминал, что его друг Виктор руководил группой, в которую входила и «боевая дружина». Однако во время подхода Добровольческой армии к городу они и в самом деле сражались, Митя даже ранен был, а Виктор оказывал ему помощь… Что ж, немудрено, что бандиты воспользовались моментом, возможно, даже обманывали руководителей подполья. Особенно если у них был такой главарь, как Скула, – изобретательный, верткий! Теперь Петрусенко казалось, что он почти представляет этого человека, даже внешне. И что разгадка где-то близка – еще два-три штриха, два-три момента, и Скула проявится перед ним в своем истинном обличье… Викентий Павлович ошибся: оказалось достаточно одного штриха, одного разговора. И, как часто бывает в подобных случаях, коль приподнялся занавес над тайной, то уж будет открываться до конца.
Через два дня, вернувшись вечером домой, Викентий Павлович застал неожиданного гостя. Людмила Илларионовна сервировала стол, а на диване, оживленно разговаривая, сидели Катюша и профессор Шатилов. Девочка была еще в своей учебной форме – в платье с высоким закрытым воротничком в синюю и зеленую клетку, только черный передник сняла.
Мужчины пожали друг другу руки, а Людмила радостно объяснила:
– Представляешь, Викеша, мы с Катей после собрания решили пройтись пешком, погода хорошая, снежок падает. И уже недалеко отсюда встретили Петра Ивановича. Вот, заманили его к нам, знали, что ты скоро вернешься.
Викентий вспомнил: сегодня жена собиралась в Мариинскую гимназию на собрание родителей – там предстояли какие-то организационные перемены.
Угощение было незамысловатым, в духе времени, хотя кухарка, все еще работающая у них, постаралась. Но зато Викентий Павлович достал и поставил на стол бутылочку хорошего коньяка, улыбнулся Шатилову:
– Помнится, в нашу последнюю встречу вы меня угощали коньячком. Теперь отведайте нашего.
Разговор шел о дне сегодняшнем.
– Гимназия теперь станет называться школой, – рассказывала Людмила. – Причем учиться там будут и мальчики, и девочки. Может быть, это и неплохо, но как-то непривычно…
– Нет, – категорично заявила Катя, – с мальчишками лучше дружить на расстоянии. Они когда приходят к нам на балы, поначалу ведут себя прилично, а потом начинают всякие глупости вытворять – толкаться, за косы дергать, кривляться!
Она произнесла это с таким знанием дела, что взрослые рассмеялись. Потом Людмила сказала:
– Возможно, Катю это не коснется. Согласились с тем, что этот выпуск девочки доучатся без изменений.
– Да, – подхватила Катя, – и я как раз получу аттестат.
– Чем вы сейчас занимаетесь, Петр Иванович? – спросила Людмила. – Кажется, вы последнее время не преподаете, а практикуете?
– Верно, – ответил профессор, – я на факультете создал терапевтическую клинику… Но это разговор не для застолья.
– Ах, – махнула Людмила рукой, – разве сейчас есть легкие, развлекательные темы? Расскажите, пожалуйста. Это туберкулез?
Шатилин покачал головой:
– Сыпной тиф. Настоящая трагедия. С одной эпидемией справились, но, чувствую, надвигается следующая. Вот моя клиника этим и занимается. Да еще я возглавляю комиссию по изучению сыпного тифа…
Через некоторое время, набросив пальто и шапки, мужчины вышли в сквер покурить. Шатилов достал папиросы, Викентий Павлович раскурил трубку, сели на скамью. И, конечно, вспомнили Ивана Христоненко, ведь именно его судьба заставила их объ-единить свои усилия. У Шатилова, оказалось, есть последние сведения о молодом человеке.