«На хрена? Люковину на замок прихватим, сверху поставим ящик! И все! Куда она на х… денется?»
«Теперь вытащи ей из пасти кляп! А то может, пока в отрубе, ненароком задохнуться…»
«Эй, снайперша! Слышь, че я тебе говорю?! Не вздумай пасть свою раскрывать, поняла? Веди себя тихо, как мышка! Во-первых, тебя все равно никто не услышит, а во-вторых…»
«Пристрелим на фиг и тебя, и твоего пацана!»
«А будешь по-умному себя вести, не так, как сегодня, то не только жрачку, но и стакашек поднесем, может, даже «косячок» забьем, но это уже надо заслужить…»
Но самый опасный из компании вэвэшников – замкомвзвода в звании старшего сержанта, сухощавый, резкий в движениях, с бледным, как у вурдалака, лицом и запрятанными в глубоких впадинах черепа злыми буравчиками глаз.
При одном воспоминании об этом субъекте мороз по коже…
И при чем здесь, спрашивается, чеченцы?
По большому счету, люди чеченской национальности ей ничего плохого в жизни не сделали.
Хотя она прекрасно понимает: события как в самой Ичкерии, так и то, что творилось в последние годы и месяцы вокруг мятежной республики, – все это, вместе взятое, сыграло определяющую роль в ее личной судьбе.
Что происходило несколькими часами ранее внутри вагончика, в памяти абсолютно не сохранилось. Не то чтобы остались какие-то смутные воспоминания, пусть даже неприятного свойства, нет, она вообще ничего не помнит. Образовался странный провал в памяти. Амнезия. Как будто острейшим скальпелем кто-то вырезал из нее как саму картинку, так и ее чувства и переживания – от сих и до сих.
Не суть важно. Она и не такое в своей прошлой жизни переживала. По-настоящему сейчас ее беспокоит лишь одно: где ее мальчик? что с ним? не причинили ли какого вреда Ивану отморозки, зачем-то обрядившиеся в военную форму?
Но господь не допустит, чтобы с мальчишкой, который от страха перед людьми или от того, что ему довелось пережить в грозненской преисподней, потерял дар речи, случилось какое-нибудь несчастье…
В первый момент Дольниковой почудилось, что она все еще находится в больничной палате. Что лежит она на операционном столе, на холодной мраморной крышке, под общим наркозом. Глаза плотно закрыты, но по мере прояснения сознания сквозь свинцовые веки явственно, зыбким радужным облачком, стал откуда-то снаружи просачиваться свет.
Анестезия, если совсем просто, – это обезболивание. Но боль заглушается лишь на какое-то время, она обязательно вернется, хотя будет уже не столь яростной и невыносимой, как прежде.
Вот как сейчас, когда она с трудом разлепила свои свинцовые веки.
Мышцы от длительного пребывания в одной позе словно одеревенели. Коротко простонав, молодая женщина приподнялась на локте и одновременно с этим повернула голову к стене, чтобы глаза не слепил направленный луч мощного фонаря.
Так… Явились, твари похотливые. Кобелиное отродье. А у нее под рукой нет ничего приличествующего случаю, режущего, колющего, рубящего или стреляющего, чтобы раз и навсегда избавиться от этой паскудной публики.
Но что-то они нынче не торопятся. Кому-то из них вчера точно перепало. Лупанула что есть сил по кобелиному естеству. И тут же у самой искры из глаз посыпались, очнулась уже в зиндане.
Луч фонаря переместился на обнаженные женские ноги, выглядывающие из-под сбившегося набок тулупа. Дольникова, хотя и не сразу, сообразила все же прикрыться. Оказывается, из одежды на ней лишь свитер… Где же брюки? Ага, вот они, в скомканном виде лежат под головой.
Может, собираются приговорить ее? Кто она такая в их глазах? Снайперша, у которой на плече – куда уж заметнее! – обнаружился «след», набитый затыльником винтаря. Или просто чеченская подстилка, которая днем, подобно легендарной Анке, трясется за пулеметом, выкашивая оголтелую российскую солдатню, а по ночам стирает, куховарит и промышляет за ичкерийские баксы своим безотказным телом.
Продернула руку с брюками под тулуп. Постанывая и кряхтя, как старая немощная бабка, исхитрилась просунуть ноги в штанины, а потом и затянуть пояс. Все это проделывалось при болезненном ощущении собственной беззащитности, когда в любой момент с ней могли разом покончить – сверху вниз, просунув дуло между прутьями решетки, одиночным выстрелом или скупой автоматной очередью.
Но никто в нее не стрелял. Пока только наблюдали. Подсвечивая себе мощным фонарем.
Для того чтобы сознание включилось в работу, следует как-то идентифицировать себя. Убедиться для начала в том, что если ее бренному телу слегка досталось в последние дни, то ее душа, некая внутренняя сущность, остается пока в целости и сохранности.
«Я – Дольникова. Дольникова Анна Сергеевна, двадцати шести лет, русская, москвичка.
У меня есть сын Иван. Дольников Иван Алексеевич. Он – мой мальчик, мой сын.
Ивану Дольникову десять годков. Хотя не исключено, что он чуть постарше. Минимум ему десять лет, но вряд ли он старше двенадцати.
Что я здесь делаю? Нет, не в зиндане, а вообще… Какая у меня цель в жизни?
Я намерена вырезать из себя целый пласт прошлых событий и связей; я хочу обновиться как личность, чтобы впоследствии жить и существовать так, как подавляющее большинство нормальных людей».
– Хватит! – сказала Дольникова. – Не надоело тебе еще это дурацкое занятие? Ты что, в зоопарк пришел? На зверюшек в клетках полюбоваться?! Или ты думаешь, что специально для тебя тут «пип-шоу» организовали? Решил развлечься на шару, на «обнаженку», так сказать, полюбоваться?!
Луч фонаря дрогнул, как-то неуверенно метнулся из стороны в сторону, затем осветил пару башмаков, они валялись в противоположном углу камеры.
Пока обувалась и завязывала шнурки, теплый луч фонаря неожиданно исчез.
– Эй, ты чего?! – закричала Дольникова. – Куда пропал? Ты что, боишься меня?
Пока произносила все это, несколько раз клацнула зубами от пробравшего до костей холода. Подышала на озябшие пальцы, потом вскинула голову к квадратному проему, сквозь который струился вниз зыбкий, рассеянный свет.
На светлом фоне, разграфленном на ячейки прутьями решетки, появился силуэт. Отчетливо звякнуло, визитер, по-видимому, задел каким-то предметом амуниции или своим «калашом» за бетонное перекрытие. Присел на корточки, склонив к проему голову, ждал, наверное, чтобы глаза привыкли к царившему в зиндане полусумраку.
– Че я буду тебя бояться? – простуженным голосом проговорил нежданный визитер. – У меня «калаш» под рукой.
Дольникова быстро зацепила наметанным глазом самые интересные детали и подробности. К ней наведался вэвэшник, парнишка молодой, круглолицый, не успевший еще как следует заматереть и зарасти шерстью. Лет ему девятнадцать, вряд ли больше. Он наверняка из солдат срочной службы, из тех «рядовых-необученных», которых вопреки всем заявлениям продолжают снаряжать в Чечню в качестве пушечного мяса.
– Правильно, – одобрительно кивнула Дольникова. – Не надо меня бояться… Я что, на черта похожа? Нормальная женщина, как и все…
Она решила попытать счастья. Может, ей удастся установить доверительный контакт с этим молодым воином. Судя по облику и характерному говорку, он выходец из сельской местности. Или проживал до призыва в каком-нибудь захолустном городке. Именно вот такие, простые и бесхитростные, ребята в своей основной массе попадают служить на Северный Кавказ – молодежь в крупных городах либо учится в соответствующих вузах, либо, оберегаемые и опекаемые близкими людьми, активно «косит» от призыва в армию.
– Лично я бы тебя шлепнул на раз, – заявил простуженный боец. – Будь только моя воля…
– Ничего себе, – переварив сказанное, с удивлением протянула Дольникова. – Ты, случаем, не бредишь? Если у тебя температура поднялась, то сходи прими пару таблеток аспирина! Что у вас здесь вообще за произвол творится? Где твой командир? Есть еще какое-нибудь начальство, кроме этих ваших контрактников?
– Не твое дело! А ты знаешь, что у нас делают с такими вот, как ты? С проклятыми чеченскими снайпершами? В расход, и все дела! И никакая прокуратура ничего не сделает! К стенке! Без суда и следствия! Тоже мне, «нормальная женщина»…
– Да откуда ты это взял? Почему судишь заранее, хотя не знаешь, кто я и почему оказалась здесь, в вашем вонючем застенке?!
Пока боец переваривал ее слова, Дольникова решила спросить о том, что ее больше всего в данную минуту интересовало:
– Где мой сын? С мальчиком все в порядке? И что вы собираетесь дальше делать?
– Я, кстати, ваши документы проверял. Ну тогда, как вас всех из «КамАЗов» попросили…
– Не тяни резину.
– У меня память знаешь какая? Дольникова… Анна Сергеевна. А мальчика, если, конечно, он и вправду ваш сынуля, кличут Иваном. Кроме справки, выданной вам на «блоке» возле Первомайского, других документов при вас не обнаружилось…
– Ну будь же ты человеком, солдат…
– С мальчишкой что случилось? Да ничего особенного… Укусил меня за руку, а пока я чухался, дал деру…
– Ну будь же ты человеком, солдат…
– С мальчишкой что случилось? Да ничего особенного… Укусил меня за руку, а пока я чухался, дал деру…
– Ты что, бил его? – встрепенулась Дольникова.
– Нет, зачем? Хотел отвести к нам в «дот», накормить пацана, а он, волчонок, цап меня за руку – и ходу… Я слышал, как наш «замок» на тебя орал… Что ты, в натуре, снайперша. Такие вот дела… Я вечером на часах стоял. А из вагончика слышно все, что там говорят. Пацаны наши спали, а я все слышал… Ребята утром спрашивают: как там, мол, снайперша? Шлепнули ее ночью или, может, сдали куда? Я плечами в ответ пожимаю – типа я не в курсе… А сам ночью видел, как двое, Длинный и Толян, тебя в этот недостроенный бункер потащили…
– Послушай… Как тебя, кстати, звать?
– Это еще зачем? На фига тебе мое имя?
– Ладно, забудь… Ты можешь позвать командира? У вас, кажется, на «блоке» здесь лейтенант командует?
– Глухой номер… Он сейчас того… Не-а, совершенно глухой номер, может, позже удастся с ним переговорить.
– Что, опять набрался? – вспомнив разговоры контрактников, высказала она вслух свою догадку. – Это плохо… А мой сын больше не появлялся у вас на объекте?
– Как не появлялся? – донесся сверху приглушенный сиплый голос. – Вот только с час назад возле самого шлагбаума отирался. «Замок» со своими корешами взяли «бэпэху» и погнали в село, значит, за водярой. Потому что Завидяй… Гм, это к делу не относится… Короче, как только они уехали по своим служебным надобностям, как тут же твой Иван нарисовался. Мы его хотели покормить, ну и вообще, что он будет беспризорничать?.. Но он в руки не дался. Положили ему сверток с колбасой и хлебом за «пунктир», он, значит, сцапал это дело и дал ходу в направлении лесопосадки, она до самой фермы тянется…
У Дольниковой при этом известии немного отлегло от сердца.
– «Замок» у нас строгий, – после паузы сказал солдат. – Про твоего пацана он сказал, что если тот будет крутиться возле «блока»… Гм… Короче, боится, что малец может ночью гранату на «блок» подбросить. Или еще какую-нибудь подлость совершит.
– Вот только не вздумайте! Я… не знаю, что я с вами тогда сделаю!
Дольникова мигом поднялась на ноги. В бессильной ярости пнула ногой «шконку». Как бы ей хотелось вырваться отсюда наружу! Опять болезненно заныло в груди, а следом пришло чувство безысходности.
Когда встала в полный рост, то выяснилось, что потолок в камере невысокий. Привстав на цыпочки или слегка подпрыгнув, она могла бы свободно коснуться пальцами прутьев решетки.
Ну и что из того? Чтобы поднять решетку, нужно вначале отпереть увесистый амбарный замок. У кого хранится ключ от замка? Понятно, у кого. У «замка».
Надо же, какой невеселый каламбурчик получается.
– Не ори! – шикнул на нее сверху боец. – Услышать могут! Если «замок» или его кореша вызнают, что я тут базарил с тобой, будет… полный амбец! А они могут в любой момент нарисоваться!
Дольникова горестно вздохнула. Уселась обратно на свои тюремные нары, пригорюнилась, обхватив голову руками.
На какое-то время повисла тишина, показалось даже, что визитер ушел, но вскоре сверху вновь донесся простуженный голос:
– Эй, снайперша… Анна Сергеевна! Слышь, че говорю!
– Что тебе еще надо?! Вали отсюда, сосунок! Чем ты лучше своего замкомвзвода? Ух, как вы мне все осточертели…
– Да ладно тебе… Я пропитание принес. Колбаса, хлеб, яблоки… А за сына не боись. Я его не трону. И пацаны наши в принципе нормальные, не гады какие-нибудь… «Деды», конечно, малость того, отмороженные… Держи «сухпай»! Если что-то останется, огрызки, к примеру, то на пол не бросай! Завернешь обратно в газету и передашь мне! Ну что же вы?! Ешьте давайте скорей! Если меня застукают за таким делом, то башку на раз открутят!
Анна решила, что объявлять голодовку в ее положении – дело не только бессмысленное, но глупое и даже вредное. К тому же этот простуженный боец, кажется, неплохой, в сущности, парнишка и уж точно не такой гад, как некоторые его сослуживцы.
Видя, что солдат изрядно нервничает и переживает, она в темпе перекусила, после чего сложила объедки в газетный лист, а сам сверток вложила в руку, которую парень просунул сквозь прутья решетки. Запила трапезу водой, затем передала полупустую пластиковую бутыль обратно «на волю».
– Хотел угостить тебя сигаретой, но как-то боязно, – сказал визитер. – Унюхают запах, догадаются, что здесь кто-то был…
Хотя парень этот был таким же тюремщиком, как и те, что сунули Дольникову в зиндан, она почему-то прониклась к нему симпатией. Появилась даже надежда: а вдруг он согласится ей помочь?
– Послушай, друг… – В голосе молодой женщины звучали и просительные нотки, и нотки надежды. – Пойми, я никого не убивала. Если у тебя есть совесть, в конце концов, ты обязан это сделать… Выпусти меня отсюда, миленький?! Я за тебя всю жизнь буду богу молиться…
Сверху послышался скрежет: боец взялся вернуть на место тяжелый ящик, который загораживал сверху решетку и пролаз, ведущий в зиндан.
– Че я, дурак? – донесся сверху его приглушенный голос. – Тебя выпусти, а потом жди от тебя же награду, типа «кавказский крест». Не-а, ничего не выйдет! Вот ежели летеха проспится… Короче, не дергайся пока! И не вздумай «дедам» меня заложить…
Внешние шумы разом стихли. Дольникову вновь окружила непроницаемая темень. Как никогда раньше, ее угнетало сейчас чувство одиночества.
Иван – очень умный. Не по годам смышленый мальчик, а искусству выживания у него могли бы поучиться иные взрослые.
Он не дался в руки вэвэшникам. Правильно сделал, что так поступил, ибо ничего хорошего от них не дождался бы.
Но гораздо важнее другое. Важнее – для Дольниковой. Если верить на слово недавнему «посетителю», то Иван все это время кружит где-то неподалеку. Он мог бы не делать этого. Мог бы сбежать куда-нибудь, скрыться в неизвестном направлении. Но он не отходит далеко от «блока», хотя не может не понимать: никто с ним в детские игры играть здесь не собирается.
Он ее не бросил. Вот о чем она должна сейчас думать. И вот что обязана ценить в первую голову.
Ну а с остальными делами Анна Дольникова уж как-нибудь и сама разберется.
Глава 2
Двое рослых крепких мужчин в армейском камуфляже без знаков отличия, миновав склад ГСМ и боепитания, направились к приземистому строению из светлого силикатного кирпича, в котором ныне помещался разведотдел Северной группировки.
Тем сотрудникам, что устроили намедни вселенский шухер в самом центре Джохара, начальство отвалило от своих щедрот по два выходных дня. Увеселительных заведений в федеральной Ханкале нет ни одного, жизнь и без того здесь довольно нескучная. Покидать пределы базы гэрэушникам категорически запрещено – не курортные места. А потому «рэлакс» осуществляется по известному сценарию: вначале выспаться как следует и привести себя в божеский вид. Черкнуть письмецо близким или позвонить, воспользовавшись блатом у связистов; а то и видеоролик удастся передать своим через кого-нибудь из знакомых ребят из «Воен-ТВ»; потом в кругу товарищей можно расслабиться водочкой под обильную закусь, после чего завалиться на койку по-новому, чтобы к указанному начальством сроку быть свежим как огурчик.
Бушмину удалось осуществить только первую часть из этой нехитрой, в общем-то, программы. Проспал он без малого десять часов. Только выбрался из кунга, чтобы ополоснуть мятую, сонную рожу, как навстречу ему «подполковник Сергеев».
– Нужна твоя голова, – сказал Шувалов довольно загадочно. – Одна голова хорошо, а две сообразят быстрее.
– Надеюсь, не отдельно от туловища? – мрачно пошутил Андрей. – Михалыч, может, Рейнджа поднимем? Тогда у нас будет целых три головы.
– Это будет перебор, – усмехнулся Шувалов, но потом его лицо приняло озабоченный вид. – Дело прежде всего касается добытых тобою сведений и гм… некоторых субъектов, с которыми ты тоже успел познакомиться.
Они бок о бок шагали в направлении разведотдела. Причем Бушмин по ходу дела жевал бутерброд с ветчиной – не успел позавтракать, поэтому решил подкрепиться по дороге, – запивая минералкой из небольшой пластиковой бутылки, а начальник тем временем вводил его в курс последних событий и новостей.
– Четвертый час кряду валандаемся с этим субчиком, – сообщил Шувалов. – И в принципе, можно сказать, что раскололи, если и не по всем направлениям, то по той теме, что конкретно меня волнует… Это ты, Андрей, его «стрелкой» зарядил? Оч-чень грамотно поступил! Мало того что он до сих пор «плавает», так еще и не может толком врубиться, где он, что с ним и почему старые побратимы, можно сказать, кунаки, вдруг так на него обозлились.
Бушмин сам с трудом въехал, о чем идет речь. Ну да, о том самом «языке», которого они на пару с Черепом перенесли в клювике из Джохара в Ханкалу. Затея эта была довольно сомнительного свойства, он даже подозревал, что получит от руководства по данному факту нешуточный раздолбон, но, как выясняется, расклад все же выдался в его пользу.