К тому же Бушмин не мог не понимать: угрозы этих людей в отношении его беременной жены отнюдь не пустой звук.
Поэтому снайперы сосредоточились сугубо на стрелковых упражнениях, хотя работать в условиях, когда твое малейшее движение отслеживает автоматный ствол, крайне непросто. Сама ситуация подталкивала их к тому, что кровь из носу, но они просто обязаны зарекомендовать себя меткими стрелками, стрелками со стальными нервами вдобавок. Причем с первой попытки, потому как второй может и не быть: если их работодателей по какой-то причине не удовлетворят результаты этой поездки, могут «зачистить» всю компанию.
Инструктор, по-видимому, остался удовлетворен первыми результатами, потому что вскоре вся команда с вещичками переместилась на полигон. А Бушмину один из охранников по его просьбе сунул в зубы сигарету, чтобы тот мог перекурить в промежутке между стрельбами.
На полигоне расстреливали неподвижные «ростовые» мишени, всего сделали три серии выстрелов по пять патронов. Мишеней же на всех рубежах также было по пять; установленные вплотную, они напоминали группки людей.
На рубеже «340» Дольникова вначале била по мишеням из малошумного винтореза, а затем, действуя синхронно со «вторым номером», – максимально возможной скорострельностью из «СВД». Анна косила цели слева направо, «косила» условно говоря, поскольку мишени при поражении оставались на своих местах. Андрей же начинал с крайней правой и затем расстреливал остальные силуэты. А чтобы не путались попадания стрелков, их попросили метить в различные места: Дольникову – в грудь, а «Васильева» – в голову.
Затем то же упражнение их попросили повторить на рубежах «510» и «730». Здесь стреляли из «эсвэдэшек», поскольку винторез для работы на таких расстояниях не годится. Точную дистанцию им каждый раз объявлял инструктор, но все поправки приходилось делать самим стрелкам – им оставалось лишь полагаться на собственные опыт и мастерство.
Всего они провозились на полигоне часа четыре, возможно, чуть дольше. Вместо благодарности или приза за меткую стрельбу им вновь нахлобучили на головы мешки и заковали в браслеты. После чего вся компания отправилась в обратный путь.
На основании этой поездки на заброшенный армейский полигон Бушмин сделал для себя два вывода.
Первое: неизвестные лица – о том, кто они, он пока мог лишь догадываться – готовятся провернуть в ближайшее время какую-то крупную акцию, причем готовят ее тщательно, выверяя все до мелочей.
И второе: если судить по тому, что стрельба велась с трех различных дистанций, можно предположить, что «маски» пока еще не определились с точными координатами для организации снайперской засады.
Дольникову сразу же по возвращении посадили «на цепь», поставив перед ней миски с едой. Что касается Бушмина, то одним испытанием на меткость дело не ограничилось – его поволокли на очередное собеседование.
Опять надели хомут на шею, приковав цепью к трубе. Когда убрали с головы мешок, Бушмин увидел перед собой две «маски»: один тип восседал за столом, другой устроился на стуле с торца.
И еще он заметил черный «кубик», которого здесь раньше не было, а также уже состыкованную с телевизором портативную видеокамеру.
Хотя Андрей никогда не страдал малодушием, а его самообладанию мог бы позавидовать любой, сейчас его почему-то охватила паника – в голове проносились самые мрачные мысли…
В последний раз он звонил жене из Гудермеса числа двадцатого… Лена, как они и договаривались, дожидалась его возвращения в Балашихе, где у Бушминых служебная жилплощадь. В их распоряжении находилась еще одна квартира, в районе Тушина, на северо-западе столицы. Парковая зона, Химкинское водохранилище, в плане экологии – очень удачный выбор… И, что немаловажно, – поликлиника, к которой удалось приписать Лену, находится рядышком, а роддом даже виден из окон квартиры. Время от времени ей приходится посещать эту поликлинику, общаться с медиками, которые наблюдают, как протекает беременность. В таких случаях бывает, что Лена остается на ночь в Тушине. А весь ноябрь и начало декабря, когда в столицу из Калининграда приезжала мама Елены, они вдвоем жили именно там, на московской квартире.
Лена, когда он с грустью объявил о небольшой задержке ротации, сказала, что она в полном порядке, находится практически безвылазно в Балашихе, никого из родственников пока на подмогу вызывать не собирается, потому что ждет «своего мужика», и что Андрюша может о ней не тревожиться.
Как же ему, спрашивается, «не тревожиться» теперь, если он не только сам попался по-глупому, но еще и позволяет каким-то сволочам шантажировать себя?!
Бушмину кое-как удалось совладать с эмоциями. Он ведь пока толком даже не знает, что за мерзость придумали «маски». Единственный плюс в его положении – это то, что они явно не врубаются, кого именно им подфартило повязать в Слепцовской. Даже если и просекли, что «капитан Андреев» и «старший опер Васильев» одно и то же лицо, то вряд ли им что-то известно о такой личности, как Кондор. О том, какие друзья имеются у Кондора и какими он связями располагает.
Не может быть, чтобы после ЧП в Слепцовской жену Бушмина оставили без надлежащей охраны. Не только Шувалов обязан за этим проследить, но наверняка и Рейндж не останется в стороне – на своего давнего приятеля, кстати, Кондор крепко надеялся.
Одна из «масок» наконец соизволила оторвать седалище от стула. Бросив многозначительный взгляд на прикованного к трубе субъекта, она включила аппаратуру на воспроизведение.
Вскоре Бушмина отвели в камеру. Согласно сценарию, придуманному и реализованному кем-то из работодателей, за лояльность «второго номера» после просмотра «кино» можно было не беспокоиться. Андрей сыграл именно те эмоции, которых от него ожидали: тревогу, страх, подавленность и т. д. В действительности же все обстояло с точностью до наоборот – всего несколько минут назад он испытал колоссальное облегчение.
Видеосюжет, по замыслу «масок», должен был именоваться примерно так: «Визит одной молодой дамы в интересном положении в женскую консультацию поликлиники в Тушине». Съемка, это сразу заметно, производилась скрытой камерой из салона легкового автомобиля, припаркованного в числе других авто неподалеку от входа в указанное медучреждение.
В кадре – бушминский джип «Тойота», не новый, но еще в приличном состоянии. За рулем сама будущая мать. Вот она медленно, как и полагается даме в ее положении, выбирается из салона. Затем неторопливо, чуть переваливаясь, как уточка, идет в своей длинной, до пят, дубленке к торцу здания, где, собственно, и находится вход в женскую консультацию.
Но в сюжете, заснятом скрытой камерой, была запечатлена не Елена Прекрасная, а довольно убедительно загримированная под жену Андрея Бушмина некая Ольга Яковлева, сотрудница «П-ЗР», более известная в узких кругах под именем «Горгона».
«Маски» с этим роликом прокололись, притом сами об этом пока не догадываются. Но ясно также и другое: они пока решили ограничиться тайной видеосъемкой. В противном случае, если бы их люди попытались явно обнаружить себя, войти в более плотный контакт с будущей мамой, этих субъектов неминуемо повязали бы, и тогда вместо оператора с отснятым материалом сюда наведалась бы целая компания суровых мужиков.
Так что теперь у Кондора руки были развязаны, в переносном, конечно, смысле, и он мог целиком сосредоточиться на выполнении своих профессиональных обязанностей.
Глава 7
К девяти утра Мокрушин, как ему и предписывалось, явился на Старую площадь. В сопровождении местного сотрудника спустился в кабине спецлифта в подземную часть здания. Привычно прошел процедуру идентификации личности, после чего предстал пред ясные очи старшего дежурной смены Ситуационного центра Совбеза.
«Режиссер», чей рабочий терминал находится у входа в Операционный зал, еще раз внимательно вгляделся в лицо визитера и только после этого нажал на пульте какую-то кнопку.
Часть стены, возле которой стоял Мокрушин, почти бесшумно сдвинулась в сторону – открылся проход в административную часть бункера.
– Первая дверь налево по коридору. Вас ожидают.
Рейндж прошел в тесноватое помещение, напоминающее по форме пенал. Из мебели здесь имелись лишь низкий столик и два кресла. Одно из них уже было занято полковником Шуваловым – он, похоже, безвылазно находится в бункере СЦСБ с тех самых пор, как вместе с группой «Мерлон» передислоцировался с Северного Кавказа в столицу.
Мокрушин прекрасно отдавал себе отчет в том, что сотрудники Ситуационного центра ежедневно вынуждены отслеживать десятки различных событий, решать множество вопросов. То есть наивно было бы ожидать, что сотни и тысячи людей занимаются тем же делом, что и Рейндж.
Но все это нисколько не мешало Мокрушину считать расследование, проводимое группой «Мерлон», делом чрезвычайной важности, государственно значимым.
Мокрушин прекрасно отдавал себе отчет в том, что сотрудники Ситуационного центра ежедневно вынуждены отслеживать десятки различных событий, решать множество вопросов. То есть наивно было бы ожидать, что сотни и тысячи людей занимаются тем же делом, что и Рейндж.
Но все это нисколько не мешало Мокрушину считать расследование, проводимое группой «Мерлон», делом чрезвычайной важности, государственно значимым.
– Я вижу, Рейндж, ты продолжаешь упорствовать. – Обменявшись рукопожатиями, сотрудники ГРУ опустились в кресла. – Ну и как? – продолжал Шувалов. – Раскопал что-нибудь существенное о Дольниковой?
– Немного прояснил для себя ее личность. Но серьезных зацепок пока не обнаружил. А у тебя, Михалыч, какие новости?
– С Кондором и Дольниковой картинка остается прежней. Мероприятия по их поиску на Северном Кавказе продолжаются, но пока все безрезультатно. После Слепцовской их никто не видел – ни живыми, ни мертвыми. Не было также зафиксировано попыток связаться с федеральными властями и потребовать выкуп за этих людей.
– Что появилось новенького относительно остальных фигурантов?
– «Горец», по некоторым данным, покинул пределы страны. Сейчас эта информация перепроверяется, скоро будем иметь детали.
– А Латыпов?
– Со вчерашнего вечера в Москве. Как и мы, летел транзитом через Назрань. С ним два офицера, его подчиненные.
– Беспалый все еще в Чечне?
– Ожидается, что он с несколькими сослуживцами прибудет в Чкаловский на борту попутного транспорта. Сегодня во второй половине дня. Как и Латыпов, будет немедленно взят под наблюдение.
– Что Славянин?
– То бишь Александр Бегляев? Чертовски опасный тип. Информацию о нем удается добывать с большим трудом, буквально по крохам. Он не только снайпер элитного разряда, но и чрезвычайно скользкий тип. Мы предполагаем, и тебе это известно, что Умаров передал, продал или обменял Бегляева, и тот сейчас передан в третьи руки, причем, как нам представляется, сделка состоялась с ведома Латыпова.
Мокрушин полез в карман за сигаретами, но, вспомнив, что курить в бункере запрещено, сунул пачку обратно.
– Михалыч, мы теряем драгоценное время. Предлагаю первым прижать к ногтю Латыпова. Брать его следует уже сегодня. Я готов это дело оформить. Что скажешь?
– Нет.
– Нет?.. – разочарованно протянул Мокрушин. – Какого черта, Михалыч?! Чего они ждут? Все ж ясно как божий день.
Шувалов пристально взглянул на подчиненного:
– Я хочу, Рейндж, чтобы ты кое-что уяснил… Существуют определенные обстоятельства, о которых мы с тобой можем только гадать. Введен мораторий. Действует запрет… Короче, понимай, как хочешь. Но уясни для себя главное: в течение ближайших нескольких суток мы не можем позволять себе даже громкого чиха!
Они обменялись многозначительными взглядами – не все и не обо всем можно было говорить даже здесь, в звукоизолированном секторе бункера.
– Плохо, – сказал Мокрушин. – Если все завязано на политику – чертовски плохо. Но я могу, по крайней мере, продолжить работать по следу Дольниковой?
– Что именно ты намерен предпринять? – поинтересовался Шувалов. – Учти, некоторые связи по «делу Дольникова» затрагивать сейчас не рекомендуется.
– Я собирался после нашего разговора наведаться в «Грауэрмана», а затем – съездить в стрелковый комплекс «Динамо» на Волоколамском шоссе. Я уже созвонился с людьми, которые меня интересуют, и назначил им время для встречи.
– Добро, – чуть подумав, сказал Шувалов. – И еще одно дельце надо сделать, раз уж ты намерен смотаться в роддом…
Достав из кармана портативную видеокассету, он передал ее Мокрушину.
– Это будет привет от Андрея. Я позвоню сам, скажу, что кассета у тебя, пусть подъедет, заберет. Или, если есть желание, отвези кассету сам и вручи собственноручно. Вначале думали смонтировать пленку, но Андрей оказался умницей – в «запаснике» нашли две кассеты, которые он записал на всякий пожарный…
Мокрушин кивнул и спрятал кассету в карман. Кое-кто из ребят оставляет как бы про запас видео– и аудиозаписи или несколько коротких писем, лишенных конкретики, – остается только запечатать в конверты и проставить почтовые штампы. Работа у них нервная и опасная, случается, что человек тяжело ранен или, как тот же Бушмин, пропал без вести. Для таких случаев и делаются подобные «запасы» – удается некоторое время поддерживать близких и родственников в счастливом неведении.
– Предпоследняя? – спросил Мокрушин.
– Да. Я надеюсь, что последняя нам не понадобится.
– Я могу быть свободен?
– У тебя есть время до ноля часов. С полуночи засядешь на Жуковского. Проследи лично, Рейндж, чтобы оба твоих звена к началу следующих суток были на «товсь»!
Спустя четверть часа Мокрушин и следующий за ним по пятам Леня Белькевич вошли в парадное родильного дома № 7 на Арбате, более известного среди москвичей как роддом имени Грауэрмана.
Наведя справки в регистратуре, они набросили белые халаты и в сопровождении молоденькой сестрички направились в общее отделение, где их уже дожидался врач-гинеколог Вячеслав Суренович Севдоян. Это был тот самый врач, который сделал в октябре прошлого года операцию Анне Дольниковой – молодую женщину оперировали именно здесь, в «Грауэрмана».
Мокрушин мог назначить встречу с врачом в любом другом месте, да хоть на самой Лубянке, но почему-то счел нужным наведаться в роддом, хотя здесь до него уже успели побывать другие сотрудники – он по-прежнему надеялся на свое «верхнее чутье».
Севдоян ему сразу понравился. Худощавый, лет тридцати трех, волосы с легкой рыжинкой; неторопливая речь, несколько отстраненное выражение лица. Хотя его и не причисляли к разряду светил, он считался неплохим специалистом.
Чтобы сбить напряжение, Мокрушин в присутствии Севдояна, не очень греша против истины, отвесил сестрице щедрый комплимент. Затем, когда та удалилась, покачивая бедрами, он объяснил врачу, какова цель его визита.
– Вы курите? – неожиданно поинтересовался гинеколог.
– Здесь можно курить? – удивился Рейндж.
– Нет, конечно. – На лице врача появилась едва заметная улыбка. – Но у вас ко мне, кажется, серьезный разговор? Пойдемте, здесь неподалеку есть уединенное местечко, там и побеседуем…
Мокрушин разговаривал с врачом тет-а-тет, наказав предварительно Белькевичу, чтобы тот находился неотлучно у регистратуры и не упустил Лену, которая вот-вот должна была подъехать в роддом. Расположились они в «шхере» неподалеку от застекленной галереи, превращенной в некое подобие зимнего сада.
– Дольникова Анна Сергеевна, – в задумчивости проговорил врач. – Да, я помню все в деталях. Могу ли забыть этот случай, если меня неоднократно допрашивали… Уже в день операции давал показания каким-то людям из милиции. Потом меня несколько раз приглашали к следователю прокуратуры. Мое руководство также детально разбиралось во всей этой истории, с точки зрения медицины. К нашей бригаде, оперировавшей Дольникову, как и ко мне лично, никаких претензий не было… Я хорошо запомнил ее мужа, он почти двое суток провел в наших покоях… он был так подавлен случившимся…
Севдоян помрачнел и покачал головой.
– По правде говоря, он находился в ужасном состоянии. Несколько позже, не помню уже, от кого, я слышал, что он вскоре покончил самоубийством. Это, конечно, не мое дело, но в таких случаях друзья и близкие не должны оставлять человека наедине с горем.
– Дольникову доставила вам бригада «Скорой»?
– Да, около часа ночи. Сразу же после предварительного осмотра стали готовиться к операции. Вскоре Дольникова вошла в состояние комы, пришлось задействовать системы жизнеобеспечения… Уже после первого осмотра картина была ясна: живот опущен, младенец находится внутри полости матки, но воды уже отошли… Сердце младенца не прослушивалось. На животе у Дольниковой, кстати, обнаружилась гематома, след не то ушиба, не то удара… Возникло предположение, что ребенок мертв, поэтому мы без промедления сделали операцию, удалив плод через разрез брюшной полости.
– Вы сделали кесарево?
– У нас не было выбора… И заметьте: оперируемая находилась в бессознательном состоянии, поэтому об анестезии даже речи быть не могло.
– Другими словами, вы резали ее без наркоза? Вот так… по живому?
В общем-то, Рейндж чувствовал себя в таких вопросах полным дилетантом. Наверное, он задал врачу чертовски глупый и даже бестактный вопрос, поскольку Севдоян не только не ответил на него, но даже отвернулся.
– Извините, Вячеслав Суренович, я не хотел вас обидеть… Насколько я понимаю… пока Дольникова находилась у вас, ее тщательно охраняли? Вам приходилось слышать хоть какое-то объяснение происшедшему с Анной Сергеевной? До того, как ее доставили к вам в крайне тяжелом состоянии…
– Один из сотрудников милиции сказал, что Дольникову избили какие-то подонки… Других объяснений мне слышать не доводилось. Охрана, кстати, находилась здесь недолго, дней пять от силы. Когда Дольникову перевели в отделение патологии, где я ее не раз навещал, никакой охраны я уже не заметил.