Сергей Мартьянов ПРОЩАЙ, ЛИР!
1
В ТОТ день, как всегда, артист драматического театра Петр Иванович Мартынов после репетиции направился прямо домой.
Поднявшись по знакомой лестнице на второй этаж, он три раза постучал в дверь и громко сказал:
— Лир, открой!
Раздался радостный собачий лай, послышалось царапанье когтей, дверная ручка опустилась, и Петр Иванович вошел в квартиру.
На пороге его облапил огромный пес в огненнорыжих подпалинах.
— Ну, хватит, хватит, — ласково говорил Мартынов, снимая макинтош и отбиваясь от овчарки, которая норовила лизнуть его в подбородок. У нее были острые уши, мощная грудь и толстый пушистый хвост. В блестящих черных глазах светилось то озорное выражение, какое бывает только у молодых собак. На днях Лиру исполнился год.
— Хозяйка дома? — негромко спросил Петр Иванович, кивнув на дверь, ведущую в комнаты.
Лир гавкнул два раза и еще сильнее завилял хвостом.
Сопровождаемый овчаркой, Петр Иванович прошел в переднюю. Навстречу уже спешила Верочка. Она строго взглянула на Лира, и тот сразу притих, недружелюбно поглядывая на хозяйку, отошел в сторону.
— Никто не звонил? — спросил у жены Мартынов.
— Никто. Но приходили из yroловного розыска.
— А что такое?
— Насчет Лира. Просят, чтобы мы продали его.
— Лира?! — изумился Мартынов. — Да они что, с ума сошли?
— Я сказала, что мы согласны.
— Нет, ты серьезно? — вопросительно посмотрел на нее Петр Иванович.
— Завтра они приедут за ним, — еще спокойнее добавила Верочка.
— Нет, это черт знает что! — возмутился Петр Иванович. — Ты не имела права без моего согласия продавать Лира! Столько трудов стоило его вырастить, воспитать, обучить — и вдруг...
* * *
В квартире Мартыновых Лир появился месячным щенком — вислоухим, толстопузым, смешным и жалким одновременно. Как-то не верилось, что это и есть чистокровный отпрыск знаменитого собачьего рода, представители которого не раз награждались на выставках золотыми и серебряными медалями. Три дня и три ночи он визжал, изнемогая от тоски по матери, и постоянно гадил на паркетный пол. Верочка, сразу восставшая против затеи мужа завести дома собаку, пообещала сойти с ума или повеситься, если щенок немедленно не прекратит безобразий.
— Ну, Верочка, представь себя в его положении,— увещевал ее Петр Иванович, делая вид, что не понимает всей бестактности своего сравнения.
У Верочки изумленно поднимались брови, она хваталась за грудь и шептала:
— Нет, я умру, умру...
А потом брала тряпку и с брезгливым видом подтирала за Лиром.
Так он рос и мужал и к четырем месяцам превратился в длинноногого, несуразного, взбалмошного пса, который уже вежливо просился на улицу и.лаял ломаным юношеским баском. Но появилась новая беда: он все на свете хватал зубами. Особенное удовольствие для него составляло кусать ноги, руки, одежду людей, так что вскоре Петр Иванович и Верочка стали ходить в царапинах и ссадинах.
Но главное испытание ожидало Мартынова, когда он начал обучать Лира всем премудростям собачьего поведения. Оказывается, что не так просто приучить овчарку ходить рядом с левой ногой, сидеть и лежать, не заваливаясь на бок, подбегать по команде «Ко мне», причем обходить хозяина сзади и становиться опять-таки у левой ноги, услужливо подносить палочку, брать барьер, лазить по бревну и лестнице. А кормежка, а ежедневное прогуливание, а мытье Лира! Хлопоты собачника сравнимы лишь с мытарствами фотографа-любителя или хозяина легковой машины.
Но Мартынов стоически нес бремя. Трудно понять, что руководило им при этом. Может быть, просто забава. Может, желание отвлечься от суеты театральной жизни. А может, овчарка уносила его в мир приключений, в мир сильных и необыкновенных людей, к которым Петр Иванович не мог себя причислить и которым всю жизнь завидовал.
Да, на сцене он играл подлинных героев, твердых и принципиальных вроде Платона Кречета, а в жизни был застенчив и робок, слабохарактерен и непоследователен в своих поступках. Это всегда удручало Верочку, и она, будучи человеком незыблемых правил, считала своим долгом руководить мужем. Уходя, например, из дому, она оставляла ему записку: «Вернусь через два часа. Не забудь позвонить Горским. Бутерброды в буфете». Накрывая на стол к строго определенному часу, она не садилась обедать до тех пор, пока не приходил Петр Иванович -какие бы важные дела ни задерживали его вне дома.
— Ты консерватор, — говорил ей в таких случаях муж, хотя ему и была приятна трогательная забота о нем. — Ты не понимаешь диалектики жизни. А если бы я пришел только ночью?
Впрочем, спорить с ней было бесполезно. Всегда и во всем Верочка любила порядок и проявляла свой твердый характер. Но Лира Петр Иванович воспитывал сам и решительно" не позволял вмешиваться в это дело жене.
И вот сегодня...
Верочка не сдавалась:
— Пойми, твой Лир скоро перекусает всех соседей. Из-за него к нам перестали ходить знакомые... А в уголовном розыске он будет приносить настоящую пользу. Почитай в газетах, сколько у нас еще воров и грабителей! Неужели ты не хочешь...
— Нет, нет, нет! — отмахивался Петр Иванович.— Не агитируй меня, пожалуйста. Мне и без тебя известно, что грабители у нас еще есть, что милиции нужно помогать и так далее... Но Лира я не продам.
— Ну, как знаешь, — пожала плечами Верочка.— Только неудобно будет перед уголовным розыском.
— А вот я им сейчас объясню!
Петр Иванович отыскал в телефонном справочнике нужный номер, решительно поднял трубку и четыре раза с таким ожесточением крутнул податливый диск, что он четырежды испуганно крякнул и удивленно уставился на Мартынова всеми десятью глазами.
— Это говорит Мартынов, артист драмтеатра,—* сказал Петр Иванович.
— A-а, очень приятно, очень приятно! — раздался в трубке вежливый голос. — Мы как раз оформляем документы на вашего Лира. Завтра приедем часиков в десять. Вы будете дома?
Петр Иванович прокашлялся.
— Видите ли... дома я, конечно, буду. Только Лира мы не продаем.
— Но ваша супруга...
— Произошло недоразумение.
— А именно?
Наступила пауза. Что мог ответить Мартынов? Свалить все на Верочку? Но какое дело уголовному розыску до их семейных дел? И Петр Иванович пошел на хитрость:
— Видите ли, насколько я понимаю, вам нужны овчарки безукоризненные во всех отношениях...
— Разумеется.
— Так вот мы вспомнили, что у нашего Лира в детстве был сильный рахит...
— Да? — недоверчиво переспросила трубка.
— Но это еще не все, — продолжал Мартынов. — Прадедушка Лира был не совсем чистых кровей...
— Что вы говорите? Мы своими глазами смотрели родословную вашего Лира. Прекрасный у него прадед!
— В общем вы извините, но Лира я не продам,— заключил Петр Иванович, понимая, что больше не в силах клеветать на своего бедного, честного Лира.
— Ну, дело ваше, — разочарованно проговорила трубка. — Жаль, что так получилось. Но вы подумайте, товарищ Мартынов, и, может быть, мы еще вернемся к этому вопросу.
Мартынов сердито положил трубку.
— Вот к чему привело твое вмешательство в мои дела, — сказал он, отходя от телефона.
Верочка махнула рукой:
— Хорошо. Больше я не буду вмешиваться в твои дела. Но ты можешь хоть купить для Лира крепкий поводок? Чтобы можно было не опасаться за жизнь знакомых, когда они к нам придут?
— Ладно, — согласился Петр Иванович. — И давай больше на эту тему не спорить.
2
В охотничьем магазине Мартынову посчастливилось купить отличный поводок — длинный, искусно скрученный из сыромятных ремешков, с изящным металлическим замком на одном конце и петлей для запястья на другом. Уж теперь Лир не оборвет его, как это бывало раньше с короткими гнилыми огрызками, которые приходилось вечно соединять проволочками и веревочками.
Может быть, потому, что удалось купить такой отличный поводск, а может, от одержанной вчера победы над Верочкой Петр Иванович шагал к остановке трамвая в приподнятом настроении — высокий, стремительный, в заломленной набекрень шляпе и распахнутом пальто. Весь облик его и особенно лицо, чрезвычайно выразительное от глубоких резких морщин и древнеримского носа, вызывали у прохожих невольный интерес, и многие с любопытством оглядывались на него. Впрочем, это было неудивительно — Петра Ивановича знали в городе по театру.
На трамвайной остановке было не так уж много народу. Предупредительно пропустив впереди себя трех женщин, Мартынов вошел в вагон. Трамвай не двигался. Какой-то мужчина в форме железнодорожника, схватив в охапку пьяного парня, выталкивал его через переднюю площадку из вагона. Парень упирался и кричал:
— У-у, морда!.. Ты еще меня узнаешь!..
Шапка-ушанка торчала на нем задом наперед,
брезентовый плащ распахнулся, ворот его рубахи был расстегнут, на груди виднелась замысловатая татуировка. Железнодорожник спокойно выпихивал парня из вагона и приговаривал:
— Давай, давай. Не умеешь себя вести, так давай...
Пассажиры с любопытством наблюдали эту сцену, но никто не помогал железнодорожнику.
— Что случилось? — спросил Мартынов кондукторшу.
— Известно что — пьяный.
Мартынов еще раз, но уже с каким-то азартом посмотрел на переднюю площадку. Обычно он не любил уличных происшествий и всегда обходил их стороной, но сегодня случай в трамвае заинтересовал его, и он даже шагнул вперед, чтобы быть ближе к железнодорожнику.
Между тем возня затягивалась, и кто-то недовольно пробурчал:
— И чего он связался? Только трамвай задерживает...
Но железнодорожник все же вытолкнул парня, и трамвай тронулся. Мартынов облегченно вздохнул.
Парень метнулся к задней двери и на ходу ворвался в вагон. Расталкивая пассажиров, он устремился к передней площадке.
— A-а, тебе больше всех надо!.. У-у, морда!.. — парень замахнулся и хотел ударить железнодорожника, но тут произошло то, чего Мартынов не ожидал от себя. Он подошел к парню и встал между ним и железнодорожником:
— Что вы делаете? Слышите? Сядьте и сидите спокойно...
Но эти слова не произвели на парня никакого впечатления. Он даже не удостоил Мартынова взглядом, а продолжал наступать на железнодорожника, ругаясь и размахивая кулаками.
— Молодой человек, вы слышите? — повысил голос Мартынов. — Постесняйтесь женщин. Как вам не стыдно?
Нет, парень не слышал, ему не было стыдно. Кто-то вполголоса заметил:
— Нашел кого воспитывать... Ему слова — что мертвому припарка.
Мартынов схватил парня за плечи и легонько встряхнул.
С этой минуты события круто изменились.
— Что-о!—заорал парень.— Ты что-о?!
В его глазах Мартынов прочитал такую обиду, что сразу понял: с этой минуты у парня нет на свете более заклятого врага, чем он, Петр Иванович, артист драматического театра.
— Вы, пожалуйста, не тыкайте, понятно? — сказал он, еле сдерживая закипавшую в нем ярость.
— Что-о! Ишь ты, культурный нашелся. Плевал я на тебя!
Мартынов почувствовал, как кровь хлынула ему в лицо. Но он все еще сдерживался, стараясь не смотреть вокруг себя.
— Крокодил ты! Дерьмо! — выкрикивал парень, презрительно оглядывая представительную фигуру артиста.
Нет, это уже было слишком! Не помня себя, Мартынов выхватил из кармана поводок и замахнулся на парня, чувствуя, что еще мгновение, и он отхлещет его по нахальной роже.
Парень подставил лицо:
— На, бей!.. — И, видя, что Мартынов медлит, злорадно крикнул: — Боишься? У-у, сучье вымя!
Скрипнув зубами, Мартынов пихнул парня на лавку, пихнул с такой силой, что тот ударился головой о стекло и разбил его. Лучи трещин брызнули в разные стороны. В трамвае ахнули. А Петр Иванович сразу испугался, побледнел и растерянно посмотрел на свою жертву.
Но было уже поздно. Парень молча схватил Мартынова за лацкан габардинового макинтоша, рванул к себе и разорвал до нижней пуговицы. Потом быстрым и точным движением ударил по лицу — так, что с Мартынова слетела шляпа и затерялась в ногах пассажиров.
— Товарищи! Что же это получается? Товарищи!.. — жалобно воскликнул Петр Иванович, зажимая рукой синяк под глазом.
Думал ли он когда-нибудь, что попадет в такую историю?
Трамвай остановился. Кто-то поднял шляпу. Кто-то сбегал за милиционером. Как сквозь сон, Мартынов слышал возмущенные выкрики людей, объяснение кондукторши, голос парня, потом .деловитый вопрос милиционера:
— Так. Кто из вас будет в качестве свидетелей?
— Я, — сказал Мартынов.
— Еще кто?
— Ну, я пойду, — отозвался железнодорожник.
— Еще?
Вызвались еще два или три пассажира.
— Так. Прошу за мной.
Сопровождаемые толпой зевак, все двинулись в отделение милиции. У Петра Ивановича был не совсем приличный вид, прохожие останавливались и провожали его любопытными взглядами. Никогда в жизни он не участвовал в подобной процессии и теперь испытывал стыд и неловкость. Небо было по-весеннему чистым, с крыш струилась капель, на мостовой оглушительно чирикали воробьи, а Мартынов шагал за милиционером—дюжим старшиной с пустой кобурой на синей шинели.
Свидетели, кроме железнодорожника, вскоре куда-то исчезли.
Всю дорогу парень норовил вырваться и поносил Мартынова самыми последними словами. Но старшина крепко держал его за руки.
— Не дури, слышишь, не дури...
В отделении парень все же вырвался и чуть было не пнул артиста в живот.
— Тихо! — крикнул дежурный. У него было неулыбающееся утомленное лицо.
Через пять минут парня отвели в вытрезвитель, и в комнате стало просторно и тихо.
— Черт знает что... Происшествие за происшествием,— устало сказал дежурный и опустился на стул. — Гм, пальто-то как разукрасил, — кивнул он на разорванную полу габардинового макинтоша Мартынова.
— Нет, вы только послушайте! — с жаром воскликнул Петр Иванович и стал пространно объяснять, что произошло в трамвае.
Дежурный слушал его с непроницаемым лицом, изредка кивая головой. Видимо, происшествия эти изрядно надоели ему, и он не испытывал того энтузиазма, который испытывал Мартынов.
— Вот вам бумага, ручка, напишите заявление. И вы тоже, — обратился он к железнодорожнику.
Описав все по порядку, Mартынов тщательно вывел свой титул "артист драмтеатра", немного подумал и указал домашний и служебный телефоны Но дежурный и глазом не моргнул, прочитан пнул, и это немного обидело Мартынова.
— Я, знаете ли, артист, — сказал, он. — Мне послезавтра в премьере играть.
— Знаем, знаем, — вдруг улыбнулся дежурный. —Желаем успеха, Петр Иванович.
— Так вы меня знаете? — приятно удивился Мартынов.
— Знаем, знаем, — снова повторил дежурный во множественном числе, словно артиста Мартынова знала вся милиция.
И Петру Ивановичу стало неловко за свою обиду.
— Ну, до свиданья. Спасибо вам...
— Это вам спасибо, товарищ Мартынов, — серьезно сказал дежурный и проводил артиста до дверей.
Петр Иванович взглянул на свое пальто и хотел попросить машину, чтобы доехать домой, но постеснялся и пошел пешком. Прощаясь в подъезде с железнодорожником — машинистом Сидором Артемьевичем Щербиной, — он . дружески похлопал его по плечу:
— Очень рад был с вами познакомиться. Очень.
— A-а, лучите бы не связываться с ним, — махнул рукой Щербина. — Теперь хлопот не оберешься...— И зашагал прочь.
3
Дома Петра Ивановича ждала знакомая картина: накрытый стол и Верочка, сидящая с грустным лицом. При виде мужа она ужаснулась:
— Боже мой! Что случилось?..
— Видишь ли... — смущенно проговорил Петр Иванович и рассказал все, что с ним случилось в трамвае и милиции.
— Так ему и надо! — решительно заявила Верочка.— Будет знать, как в следующий раз приставать к людям. А то распоясались, прямо на улицу не выходи и она впервые за всю жизнь посмотрела на мужа как на истинного героя.
В этот день Петр Иванович был окружен особенным вниманием и заботой. Верочка собственноручно сняла с него пальто, пиджак, галстук; поставила на стол заветный графинчик с вишневкой; потом долго и тщательно примачивала синяк какой-то припаркой и после этого принялась зашивать макинтош. И все говорила говорила, выражая свое возмущение хулиганами, а Петр Иванович возбужденно шагал по комнате и время от времени восклицал:
_ Это черт знает что!.. Нет, хулиганов нужно искоренять огнем и мечом! Огнем и мечом!...
Заглянувшая в комнату соседка, узнав о происшествии была другого мнения:
— А вот увидите, ему ничего не сделают. Подержат в вытрезвителе и выпустят.
Однако на следующий день, во время репетиции, Мартынов позвали к телефону.
— Товарищ Мартынов? — услышал он. — Это говорит упитан милиции Каримбаев. Просим зайти к нам по вашему Делу, — и он с военной точностью сообщил в какой кабинет и к какому часу должен явиться Мартынов.
Когда Петр Иванович отозвал в сторонку главного режиссера и смущенно сказал ему, что должен отлучиться в милицию, у того удивленно поднялись брови.
— В милицию?.. Зачем?
— Да так, по одному делу, свидетелем, — неопределенно ответил Мартынов.
— Ну идите, — разрешил режиссер, провожая Мартынова подозрительным и недоверчивым взглядом.
"Черт знает что, — бормотал Петр Иванович, шагая в отделение, — связался с этим типом, теперь хлопот не оберешься. Да и в театре бог знает что подумать". В одном месте надо было проходить по обочине дороги, мимо высокого забора, за которым строили дом, и ноги его увязали в липкой глине, так что он несколько раз оставлял в пей то правую, то левую галошу.