– Почему это боюсь?
– Наверное, потому, что ты мой подарок в землю закопал.
Ник остановился. Так и есть. Что-то в этом роде он и опасался от Дэлги услышать.
Не все в жизни срань собачья, иногда происходит и что-нибудь хорошее. Донат Пеларчи отдубасил Келхара цан Севегуста.
По ихним охотничьим понятиям, если ученик провинился, он должен покорно снести наказание от своего наставника, поэтому высокородный зазнайка не защищался.
Маленько обидно, что он даже побои умудрился вытерпеть с аристократическим достоинством, но бока-то, небось, болят… Ксават находился в приподнятом настроении, чего с ним давно уже не случалось.
После Раума поехали в Эслешат. Донат предположил, что оборотень отправился туда, в имение престарелой переговорщицы Орсенг цан Аванебих.
– Аванебихи – предатели. У них особое воспитание, их сызмальства приучают думать, что Король Сорегдийских гор – не тварь окаянная, а добрый друг, поскольку от него и богатства на Аванебихов сыплются, и чудодейственные лекарства. Слышал я также, что они ему своих детей отдают, которые из-за генетических нарушений рождаются больными.
– На съедение? – искренне ужаснулся Ксават.
– Не угадали. Он их выхаживает. Каким-то своим, тварским способом. Взял уродца с неизлечимыми патологиями – вернул родителям здорового ребенка. Подробностей не знаю, слышал я это от одной старой служанки, хлебнувшей сигги. Аванебихи ее выгнали за пьянство.
– Может, набрехала?
– Может, и набрехала. А вот то, что он из своих жизненных соков готовит лекарства, которые получше других лекарств, – это истинная правда. Знаменитая мивчалга, например, его продукт, хотя официально об этом нигде ни полслова. Еще пример, Орсенг цан Аванебих перевалило за девяносто, а выглядит дамочка на шестьдесят, потому что получает от бывшего любовника омолаживающие снадобья.
– Старая сука, срань собачья! – проворчал Ксават, подавив завистливый вздох. – Девяносто лет, а сама туда же, молодится, тьфу… Стыда никакого!
– Дело не в этом, – возразил Донат. – Как я уже сказал, целебные снадобья он делает из своих собственных жизненных соков, когда находится в истинном облике, а питается пожиратель душ живой человеческой плотью и плененными душами, вот и получается, если проследить эту цепочку от конца к началу, что приготовлены его лекарства из живых людей.
В салоне охотничьего внедорожника наступила тишина, только шины по бетону шуршали. Ксавату и вовсе стало муторно: выходит, если бы двадцать четыре года назад окаянное чудище его слопало, из него бы потом, по цепочке превращений, понаделали бы всяких мазей и пилюль для Аванебихов? От таких мыслей и не хочешь, да блеванешь, а Донат потом заругается, что машину ему загадили.
Хвала Пятерым, удержался, не блеванул. Не оскандалился перед охотниками.
– Когда забьем дичь, будут кое-какие трофеи, – тягуче продолжил Донат. – Он обычно таскает с собой аптечку, и медикаменты наверняка его собственного изготовления. Все это уничтожим, так будет правильно.
«Еще чего! – Ксават сразу отвлекся от тошнотворных мыслей, дала о себе знать коммерческая жилка. – Продать же можно за хорошую цену, зачем навар упускать? Ну уж нет, хошь не хошь, старый хрыч, а аптечку эту золотую я к рукам приберу…»
Он отвернулся, чтобы Донат не заметил у него в глазах заинтересованного блеска. Глядя на кустарник за обочиной, трепещущий от непрерывной суеты мелких птичек, сизых, желтых и зеленых, начал строить планы, пока еще умозрительные, как бы обдурить охотников и спасти товар, который немалых денег стоит.
К вечеру доехали до моря. Ксават смотрел на него с раздражением и тоской: ну, совсем не то море, что простирается к востоку от Хасетана, даже сравнивать нельзя, а все равно душу разбередило!
– Когда мы уехали из Оренбурга, мне было восемь лет, я перешел в третий класс. Мой папа был инженером, ему предложили работу и новую квартиру. Две смежные комнаты, вместе они были почти с эту лоджию. Хотя, не были, – Ник грустно усмехнулся. – Они и сейчас есть, только живут там другие.
– С эту лоджию?.. – переспросила Эннайп. – Такая крохотная квартира для семьи?
– В Оренбурге у нас была еще меньше, однокомнатная. С лестничную площадку за этой дверью, – Ник кивнул на стеклянную дверь с молочно-белыми и синими ромбами.
Эннайп, выросшая во дворце и привыкшая к простору, с трудом могла представить себе такие масштабы.
На третий или четвертый день Ник понял, что влюбился.
Свои длинные волосы, похожие на черный шелк, Эннайп обычно стягивала в хвост на макушке, и это чудо ниспадало ниже пояса, до небольших изящных ягодиц. Под фарфорово-бледной кожей проступали ветвящиеся голубоватые жилки. Тонкая талия, маленькие холмики грудей, узкие бедра, миниатюрные кисти рук – все в ней выглядело утонченно-хрупким, но при этом она не производила впечатления слабого создания. Элиза с ее хорошо развитыми формами при мысленном сравнении казалась более незащищенной, а в Эннайп угадывалась сила тонкой стальной пружины.
– Сестра Миури учила тебя ворожить?
– Нет. Вообще, Дэлги сказал, что мне еще рано этому учиться.
– А я кое-что умею. Было бы странно, если бы не умела… Король Сорегдийских гор – мой донор, так что в моих жилах течет кровь самой могущественной твари подлунного мира.
– Тебе делали переливание крови?
– Не переливание. Мама с папой поженились, потому что полюбили друг друга, но они оба – высокородные иллихейцы, с близкими генетическими нарушениями. Я родилась больной, и тогда меня отвезли к нему в горы. Люди обычно не помнят самое начало своей жизни, но у меня есть несколько впечатлений… Наверное, на самом деле это воспоминания. Первое – страх и боль, присутствие вокруг меня чего-то огромного, кошмарного. И как будто в мое тело вонзаются иглы – в грудь, в живот, в мозг, они пронизывают насквозь, но не убивают. После этого я словно растворяюсь в огромном существе, которое окружает меня со всех сторон, и боль постепенно уходит. А второе – это ощущение сокрушительной силы, нечеловеческого могущества… Как ты понимаешь, оно не мое. Король Сорегдийских гор поглотил меня, не разрушая, и сделал здоровой. В течение некоторого времени мы были единым организмом. Взрослый человек от этого сошел бы с ума, поэтому взрослых он так лечить не может, только новорожденных детей. Есть еще впечатления совсем смутные и такие странные, что их даже словами не передать, потому что это были его ощущения, – Эннайп взглянула Нику в глаза и добавила: – Не думай, что я рассказываю об этом всем подряд.
В нее можно влюбиться. Главное, что она недосягаема.
Ник – иммигрант, неимущий полугражданин, а Эннайп – почти принцесса и вдобавок наложница Короля Сорегдийских гор. Рассчитывать не на что, но как раз это и хорошо. Ведь если бы у него началась с какой-то девушкой взаимная любовь, они могли бы пожениться, а потом…
Он уже знал, как это бывает: живешь налаженной жизнью, и вроде бы все в порядке – и вдруг какая-нибудь кровавая неразбериха, твоя благополучная жизнь рвется, как папиросная бумага, и оказывается, что под ней спрятаны разбитые окна, пылающий палаточный лагерь, засыпанные снегом мусорные контейнеры в зимних дворах… Больше не надо. Больше он в эту западню не попадет.
Лучше любить недостижимое и знать, что тебе ничего не светит (она ведь каждую ночь спит с Дэлги!), лучше такая боль, чем та, которую ему пришлось вытерпеть на родине. И Ник наконец-то позволил себе влюбиться.
Однажды он случайно подслушал разговор Дэлги и Эннайп. В старой южной части дворца, в одной из башен, лестницы так хитро переплетались, как будто древний архитектор решил подбросить своим высокородным заказчикам пространственную головоломку – или, может, взялся за чертежи, не оправившись после белой горячки. Ник полез туда, вооружившись планом-схемой, словно турист, осматривающий историческую достопримечательность.
Круглая пыльная площадка, белокаменное ограждение, из щелей торчат травинки, трепещущие на ветру. Все остальное – с высоты птичьего полета. Ник разглядывал плывущие мимо дали, неосознанно вцепившись в выветренный зубчатый парапет. Посмотрев напоследок на каменные стебли дворцовых башен (всего их было семь), он стал спускаться вниз и на полпути остановился, услышав знакомые голоса.
Вероятно, Дэлги и Эннайп находились на одном из полукруглых балкончиков. От Ника их заслоняли изгибы соседних лестниц.
Запыленные перила. Яркие солнечные пятна на ступеньках. Вкрадчивый сквозняк.
Негромкий голосок Эннайп:
– …Тогда пусть терраса будет малахитовая, и по краям малахитовые вазы в половину человеческого роста, с вечнозелеными растениями. И еще… Вы говорили, что можно сделать большую ванну из цельного аквамарина?
– Отчего же нельзя? – засмеялся в ответ Дэлги. – Ванна – это самое главное… Вот приедешь месяца через полтора ко мне в гости на озеро Рюин, и новый павильон будет готов – такой, как ты хочешь.
– Разве месяца достаточно?
– Еще как. Это если у тебя только две руки, можно не успеть, а когда хватательных конечностей много – никаких проблем.
Нику неловко было подслушивать (хотя, конечно, интересно), и он стал спускаться дальше, стараясь ступать беззвучно, но, услышав свое имя, замер.
– …Ваше могущество поражает меня больше, чем ваш истинный облик. Оно такое же безграничное, как этот простор внизу.
– Ну, не скажи, – такая интонация у Дэлги бывала, когда он усмехался. – Все относительно. У себя в горах я шутя двигаю скалы и создаю миражи, какие другим тварям даже не снились. Буду тебе целые спектакли показывать, чтобы не заскучала. Еще могу сожрать человека со всеми потрохами и тонкими оболочками, так что одно воспоминание останется, – ломать не строить. И много чего другого… Не стоит отрицать, когда я в истинном облике, я обладаю страшенной силой. Однако всего моего могущества не хватило на то, чтобы вернуть Нику способность радоваться жизни, хотя я старался. Вот и посуди сама, можно ли тут говорить о безграничности, ты ведь девочка умненькая.
Ник мучился от ревности и в то же время не мог относиться к Дэлги враждебно. От этой двойственности у него голова шла кругом: он привык к простым и определенным отношениям, а сейчас словно угодил в какое-то Зазеркалье, где все сдвинуто, перемешано, перевернуто.
Дэлги сам затеял разговор на эту тему.
– Эннайп тебе нравится?
– Д-да… – он растерялся и немного испугался, но все-таки сказал правду.
– Тогда имей в виду, я не в счет.
– Как это – не в счет? Почему?
– Я не человек. Ты, по-моему, постоянно об этом забываешь.
Они направлялись в тренировочный зал и остановились на площадке возле не застекленного арочного проема. Пахнущий водорослями ветер взметнул и растрепал их волосы, и теперь они смотрели друг на друга сквозь занавесившие лица пряди, это создавало иллюзию дистанции – словно разговариваешь через стенку или по телефону.
– Сейчас-то вы человек.
– Не то. Я обернулся человеком. Этот красавец несколько тысячелетий тому назад промышлял грабежами на больших дорогах. Для меня его облик – вроде костюма для выхода в свет. В следующий раз я буду выглядеть иначе, вариантов уйма – все те, кого я съел за минувшие века. Эннайп в отличие от тебя это понимает. Общение со мной – ее будущая работа, и я стараюсь, чтобы эта работа была ей не противна. Впереди последнее испытание, но я думаю, Эннайп его выдержит.
– Какое испытание? – он опять испугался, на этот раз за Эннайп.
– Ничего страшного. Она должна приехать ко мне в гости, на виллу в горах, и прожить там пять-шесть дней. Если все закончится благополучно, ей предстоит несколько лет учиться всему, что должен знать переговорщик.
– А если… неблагополучно?
– Тоже ничего фатального. Тогда я раньше срока отправлю ее домой, и Аванебихам придется подыскивать другую кандидатуру. Впрочем, это формальность, я уже вижу, что она годится, и никаких нервных срывов не будет.
– Я ведь жил у вас, и тоже не было срывов, – напомнил успокоившийся Ник.
– Тебя защищал храт. Переговорщики во время визитов ко мне получают ежедневную дозу храта, но она втрое меньше той, которую я колол тебе. Им ведь нужно помнить подробности наших разговоров, много чего держать в уме, анализировать, принимать разумные решения, ничего не упускать из виду… В общем, их интеллектуальные способности должны оставаться на высоте, но при меньшей дозе храта у людей возникают дискомфортные состояния из-за моего присутствия. И сам не рад, да от моего желания это не зависит, – за путаницей жестких, как бурые водоросли, волос блеснули в усмешке зубы разбойника былой эпохи. – Переговоры длятся пять-шесть дней, больше ни один человек не выдержит, если дозу не увеличивать. А что касается наших с Эннайп отношений, из-за которых ты так маешься… Если она даст мне от ворот поворот, я не стану ее неволить. То, что Келхар вычитал в древних хрониках, насчет сломанных рук и обесчещенных невест, – к стыду моему, истинная правда, но когда это было! Ничего не попишешь, родился я дураком, а поумнел уже потом, не с годами даже, а с веками. Эннайп свободна поступать, как ей захочется, на ее карьеру переговорщицы это не повлияет. Но, во-первых, ей, знаешь ли, со мной нравится. А во-вторых, повторяю то, что уже сказал: я не человек, и она это понимает. Ее связь со мной не исключает интереса к молодым людям.
Ник кивнул. Все равно ему было больно. Дело даже не в ревности. То ли рассуждения Короля Сорегдийских гор окончательно выбили почву у него из-под ног, и он как будто повис посреди иного пространства, живущего по непонятным законам. То ли болезненную реакцию вызвало открытие, что недостижимое в действительности достижимо – и, значит, возможны новые потери.
– Не к таким, как я, – произнес он угрюмо, лишь бы не промолчать.
– А чем ты плох? Знаешь, с какой стороны берутся за меч, ресницы, как у девушки… – тон такой, что не поймешь, утешают тебя или поддразнивают.
– Перед тем, как меня забрала иллихейская иммиграционная служба, я искал еду на помойках.
– И правильно делал, – невозмутимо ответил Дэлги. – Лучше найти еду на помойке, чем умереть от голода. Все переговорщики – трезвые прагматики, и Эннайп не исключение, так что она тебя за это не осудит. Знатностью и богатством ее не удивишь, для нее важно другое: нравится – не нравится, интересно – не интересно.
Он вдруг протянул руку и откинул назад волосы, падавшие на лицо Ника – жест не резкий, скорее ласковый, но от неожиданности тот слегка попятился, почувствовав себя застигнутым врасплох.
– Послушай, если в вашем мире такая долбаная власть, что люди должны искать еду на помойках, это еще не причина, чтобы обреченно отворачиваться от всего, что предлагает тебе наш мир.
– А я не отворачиваюсь… – внезапно разозлившись, огрызнулся Ник. – И совсем не обреченно…
– Хорошо хоть, огрызаться не разучился, – констатировал Дэлги с удовлетворением.
На другой день после прибытия в Эслешат он вручил Нику туго набитый бумажник.
– Держи, твое. Возмещаю то, что ты из-за меня потерял.
– Не надо, – Ник попытался отказаться, так уж он был воспитан. – Вы же много потратили, пока мы ездили.
– Не имеет значения. Это я попросил Аванебихов задержать тебя в Улонбре – таким образом, выходит, что в Эвде тебя ограбили из-за меня. А что касается путевых расходов, так за удовольствия должен платить заказчик.
Он перестал спорить, сказал «спасибо» и взял деньги.
Ежедневные тренировки продолжались. Ник считал, что у него все получается очень даже неплохо, и теперь он сумеет, если понадобится, за себя постоять, однако Дэлги по-прежнему был недоволен.
– Приемы усвоил, молодец, но какой от них толк, если ты заранее настроен на поражение? Ладно, пеняй на себя… Если тебя по-хорошему ничем не проймешь, прибегну к шоковым методам.
«Что он может мне сделать? Кулон отнимет? Наверное, просто пугает, он ведь через несколько дней уедет».
Зато в остальное время его ждал дворец Орсенг со всеми башнями, балконами, воздушными галереями, фонтанчиками посреди прохладных залов, мраморными двориками, мозаиками и росписями редкой красоты. Ник мог бродить здесь на правах гостя сколько заблагорассудится.
И еще море, прогулки по берегу или на маленькой парусной яхте вместе с Эннайп и Дэлги – тот обязательно тащил Ника с собой, словно получал удовольствие от этих странных неопределенных отношений.
В широкополых шляпах с легкомысленными лентами и ярких цветастых халатах они смахивали на компанию пляжных бездельников. Не люди, а срань собачья. Особенно выделялся Донат, потому как брюха не скроешь. Высокородный Келхар тоже хорош: бледный, костлявый, физиономия отвратная – ни дать ни взять заблудившийся выходец из могилы, который не нашел дороги на родное кладбище и притворяется пляжником. Хоть карикатуры с них рисуй!
То ли дело Ксават цан Ревернух: представительный, подтянутый, мужественно загорелый, и брюшко почти незаметное. Хасетанская стать!
Он посматривал на охотников с тайным горделивым чувством, однако вслух ничего такого не отпускал. Не дурак ведь.
Зато Элиза, посвежевшая от соленого морского ветра, еще больше расцвела – красивая деваха, кто бы спорил. Даже завидки брали, что она променяла Ксавата на Келхара, хотя Ксават давно уже на нее плюнул.
Хорошо, что Элиза приехала с ними в Эслешат. Прямо-таки подарок шальной удачи. В таком составе их компания вызовет меньше подозрений у цепняков и у частной полиции Аванебихов.
Операция «Невод» накрылась медным тазом. Из столицы пришло указание: вопиющее самоуправство прекратить.
Ксават тогда, не пожалевши денег, созвонился с верным человеком из придворных невысокого ранга, которого давно уже прикармливал. Поболтав о том о сем, исподволь выведал, что высочайший советник Варсеорт цан Аванебих сделал запрос относительно «Невода», и в верхах за головы схватились, когда выяснилось, что полицейская машина пришла в движение и набрала разгон вроде как сама по себе, словно грузовик с не заглушенным двигателем, оставленный разгильдяем-водителем без присмотра. Им же невдомек, что это хасетанский аферист Клетчаб Луджереф всех обдурил! Теперь шухер поднялся, служебные разбираловки… Но Ксават не тупак, он так все закрутил, так все концы позавязывал, что нипочем не дознаются, кто истинный организатор «Невода».