— А вот правда, я на гражданке этому не верил, но здесь убедился десятки раз, что не все девушки и даже жены ждут своих парней из армии. Вот, например, жена одного парня из роты написала: вышла замуж. Ну, ничего, парень выдержанный, выпил только хорошо и все, а то ведь другие и руки на себя наложить готовы, комики. А одному писала: «Люблю, жду», а когда он поехал в отпуск, оказывается, давно замужем. Вот же стерва. Всякие бывают, но для чего это делать, писать, что любит и ждет. А… а… а… ладно, хватит об этом, дождется меня — хорошо, не дождется, так…
— Служба идет по-прежнему, только вот что удивительно. Нам уже второе воскресенье дают по-настоящему отдохнуть, ну совершенно ничем не занимались (те, кто не был в наряде, кто что хотел, то и делал. Кто в кино, кто читал). В общем, нормальная передышка… Женя в институте академический отпуск взяла, потому что она болела и пропустила многое. Ну, ничего, наверстает на следующий год.
— Ты, наверно, вовсю ругаешь меня за то, что так долго не писал. Да? И на этот раз молчал не по своей вине. Понимаешь, я почти полмесяца находился в командировке, вдали от населенных пунктов, короче — в тундре, и ни о какой почте и мечтать не приходилось. Но сам ты, конечно, понимаешь, с чем связана эта командировка. Кругом положение такое обостренное… Ну, ты сам был в армии и ты меня, конечно, поймешь, ведь в данный момент и я военный человек. В общем, не будешь ругать за молчание. Ага?
Что-то, чувствую, дома у меня не все в порядке и письма какие-то не такие, как всегда, да и на душе у меня что-то тревожно. А тут еще как назло, на почте нужной открытки поздравительной нет, чтобы Жене послать, ведь у нее 11 сентября день рождения. В общем, сейчас злой на все, как собака.
— Папа, за открытки тебе большое спасибо, хоть они и пришли 12 сентября, это бы еще ничего. Но, понимаешь, какой-то сволочи показалось, видно, подозрительным такое толстое письмо, и его разорвали почти до половины вместе с открытками, видно, проверяли, нет ли между открытками денег. Такое разорванное оно ко мне и пришло. Ну и есть же все-таки гады на почте, просто зла не хватает. А, ладно, черт с ними! Я открытку нашел у товарищей, правда, не очень-то хорошую, но что поделаешь? Погода у нас стоит неважная, холодно, дожди.
А позавчера был в наряде, так ночью уже было северное сияние. Вот даже как холодно!
— Вечером, после ужина, уже по своей воле пошли в культпоход в дом офицеров на фильм «Одни неприятности». Этот фильм мне понравился, но его надо смотреть, когда не в таком отдалении от дома, как я. Он только мне душу разбередил. В ДОФе буфет работал, такое желание выпить появилось, но, увы, не то, что на вино, а на фильм-то рубль занял. Да… а теперь денег не будет до самого ДМБ. Да и нельзя сейчас пить. Правильно?
Дружок один из Красноярска позавчера прислал письмо, я аж удивился, что это он 10 месяцев не писал и вдруг надумал. Но после того, как прочитал письмо, сразу понял. Ему пришла повестка в военкомат явиться и скоро в армию, ну так он просит навроде как поддержки словом, что ли. Ну, я его, конечно, «поддержал»: со злости написал, мол, что ты, «салага», скоро поймешь, что такое служба, кто такие сержанты, как себя чувствуешь, когда никто не пишет, и т. д. в этом роде. Может, конечно, я погорячился, но злость такая меня взяла, когда прочитал в конце письма: «Пиши быстрее, а то меня скоро заберут в армию»…
Из дома Женя пишет, что накупили всякой обстановки и т. п., ждут меня в отпуск, а я и сам не знаю, дадут ли мне его.
— Наши опять в космосе, вчера запустили «Союз-5», а сегодня «Союз-6». Молодцы! Но все же чуточку обидно, что американцы первыми высадились на Луне… Из фильмов сейчас показывать будут «Тихий Дон», 3-я серия, две предыдущие тоже посмотрел. Все же отличный фильм и книга тоже. Да, ты случайно не видел фильм «Хозяин тайги»? Там и Высоцкий снимался, и знаешь, где этот фильм снимали? У нас, в Сибири, близ Красноярска, на р. Мане. Я там не раз рыбачил, да и ты, наверное, бывал там. Жаль, мне еще не удалось посмотреть этот фильм, я только отрывки видел по телику, как его снимали. Наша тайга, наши места. Вот здорово! При первой же возможности посмотрю его. Эх, как в тайгу хочется, порыбачить, поохотиться. Здесь, когда я был в командировке, было немного тайги, но это не то, болота сплошь и рядом.
Служба у меня идет без особых изменений, стал хорошим специалистом по своей воинской специальности (на доску Почета нашего подразделения попал).
— Когда я написал тебе письмо и просил денег, мне был объявлен отпуск с выездом на родину. А вот на днях мне его «вырубили» за то, что, будучи в гарнизонном карауле, я проявил к арестованным некоторую мягкость и меня чуть самого не посадили на гауптвахту. Но, видно, учтя мои былые заслуги, я не был посажен, а мне только отпуск зарубили. Ничего, я не унываю, не плакать же мне из-за этого, а по правде говоря, конечно, обидно, что вот так нехорошо получилось. А сегодня вот опять объявил мне благодарность комдив (вот смех-то) за отличное выполнение своих обязанностей (каких? писать нельзя).
— Письмо и поздравительную телеграмму я получил, за что благодарю тебя. Да-а, завтра уже 20 лет стукнет, жизнь идет и уж даже хочется, чтоб вернулись 16 лет. Черт… Даже не знаю, что и писать, все однообразно, даже 23 февраля не интересно было, только жратва и все. Погода здесь стоит холодная, морозы сильные, только вот сегодня еще ничего, а так… «завал».
— Хочу тебе сообщить, что больше пока на этот адрес не пиши, меня здесь не будет, а где буду, потом узнаешь по адресу.
— Ты меня извини за долгое молчание. Понимаешь, я сейчас уже нахожусь в другом месте. Ну, а судя по адресу, ты, конечно, понимаешь, где я. Здесь жара до +45° (это пока еще, как говорится, весна), а летом будет до +65° вот как. Правда, ведь не сравнишь, как в Алма-Ате, да? Тут ни зимы, ни весны, ни осени нет. Сперва, конечно, тяжело было, оттуда да в такую жару, а сейчас уже чувствую себя нормально. Кормят нас хорошо. Фрукты дают все время и овощи: огурцы, помидоры и т. п. Здесь есть бассейн (правда, платный) и душевые. В общем, жара не страшна, хоть куда ни глянь — один песок.
А в основном, у меня все в норме, а как у тебя? Жаль, что сюда и отсюда почта нечасто ходит. Из дома тоже уже 2 месяца не получал писем.
Получил наконец-то от тебя письмо, которому очень рад. Да-а, это плохо болеть. У меня вот тоже рука что-то захандрила, а почему, не знаю, наверное от гражданки еще, подрался однажды здорово. Да, меня далековато забросило, но что поделаешь, выполняю свой долг перед родиной. Кому в космосе летать, а кому сюда. Короче говоря, нахожусь я в Египте, а выводы делай сам, ведь газеты-то читаешь. Здесь мечетей и пирамид хватает, этим теперь меня не удивишь. Так что посылок и денег сюда не пришлешь, надо иметь блат с летчиками, летающими сюда. И я тебе прислать ничего не могу, разве только открытки. Папа, если сможешь, вышли в конверте рубля три, может, получу, только аккуратненько замаскируй их, ага?.. Жаль, что своей фотки я не могу послать, одежда-то ведь не наша на мне…
Прыгали буквы и слова в письме, мрачное будущее лежало за фразой «рука что-то захандрила». Меня встревожила его болезнь, но ни сын, ни я не подозревали, что в ее начале скрывается бомба замедленного действия, которая в клочья разнесет всю Олежкину жизнь, на долгие годы прикует к постели. Письмо последнее, написанное им собственноручно. В последующих его голос, знакомые интонации слабо прорываются сквозь частокол чужих слов и фраз, незнакомых почерков. Их писали разные люди и можно было различить, кто добросовестно излагал его мысли, а кто спешил скорей отделаться от чужого горя.
— Сейчас получил от тебя письмо с календариком и конвертом, которому очень рад. Спасибо за то, что ты меня поддержал. Я домой послал четыре письма, три письма с открытками, не дошли. Вот я получил от Жени ответ на мое четвертое письмо, спрашивает, почему долго не писал, обижается, в общем, получилось неважно. Папа, у меня теперь не одна рука, а две руки плохо, ну а общее состояние ничего. Скоро обещают отправить в Москву, но только обещают. Здесь плохо, никто не ходит, писем не получаю, вот это второе твое письмо, скука страшная, потому что я еще и не встаю.
— Вот я пишу тебе письмо, конечно же, не своей рукой. Сейчас я нахожусь в Москве, в госпитале. Прилетел на днях, там жара, а здесь, в Москве, прохлада, благодать. Я все по-прежнему болею и валяюсь в кровати. Изменений в здоровье пока нет никаких, пока зрение, правда, лучше. Лечат уколами да таблетками, все это уже порядком надоело. Медперсонал здесь хороший и относятся хорошо ко мне, и кормят здесь отлично по сравнению с тем, как там кормили. Домой я написал о своей болезни, не знаю, как они среагируют… Я часто писать тебе не смогу. Сам понимаешь, здоровье не ахти какое, пока чувствую себя неважно. Про Насера знаешь, наверное, что он умер. Я знаю, что там творилось.
— Ты меня просишь написать тебе о своей болезни. Ну, слушай! Началось это уже там. В жаркий день попил холодной воды, а потом попал в ихний госпиталь и ударился головой о каменный пол. В итоге что-то случилось с головой, отнялись кисти рук и забарахлили ноги. После этого я не могу ходить, потом попал в русский госпиталь, там меня немного подлечили и отправили в Москву, где я сейчас нахожусь. Диагноз — воспаление головного мозга, лечат меня здесь хорошо — лекарствами и уколами. Осматривал профессор, так что не волнуйся. Фамилию профессора я назвать не могу, так как это военный госпиталь. Сейчас я чувствую себя хорошо, правда, вставать не могу, если я сяду в кровати, кружится голова. Всего в госпиталях я лежу порядка 3 месяцев, но лежать, видно, еще долго. Из дома я писем еще не получал, первое письмо получил от тебя. Кормят меня здесь отлично. Сигареты мне не присылай, врачи запретили курить. Если можешь, пришли своих яблок. Я был там, когда умер Абдель Насер, что там творилось…
— Ты меня просишь написать тебе о своей болезни. Ну, слушай! Началось это уже там. В жаркий день попил холодной воды, а потом попал в ихний госпиталь и ударился головой о каменный пол. В итоге что-то случилось с головой, отнялись кисти рук и забарахлили ноги. После этого я не могу ходить, потом попал в русский госпиталь, там меня немного подлечили и отправили в Москву, где я сейчас нахожусь. Диагноз — воспаление головного мозга, лечат меня здесь хорошо — лекарствами и уколами. Осматривал профессор, так что не волнуйся. Фамилию профессора я назвать не могу, так как это военный госпиталь. Сейчас я чувствую себя хорошо, правда, вставать не могу, если я сяду в кровати, кружится голова. Всего в госпиталях я лежу порядка 3 месяцев, но лежать, видно, еще долго. Из дома я писем еще не получал, первое письмо получил от тебя. Кормят меня здесь отлично. Сигареты мне не присылай, врачи запретили курить. Если можешь, пришли своих яблок. Я был там, когда умер Абдель Насер, что там творилось…
Мне вспомнился тот хмурый октябрьский день, когда я прилетел в Москву. Не прошло и двух часов после приземления алма-атинского самолета в Домодедово, как передо мной оказался затянутый в строительные леса Курский вокзал. В этом районе города раньше не приходилось бывать, потому немало времени потратили на поиски переулка Елизаровой. Сыпала мелкая снежная крупка, которую тысячные людские толпы вытаптывали в хлюпающую под ногами коричневую грязь. Перескочил широкую улицу, увиливая от автомобильной стаи, и у тротуара меня застиг свисток постового милиционера. Минут пять он читал мораль о правилах уличного движения, о тяжелых последствиях, грозящих недисциплинированному пешеходу.
— С вас рубль штрафа.
Достав трешку, спросил у него:
— Как найти гарнизонный госпиталь?
Его рука, раскрывшая планшет, замерла, взгляд скользнул по чемоданчику, забрызганным грязью брюкам и ботинкам.
— Госпиталь вон в том переулке. В следующий раз будьте осторожны, а то и сами в больницу попадете.
Он застегнул планшет, козырнул и, не обращая внимания на протянутые деньги, пошел по мостовой.
Переулок оказался наискось от вокзала. Мокрая брусчатка, насупленные старинные дома, подслеповатые окна, словно бельмами затянутые занавесками и шторами. Изящный, будто из сказки, особняк с посольской вывеской, мокнущий у парадного подъезда милиционер в унылом сером плаще, и, наконец, узкий проулок, ведущий к гарнизонному госпиталю. Пробежка по грязному двору, тесная узкая дверь в темный коридор, неожиданно светлый большой холл, крутая лестница в цокольное помещение.
У последних ступенек смутный девичий силуэт в белом халате, ярко вспыхнувшая сигарета. Проскакиваю мимо, сзади удивленный вскрик:
— Папа?!
— Женя?! — подает руку, во рту дымится сигарета.
— Прилетели! Я уже третий день тут… Подождите, подождите… Олегу судно принесли… Как? Сами увидите… Может, будет лучше, а сейчас плохо… Только не пугайтесь. Шибко нервничает, когда замечают, как он изменился…
Милая моя! Я разучился пугаться более четверти века назад. К нашему поколению можно отнести горькие слова Генриха Гейне: «Вокруг меня лежат моих товарищей трупы, но победили — мы. Мы победили, но лежат вокруг моих товарищей трупы». Я не пугался, хотел только понять, зачем мой сын послан в Египет, что он потерял в далекой арабской стране?
Женя сбегала в палату, мигом вернулась.
— Пойдемте, Олег ждет, — и доверчиво взяла под руку. — Обрадовался…
— П-п-п-па-па! — встретил сын и попытался приподняться на постели.
— Олежка, Олежка, не спеши! — уговаривает его пожилая нянечка, — не волнуйся, Олежка!
Приплясывают руки на одеяле, неостановимо трясется голова, неестественен разлет зрачков. Когда немного успокоился, попытался заложить руку под затылок. Я опустил глаза, не смог смотреть, как она минут пять выписывала в воздухе наисложнейшие фигуры, пока улеглась на место. Высунулась из-под одеяла нога: жиденькие икры, мосластое колено, наперечет видны косточки. Пытается удержать меня в фокусе своего зрения, а зрачки в непрерывном круговом движении.
— П-п-п-п-апа-а! К-к-к-ка-ак я-a р-р-р-ра-ад, ч-ч-ч-что т-т-ты п-п-п-при-е-ехал… Ж-ж-ж-женя-я т-т-т-тоже п-п-п-прие-е-хала!
У Жени узнавание позади, за три дня она уже привыкла к нему такому, или успокаивает себя, что привыкла. Она не заглядывает в будущее, не знает, чем им обоим грозит болезнь Олега. У меня опыта побольше, немало времени провел в госпиталях, чтобы с девяностопроцентной гарантией предсказать тот или иной исход. Но пытаюсь утешить себя тем, что в случаях, которым был свидетель, положение усугублялось механическим повреждением мозга, а здесь простое заболевание. Простое ли? Ведь я еще не говорил с лечащим врачом…
— Наш госпиталь, — рассказывал сын, — находился недалеко от дома, где жил Насер. Когда он умер, мы думали, началось восстание. Шум, крик, плач, вопли… Больше тысячи арабов с фонарями и факелами скопились на улице. Ни днем ни ночью по ней не проехать, ни пройти. А потом в наш госпиталь стали кидать камни, швырять палки, какие-то мордохваты через заплот полезли. Все двери напрочь позапирали, кровати с ранеными и больными подальше от окон отодвинули. На окна одеяла и матрасы понавесили, боялись, как бы нас камнями и стеклами не поранили. Госпиталь военная полиция с автоматами окружила, чтобы нас не вырезали. Меня увозили в день похорон Насера. В специальную машину поместили, чтобы кто случаем не увидел, под охраной полицейских мотоциклистов, как генерала какого. Я боялся, что выволокут из машины и растерзают…
Я слушал молча, да и о чем мог сказать? Видать, такова доля русского солдата. И в ту войну их ранеными добивал враг, убивали на свиданиях с девушками, при встрече с мирными жителями, на случайных ночлегах. Сам солдат выступает великим гуманистом, а его никто не щадит. Вот и получали и получают родители похоронки и в дни войны, и в дни мира…
— В аэропорту долго не было нашего самолета, а меня везли без носилок, одетым в штатский костюм и без всяких документов. Только удостоверение, что я — солдат египетской армии. Я ведь, правда, на араба похож? — повернул он ко мне смуглое, загорелое лицо с узенькой полоской темных усиков на верхней губе. Иссиня-черные, цвета воронова крыла, жесткие волосы, темно-карие глаза, ослепительно белые зубы. Нет сын, ты не на араба похож, а на свою бабушку-хохлушку. — Ну, вот, видишь! Устроили меня в кресле, а голова кругом идет. Меня сопровождали два отпускника — наши солдат и офицер, оба в штатском. Как в туалет идти, подхватят под руки и, как алкаша, волокут. Потом прилетел ан-двадцать четвертый, мы обрадовались… Только нас не посадили. Арабы опаздывали на занятия в университет Лумумбы, ну их первыми и отправили. Нас на следующий день… Летели через Италию, Югославию. Намучился, жизни был не рад. Только и поддерживало, что живым домой лечу. А прилетели сюда, смехота получилась. Стали того солдата, что меня сопровождал, проверять, а у него под майкой от плеча к бедру будто пулеметная лента. Только вместо патронов — авторучки. В донышке увеличительное стеклышко, глянешь, а там голые бабы. Хотел бизнес сделать. Погорел, шустряк…
От усталости он замолчал. Я вышел в коридорчик, следом Женя. Взяла у меня сигарету, прикурила, глубоко затянулась.
— Говорила ли с врачом? — переспросила она. — Да, говорила. Евгений Михайлович добрый, отзывчивый человек, хорошо к Олегу относится. Обещает, что Олег поправится, что постараются поднять его на ноги… Ты побудешь с ним, папа, я пойду. Не обедала еще сегодня, да и голова разболелась.
При поцелуе Олег уловил табачный запах и обрушился на жену:
— Не бросишь курить, не приходи ко мне. А то несет табачищем, дышать нечем. А ты за нее не заступайся, папа. Не идет женщине куренка. Ты меня поняла, Женька?!
— Я пойду, Олежка, поесть надо, да и голова раскалывается. Ужином тебя папа покормит. Завтра он с утра придет, а я к обеду. Сначала в «Березку» зайду, шапку посмотрю…
— Я-я-я с-с-с-се-серти-и-ификаты п-п-при-и-вез, в-в-вот Ж-ж-же-ня-я и п-п-при-иба-арахляется-я.
Женя ушла, мы остались одни. Он жадно прислушался к ее шагам, затихающим на лестнице, а я толком осмотрелся. Небольшая клетушка, в которую вошли функциональная кровать, тумбочка и единственный стул, отгорожена перегородкой в человеческий рост. За ней тоже палаты на две-три койки. Здесь, как объяснила мне няня, карантинное отделение, а сына держат потому, что и уход лучше, и он лежит один. В многолюдной палате ему тяжелее. Солдаты лежат в большинстве с простудой или небольшими травмами, не понимают тяжести его заболевания, а ему нужен покой.
— Т-т-там, з-знаешь, к-к-какое з-з-з-золото д-д-дешевое, — проговорил Олег. — Его прямо на барахолках продают. Стоят ряды лавочек, там кольца, перстни, браслеты делают и тут же продают. Золотой перстень с александритом стоит пять фунтов, а очки пятнадцать. Были у меня сертификаты, а когда в госпиталь положили, какой-то гад спер. Черт бы с ним, еще бы получил, да домой отправили. Ребята собрали на дорогу, принесли немного, а то бы при своих интересах остался. А Жене я привез золотую Нефертити на цепочке, медальон… Вот видишь зажигалку, мне ее араб-санитар подарил. Я сперва в египетском госпитале лежал, курить охота, а спичек нету. Санитар и отдал свою зажигалку…