Монсиньор Батталья на мгновение прикрыл глаза, подбирая нужные слова, потом подался вперед и мрачно произнес:
– Ваше предложение абсолютно неприемлемо, Джайлз. Это уже отнюдь не шалость. Это откровенный скандал.
Монсиньор Батталья никогда прежде не видел на лице Хескет-Хэйвуда такого довольства и самоуверенности. Куда только подевалась его обычная нерешительность!
– Скандал, монсиньор? – Из-за толстых линз глаза Джайлза Хескет-Хэйвуда казались удивленными и выглядели как-то по-совиному. – Но ведь скандалов бывает так много и по самым разным поводам. Вот, например, сведения о том, что высокопоставленное должностное лицо Ватикана, всемирно известный искусствовед, специалист по античности и к тому же еще и рукоположенный священник, содержит любовницу на виа Себастьяно Веньеро, – некоторые люди не так хорошо посвящены в подобные тонкости, как мы с вами, верно?
Англичанин откинулся на спинку кресла и помахал в воздухе длинным тонким пальцем.
– Но деньги могут вызвать куда большее смятение, чем женщины. И прекрасная Александра, как я полагаю, продолжает наслаждаться своим комфортабельным гнездышком. Хотя некоторые, возможно, назвали бы его скорее чересчур роскошным, чем комфортабельным, особенно если учесть весьма скромное жалованье покровителя прекрасной Александры, ватиканского куратора.
Он вздохнул и довольно покачал головой:
– Но мне хотелось бы думать, что я сделал свой вклад в это достойное дело.
Монсиньор Батталья почувствовал, как его лицо залилось краской, а на виске запульсировала жилка.
– Возможно, мы сумеем прийти к некоему соглашению, – произнес он в конце концов.
* * *Эти круглые очки с чрезмерно мощными линзами вызвали у Брайсона чудовищную головную боль, но, по крайней мере, он справился с тем делом, ради которого приезжал в Рим. Ник здорово вымотался: он все-таки умудрился без приключений покинуть воздушное пространство России, посадить маленький самолет на летном поле под Киевом и, воспользовавшись коммерческой линией, с пересадкой добрался до Рима. Звонок монсиньору Батталье сразу же обеспечил нужный результат; впрочем, в этом Брайсон и не сомневался: ватиканский куратор всегда проявлял живейший интерес к предложениям Хескет-Хэйвуда.
Джайлз Хескет-Хэйвуд был одним из наиболее тщательно разработанных персонажей Брайсона, и за годы своей карьеры Нику не раз приходилось использовать эту маску.
Поскольку Джайлз Хескет-Хэйвуд являлся искусствоведом и... э-э... торговцем антиквариатом, у него, конечно же, имелись причины посещать Сицилию, Египет, Судан, Ливию и множество других мест. Брайсон избавлялся от подозрений, возбуждая их, – элементарное упражнение по созданию ложного следа. Поскольку бдительные чиновники подозревали в Хескет-Хэйвуде контрабандиста им и в голову не приходило, что он может быть шпионом. И большинство из них, конечно же, охотно принимало от него взятки, руководствуясь принципом: не возьмешь ты – возьмет кто-нибудь другой.
На следующее же утро в «Оссерваторе Романо», официальной ватиканской газете, имеющей пятимилионный тираж и расходящейся по всему миру, появилась маленькая заметка. Заголовок ее гласил: «OGGETTO SPARITO DAI MUSEI VATICANI?» «Из ватиканского собрания похищено произведение искусства?»
Согласно этой заметке при ежегодной инвентаризации ватиканских музеев была обнаружена пропажа резных нефритовых шахмат эпохи Сун. Эти шахматы изумительной работы в начале четырнадцатого века привез из Китая Марко Поло и подарил венецианскому дожу. Известно, что когда в 1549 году папа Павел III играл с легендарным шахматистом Паоло Бои и проиграл, они пользовались именно этими шахматами. В конце концов уникальные шахматы попали к Цезарю Борджиа, и тот оставил их себе. Позднее их подарили одному из пап, происходившему из семейства Медичи, Льву, и тот их очень любил; они даже изображены на одном из его портретов.
Газета цитировала некоего представителя ватиканского музея, страстно опровергающего выдвинутое предположение. Однако при этом музей отказывался предоставить какие-либо доказательства того, что редкий экспонат по-прежнему находится на месте. Затем следовало короткое, негодующее высказывание старшего хранителя музея, монсиньора Лоренцо Баттальи. Монсиньор Батталья заявил, что в каталогах ватиканского музея числятся сотни тысяч произведений искусства и что, поскольку хранилищ не хватает, совершенно не удивительно, что некоторые предметы в течение какого-то времени не удается отыскать – но это еще не повод считать, что имело место воровство.
Сидя в номере-люксе «Хасслера» и попивая кофе, Брайсон прочел эту заметку с глубоким чувством профессионального удовлетворения. Он не так уж много потребовал от монсиньора Баттальи. В конце концов, опровержения целиком и полностью соответствовали истине. Легендарные нефритовые шахматы эпохи Сун по-прежнему покоились в одном из сотен ватиканских хранилищ; подобно большей части бесчисленных сокровищ Ватикана, они никогда не выставлялись на обозрение. По крайней мере, их не выставляли вот уже свыше сорока лет. Их никто не крал – но любой человек, прочитавший заметку, наверняка будет убежден в обратном.
И Брайсон был уверен, что нужные ему люди непременно эту заметку прочтут.
Он снял трубку и набрал номер одного своего давнего знакомого из Пекина, китайского чиновника Янга Йингчао, ныне занимающего высокий пост в министерстве иностранных дел. С тех пор, как Янг вел дела с Хескет-Хэйвудом, прошло уже лет десять, но китаец сразу же узнал трубный глас Джайлза.
– Мой английский друг! – воскликнул Янг. – Как я счастлив вновь слышать вас после столь долгого перерыва!
– Вы знаете, мне не хотелось бы злоупотреблять нашей дружбой, – отозвался Брайсон. – Но я уверен, что наша последняя сделка... скажем так, пошла на пользу вашей карьере. Конечно же, вы могли бы обойтись и без этого: ваше восхождение по ступеням дипломатической службы производит глубочайшее впечатление.
Джайлзу Хескет-Хэйвуду не нужно было напоминать своему китайскому другу, кто он такой: их познакомили еще в те времена, когда Янг был всего лишь малозаметным культурным атташе при китайском посольстве в Бонне. Вскоре после знакомства Джайлз выполнил свое обещание и раздобыл для Янга чрезвычайно ценную древнюю вещицу, причем запросил куда меньше, чем эта вещь стоила бы на рынке. Это была миниатюрная глиняная статуэтка лошади, относящаяся к эпохе Хань. Янг преподнес ее в дар послу и тем самым, несомненно, очень удачно смазал шестеренки своей карьеры. На протяжении многих лет Хескет-Хэйвуд снабжал своего друга-дипломата множеством бесценных вещей, в том числе несколькими образчиками древнего бронзового литья и вазой эпохи Цин.
– Где же вы пропадали все это время? – поинтересовался дипломат.
Брайсон испустил долгий вздох, полный сожаления и вместо ответа произнес:
– Вы, конечно же, видели эту совершенно непристойную заметку в «Оссерваторе Романо»?
– Нет. А что за заметка?
– О, тогда забудьте, что я говорил о ней. Во всяком случае, получилось так, что ко мне попала выдающаяся просто выдающаяся вещичка, и мне подумалось, что такой клиент, как вы, может знать какого-нибудь человека, которого это заинтересует. То есть я хочу сказать, что у меня имеется целый список очень, очень заинтересованных потенциальных покупателей, но ради нашей старой дружбы я решил сперва позвонить вам...
Он начал было описывать нефритовые шахматы, но Янг оборвал его.
– Я вам перезвоню, – резко произнес он. – Какой у вас номер?
После получасовой задержки Янг Йингчао перезвонил Брайсону по закрытой линии. Несомненно, он успел за это время отыскать ватиканскую газету и, взволновавшись, сделал несколько звонков.
– Вы же понимаете, дорогой Друг, это вещь не из тех, что встречаются на каждом шагу, – сказал Джайлз. – Просто ужасно, насколько безответственно некоторые из этих огромных учреждений относятся к своим сокровищам – не правда ли? Просто ужасно.
– Да-да, – нетерпеливо перебил его Янг. – Я уверен, что это может стать для нас взаимовыгодной сделкой. Если мы, конечно, говорим об одной и той же вещи – нефритовых шахматах династии Сун...
– Дорогой мой Янг, я, конечно же, говорю об этом лишь гипотетически. Ну, вы понимаете. Я имею в виду, что, если эти великолепные шахматы вдруг окажутся доступны, вы, возможно, пожелаете замолвить слово. Все это, конечно же, абстрактно, чисто абстрактно...
Кодовые слова подействовали на китайского дипломата, как красная тряпка на быка.
– Да-да, я действительно кое-кого знаю, да. Видите ли, есть один генерал, коллекционирующий подобные вещи. Он очень любит именно резной нефрит эпохи Сун. Это его подлинная страсть. Вы могли слышать его прозвище – Нефритовый Господин.
– Гм. Боюсь, ничего такого я не слыхал, Янг. Но вы полагаете, что он может этим заинтересоваться?
Кодовые слова подействовали на китайского дипломата, как красная тряпка на быка.
– Да-да, я действительно кое-кого знаю, да. Видите ли, есть один генерал, коллекционирующий подобные вещи. Он очень любит именно резной нефрит эпохи Сун. Это его подлинная страсть. Вы могли слышать его прозвище – Нефритовый Господин.
– Гм. Боюсь, ничего такого я не слыхал, Янг. Но вы полагаете, что он может этим заинтересоваться?
– Генерал Цай искренне заинтересован в розыске похищенных императорских сокровищ и в их возвращении на родину. Видите ли, он – истинный патриот.
– Ага. Я начинаю понимать. Ну что ж, мне хотелось бы побыстрее узнать, действительно ли эта вещь заинтересует генерала, а то я уже готов попросить оператора отеля отключить мой телефон – эти отвратительные нефтяные шейхи из Кувейта и Омана звонят не переставая!
– Нет! – страстно воскликнул Янг. – Дайте мне два часа! Это произведение искусства должно вернуться в Китай!
Брайсону не пришлось ждать так долго. Китайский дипломат перезвонил ему через час. Вещь генерала заинтересовала.
– Учитывая величайшую незаурядность этой вещи, – твердо заявил Брайсон, – я категорически настаиваю на личной встрече с покупателем.
К этому моменту он уже понял, что может в значительной степени диктовать условия своей встречи с генералом Цаем.
– Но... да, конечно! – захлебываясь словами, выпалил Янг. – Э-э... покупатель и сам этого пожелает – в том не может быть сомнений. Он захочет получить подтверждения подлинности этой вещи.
– Самой собой разумеется. Она будет снабжена всеми сертификатами, подтверждающими ее происхождение.
– Конечно-конечно.
– Встречу следует провести немедленно. Никаких отсрочек.
– С этим не будет никаких проблем. Нефритовый Господин сейчас находится в Сицзяне и сам желает как можно скорее встретиться с вами.
– Отлично. В таком случае, я прилечу в Сицзян, и мы с генералом проведем предварительную беседу.
– Предварительную беседу? Что вы хотите этим сказать?
– Мы с генералом проведем вместе пару часов, я покажу ему фотографии этих шахмат, и если мы выработаем взаимоприемлемые условия, то перейдем к следующему шагу.
– Так, значит, вы не возьмете эти шахматы на встречу с генералом?
– Боже милостивый – нет, конечно! Ведь тогда покупатель, если пожелает, сможет разоблачить меня. В наше время никакая предосторожность не бывает чрезмерной. Вы же знаете мой девиз: я никогда не имею дела с незнакомцами. – Брайсон коротко рассмеялся. – Ну а после того, как мы встретимся с этим господином, мы уже не будем незнакомцами, не так ли? Если все будет в порядке – если мне покажется, что все идет хорошо, – мы сможем обсудить все эти важные, но такие скучные подробности, касающиеся презренного металла.
– Джайлз, генерал будет настаивать на личном осмотре шахмат.
– Само собой. Но не при первой встрече. Нет-нет. Китай для меня – терра инкогнита, я совершенно не в курсе, насколько можно полагаться на тамошних парней. А вдруг ваш генерал Как-там-его просто конфискует шахматы и спровадит меня на какую-нибудь ферму, или что там у вас есть?
– Генерал – человек слова! – холодно возразил Янг.
– Мой нюх служит мне верой и правдой вот уж двадцать лет, старина. И я не собираюсь отмахиваться от него при такой важной сделке. Сами понимаете, люди Востока для нас – полная загадка, а потому приходится осторожничать.
Брайсон хохотнул. На том конце провода царило молчание.
– Кроме того, вы же знаете меня: стаканчик рисового вина – и я уже никакой!
* * *Вырядившись в консервативный костюм из шелка и кашемира и желтую жилетку из тонкой кожи, Джайлз Хескет-Хэйвуд прибыл в сицзянский аэропорт Хуантян, где его встретил посланец генерала Цая, одетый в темно-зеленую форму китайской Народной освободительной армии, но без знаков различия, со стандартной красной эмалевой звездочкой на стандартной кепке «мао». Посланец, не назвавший своего имени мужчина средних лет, с каменным выражением лица, быстро провел Брайсона через таможенный контроль и представителей иммиграционной службы. Все было приготовлено заранее; работники аэропорта вели себя почтительно и ничего не проверяли.
Право провести проверку было оставлено людям генерала Цая. Как только с иммиграционной службой было покончено, посланец без лишних слов втолкнул Брайсона в дверь без надписей, за которой его уже ждали двое солдат в зеленьи мундирах. Один из них бесцеремонно перерыл багаж Брайсона, не пропустив ни единой вещи. Тем временем второй принялся со знанием дела обыскивать самого Брайсона, с головы до ног, не забыв даже отодрать стельки дорогих кожаных туфель Ника. Брайсона обыск не удивил, но он счел необходимым издать несколько возмущенных возгласов: это было вполне в духе того типа, которого он сейчас изображал.
Впрочем, Брайсон прибыл сюда отнюдь не безоружным. Предчувствуя, что его могут обыскать, прежде чем допустить на встречу с генералом, Ник не взял с собой никакого огнестрельного оружия – да и вообще ничего такого, что противоречило бы образу Джайлза Хескет-Хэйвуда. Слишком уж велик был риск, что его на этом поймают и вся легенда пойдет насмарку.
Но оружие, спрятанное в мягком кожаном поясе Хескет-Хэйвуда, было спрятано так хорошо, что рискнуть стоило. В этом поясе между двумя слоями кордовской кожи наилучшей выделки размещалась длинная гибкая металлическая полоса в дюйм шириной и дюймов двенадцать длиной, сделанная из алюминиево-ванадиевого сплава и отточенная почти по всей длине до бритвенной остроты. Клинок можно было легко и быстро извлечь из пояса: нужно было лишь расстегнуть одну застежку и нажать лояльнее. Им недолго было порезаться самому, но, если приловчиться, клинок с одного взмаха, почти без усилий мог рассечь человеческую плоть до кости. Кроме того, Брайсон был уверен, что, если потайного клинка окажется недостаточно, он вполне сможет положиться на свое умение импровизировать и превращать в оружие подручные предметы – ему уже не раз приходилось так поступать. Но Ник надеялся, что оружие ему не потребуется.
К двери терминала подкатил черный «Даймлер» последней модели. За рулем сидел шофер в точно таком же темно-зеленом военном мундире без знаков различия, с таким же невозмутимым и непроницаемым лицом. Он смиренно склонил голову, приветствуя гостя.
Угрюмый посланец распахнул перед Брайсоном дверцу автомобиля, спрятал его чемодан в багажник, затем сам уселся на переднее сиденье. Он не произнес ни слова; водитель развернул «Даймлер» и вывел его на дорогу, ведущую к Сицзяну.
Брайсону случалось как-то давно побывать в Сицзяне, но теперь он не узнавал города. То, что каких-нибудь двадцать лет назад было крохотным, сонным рыбацким поселком и приграничным городком, сделалось теперь шумным, хаотичным сплетением наспех проложенных дорог, наскоро возведенных жилых районов и заводов. На месте рисовых полей и нетронутых земель, лежавших вокруг дельты Жемчужной реки, выросли небоскребы, электростанции и промышленные предприятия особой экономической зоны. Горизонт щетинился строительными кранами; небо затягивала уродливая серая дымка. Население этого района – а на берегах зловонной реки Сицзян осело уже около четырех миллионов человек – составляли в основном так называемые «мингонг», бывшие крестьяне, явившиеся сюда в поисках работы. Их привела сюда надежда на зарплату, позволяющую хотя бы достичь прожиточного минимума.
Сицзян представлял собой стремительно разрастающийся город, где жизнь била ключом все двадцать четыре часа в сутки. Он мчался вперед на полном ходу, и топливом ему служило самое крамольное для коммунистического Китая слово: капитализм. Но это был капитализм в его самой наглой и жестокой форме – опасная истерия города на фронтире, сопровождаемая безудержным разгулом преступности и проституции. Сверкающие вершины потребительских излишеств, глянец афиш и сверкание неона, кичливые магазины с нарядами от «Луи Вюттона» и «Диора» были – Брайсон знал это – не более чем фасадом. А за ним скрывалась отчаянная нищета, убогое и тяжкое существование мингонгов, жестяные сараи безо всяких удобств, каждый из которых служил домом десяткам мигрантов, и тощие цыплята, бегающие по крохотным грязным дворикам.
Дороги были забиты автомобилями последних моделей и ярко-красными такси. Все до единого здания были новыми, высокими, сверхсовременными. Улицы пестрели мигающими надписями, сплошь по-китайски; лишь изредка то тут, то там попадались латинские буквы – скажем, большая М, обозначающая «Макдональдс». Повсюду бросались в глаза яркие краски, кричащие вывески ресторанов, витрины магазинов, торгующих бытовой электроникой – цифровыми камерами, компьютерами, телевизорами и музыкальными центрами. Уличные торговцы продавали жареных уток, свинину и живых крабов.