По улицам струился плотный поток людей, и почти у каждого был при себе мобильный телефон. Но, в отличие от Гонконга, расположенного в двадцати милях южнее, здесь нельзя было увидеть в парках стариков, занимающихся тай-цзи-цюань. По правде говоря, здесь вообще трудно было встретить стариков. Максимальный срок пребывания в особой экономической зоне составлял пятнадцать лет, и попасть сюда могли лишь крепкие трудоспособные люди.
Сидевший впереди посланец обернулся и произнес:
– Ni laiguo Shenzhen ma?
– Простите? – переспросил Брайсон.
– Ni budong Zhongguo hua ma?
– Извините, не знаю этого языка, – отозвался Брайсон, чуть растягивая слова. Посланец интересовался, понимает ли он китайский язык и бывал ли здесь прежде; возможно даже, это было проверкой, только очень уж прямолинейной.
– Говорите по-английски?
– Да-да, говорю.
– Вы здесь впервые?
– Да, впервые. Очаровательное место – жаль, что я не обнаружил его раньше.
– Зачем вы хотите встретиться с генералом? – спросил посланец. Лицо его неожиданно приобрело враждебное выражение.
– Бизнес, – коротко отозвался Брайсон. – И вообще, это дело генерала – не так ли?
– Генерал отвечает за Гуаньдунский округ НАО, – с упреком произнес посланец.
– Ну, похоже, бизнес здесь процветает.
Водитель что-то проворчал, и посланец умолк, а затем и вовсе отвернулся.
«Даймлер» пробирался сквозь невероятно забитые улицы и непрерывную какофонию – истерически пронзительные возгласы и трубные вопли автомобильных гудков. У гостиницы «Шангри-Ла» они все-таки угодили в пробку. Шофер включил сирену и мигалку и выехал на забитый народом тротуар, отрывисто выкрикивая приказы через громкоговоритель; пешеходы бросились врассыпную, словно стая перепуганных голубей. «Даймлер» стремительно объехал пробку и снова выскочил на дорогу.
В конце концов они добрались до контрольно-пропускного пункта, расположенного на въезде в промышленный район, который, похоже, находился под непосредственным контролем военных. Брайсон предположил, что где-то здесь и находилась изначально резиденция генерала Цая, ставшая впоследствии его штаб-квартирой. Солдат, дежуривший на КПП, наклонился и грубо махнул рукой посланцу; тот выскочил из машины. Машина же поехала дальше по улице, мимо однообразных жилых домов, которые вскорости сменились какими-то складами.
Брайсон мгновенно насторожился. В резиденцию генерала его не впустили. И куда же его везут?
– Neng bu neng gaosong wo, ni song wo qu nar? – настойчиво спросил Брайсон, намеренно произнеся фразу с сильным английским акцентом и построив ее таким образом, как это мог сделать лишь человек, плохо знающий язык. (Скажите, пожалуйста, куда вы меня везете?)
Водитель не ответил.
Брайсон повысил голос. Теперь он говорил легко и свободно, как урожденный носитель языка.
– Мы удаляемся от казарм генерала, сиджи!
– Генерал не принимает посетителей у себя в резиденции. Он ведет скромный образ жизни, – дерзко, даже непочтительно отозвался водитель – совсем не так, как надлежало бы китайцу с низким социальным статусом обращаться к вышестоящему, – и даже не добавил обращения «шифу» – «господин».
– Всем известно, что генерал Цай живет очень хорошо. Я советую вам развернуть машину.
– Генерал верит, что истинная сила действует незримо. Он предпочитает держаться за сценой.
Они остановились у крупного склада, рядом с джипами и «Хамви» армейской раскраски. Не поворачиваясь и не глуша двигатель, водитель продолжил:
– Вам известна история великого императора Квиан Ксинга, правившего в восемнадцатом веке? Он считал, что правитель должен постоянно поддерживать прямую связь со своими подданными, причем так, чтобы те об этом не знали. И потому он путешествовал по Китаю, притворяясь обычным человеком.
Когда до него дошло, что говорит водитель, Брайсон резко развернулся и впервые вгляделся в лицо шофера. И мысленно выругался. Машину вел генерал Цай.
Внезапно «Даймлер» со всех сторон окружили солдаты, и генерал Цай пролаял несколько команд на тойшенском, одном из китайских диалектов. Дверца машины отворилась, и Брайсона вытащили наружу. Двое солдат тут же крепко схватили его за руки.
– Zhanzhu! Не двигаться! – выкрикнул один из солдат, направив пистолет на Брайсона, и тут же приказал ему держать руки по швам. – Shou fang xia! Bie dong!
Окошко машины – с той стороны, где сидел генерал, – мягко скользнуло вниз; генерал улыбнулся.
– Было очень интересно поговорить с вами, мистер Брайсон. Чем дольше мы общались, тем лучше вам давался наш язык. Это заставляет меня задуматься: что же еще вы можете скрывать? Теперь же, я полагаю, вы спокойно встретите неизбежную смерть.
«О господи! Они знают мое настоящее имя! Но откуда? И как давно?»
Брайсон лихорадочно размышлял. Кто мог выдать его настоящее имя? Или, если начать с другого конца, кто знал об уловке Хескет-Хэйвуда? Кто знал, что он собирается в Сицзян? Юрий Тарановский этого не знал. Ну а кто же тогда?
Кто-то переслал сюда его фотографию по факсу? Нет, все равно чушь! Среди ближайшего окружения генерала должен присутствовать человек, знающий его в лицо – тот, кто сумел проникнуть за маску английского торговца крадеными произведениями искусства. Это было единственное логичное объяснение.
Когда генерал Цай уехал – на прощание «Даймлер» выпустил Нику в лицо облако выхлопных газов, – Брайсона тычками погнали ко входу в склад. При этом его продолжали держать под прицелом. Ник попытался прикинуть свои шансы, и выводы показались ему не особенно утешительными. Ему нужно было как-то освободить руку, лучше правую, и одним стремительным, плавным движением извлечь ванадиевый клинок из пояса. Но чтобы получить возможность проделать это, ему сначала нужно проделать какой-нибудь отвлекающий маневр. Инструкции, выданные генералом, звучали совершенно недвусмысленно: его вели навстречу «неизбежной смерти». А значит – в этом Брайсон не сомневался, – солдаты, не задумываясь, откроют огонь, едва лишь он попытается вырваться. Нику вовсе не хотелось проверять, насколько хорошо они выполняют приказы.
Но зачем тогда его привели в этот склад? Брайсон огляделся по сторонам. Он находился в огромном помещении, напоминающем пещеру и явно предназначенном для хранения различных машин. С одной стороны располагался грузовой лифт: достаточно большой, чтобы туда мог войти танк или «Хамви». В воздухе стоял едкий запах машинного масла и дизельного топлива. Грузовики, танки и другие крупные военные транспортные средства выстроились ровными рядами, вплотную друг к другу, вдоль всего складского помещения. Это похоже было на склад некой процветающей фирмы, торгующей легковыми автомобилями и грузовиками, – только вот бетонные стены и пол были покрыты налетом от выхлопных газов и потеками пролитого машинного масла.
Но что происходит? Зачем солдаты привели его сюда, когда они с легкостью могли убить его снаружи – там ведь не было ни одного штатского свидетеля?
А потом Брайсон понял, зачем это было сделано.
Ник, не отрываясь, смотрел на стоящего перед ним человека. Человека, вооруженного до зубов. Человека, которого он знал.
На человека по имени Анг By.
При всем множестве противников, с которыми Брайсону доводилось сталкиваться, Анг By относился к той немногочисленной категории, которую Ник охарактеризовал бы как людей, внушающих страх – во всех отношениях. Анг By, офицер китайской армии, перебежчик, прикомандированный к «Бомтеку», организации НОА, занимающейся торговлей. Анг By был представителем НОА в Шри-Ланке; китайцы продавали оружие обеим воюющим сторонам, сея разлад и подозрения и подливая масла в тлеющие местные обиды. Однажды под Коломбо Брайсон и собранный им для этой задачи отряд коммандос преградили путь смертоносному каравану с боеприпасами, которым командовал Анг By. В перестрелке Брайсон ранил Анг By в живот. Как он слышал, после боя его противника срочно увезли в Пекин.
Но что это было – случайность, рассчитанное событие, план, в котором ему самому отводилась роль пешки? Какова была истинная подоплека произошедшего?
И вот теперь Анг By стоял перед Брайсоном, и через плечо у него был переброшен «АК-47» китайского производства. На бедрах висело по кобуре с пистолетом. Вокруг талии Анг By, словно пояс, был обернут патронташ, а к лодыжкам пристегнуты ножи в ножнах.
Брайсон почувствовал, что солдаты, державшие его за руки, усилили хватку. Он не мог высвободить руку и схватиться за пояс – по крайней мере, не мог без того, чтобы не схлопотать пулю. О господи!
Его давний демон возмездия просто-таки сиял от счастья.
– Существует множество способов умереть, – произнес Анг By. – Я всегда знал, что мы еще встретимся. Как долго я к этому стремился!
Одним плавным движением Анг By извлек из кобуры полуавтоматический пистолет и взвесил его в руке, явно наслаждаясь весом оружия и его способностью отнимать жизнь.
Одним плавным движением Анг By извлек из кобуры полуавтоматический пистолет и взвесил его в руке, явно наслаждаясь весом оружия и его способностью отнимать жизнь.
– Это подарок, который сделал мне генерал Цай, щедрое вознаграждение за многолетнюю службу. Очень простой подарок: возможность убить тебя своими руками. Это будет очень... как ты там выражался? – личное дело.
Анг By одарил Брайсона ледяной усмешкой, продемонстрировав белоснежные зубы.
– Десять лет назад, в Коломбо, ты оставил меня без селезенки – знаешь ты об этом? Вот с этого, пожалуй, мы и начнем. С твоей селезенки.
В сознании Ника огромный склад сжался до размеров узкого туннеля. На одном его конце находился он сам, а на другом – Анг By. Для Брайсона сейчас не существовало никого – лишь его противник. Ник медленно, глубоко вздохнул.
– Это не очень-то похоже на честный бой, – произнес он с нарочитым спокойствием.
Китаец улыбнулся, вскинул руку и прицелился Брайсону в живот. Но в тот самый миг, когда его враг снял пистолет с предохранителя, Брайсон внезапно рванулся вперед и извернулся, пытаясь высвободиться из рук солдат – а потом уже можно будет...
Раздался негромкий кашляющий звук, больше всего похожий на треск, и посреди широкого лба Анг By появилось маленькое красное отверстие, напоминающее набухшую слезинку. Анг By мягко, словно пьяный, осел на пол.
– Эй! – воскликнул один из охранников и развернулся – и в это же мгновение вторая пуля попала ему в голову. Второй охранник завизжал, схватился за оружие, а затем рухнул с простреленной головой.
Внезапно оказавшись на свободе, Брайсон бросился на пол, перекатился в сторону и попытался оглядеться. Футах в двадцати над полом располагался стальной мостик, и вот на этот-то мостик из-за бетонного столба вышел высокий, осанистый мужчина в темно-синем костюме. В руке он держал «магнум» калибра 0,357 с навинченным на ствол глушителем, и из дула поднималась струйка дыма. Лицо мужчины находилось в тени, но Брайсон не мог не узнать эту тяжелую поступь.
Осанистый мужчина бросил «магнум» Брайсону.
– Лови!
Ошеломленный, ничего не понимающий Брайсон подхватил пистолет на лету.
– Приятно видеть, что ты еще не утратил прежних навыков, – произнес Тед Уоллер и принялся спускаться по лестнице. Постороннему наблюдателю могло бы показаться, что в его взгляде сквозит веселье, – но это не соответствовало действительности. Уоллер произнес, почти беззвучно: – А вот теперь начинается самое сложное.
Глава 22
Сенатор Джеймс Кэссиди увидел заголовок статьи в «Вашингтон таймс» – там упоминалось о жене сенатора, о ее аресте, связанном с наркотиками, и о возможных препятствиях на пути правосудия – и не стал читать дальше. Итак, в конце концов его потаенная, неизбывная боль, которую он изо всех сил старался скрыть от хищного взгляда газетчиков, стала всеобщим достоянием. Тщательно хранимая тайна выплыла наружу. Но как это произошло?
Кэссиди прибыл к себе в офис в шесть утра – намного раньше, чем обычно, – и обнаружил, что все его ближайшие помощники уже сидят там и выглядят такими же бледными и обессиленными, как и он сам. Первым, не тратя время на вступление, заговорил Роджер Фрай:
– «Вашингтон таймс» охотилась на вас много лет. Но к нам уже поступило не меньше сотни звонков из других средств массовой информации. Все они тоже пытаются докопаться до вашей жены. Это результат подковерной возни, Джим. Я не могу это контролировать. И никто из нас не сможет.
– Это правда? – спросила Манди Гринс, пресс-секретарь сенатора. Манди было сорок лет, и из них последние шесть она работала на Кэссиди, – но сейчас от потрясения и беспокойства она выглядела куда старше, чем обычно. Кэссиди не помнил, чтобы Манди когда-либо прежде теряла спокойствие. Но нынешним утром ее глаза покраснели и припухли.
Сенатор переглянулся со своим руководителем группы поддержки; значит, Роджер ничего не рассказал остальным.
– Что именно они говорят?
Манди взяла было в руки газету, но тут же гневно отшвырнула, да так, что та полетела через весь кабинет.
– Что четыре года назад вашу жену арестовали за покупку героина. Что вы позвонили кому надо, договорились об услуге, и в результате обвинение сняли, а факт ареста замяли. «Кто препятствует правосудию?» – это они вынесли в подзаголовок.
Сенатор Кэссиди молча кивнул. Он уселся в свое большое кожаное кресло и, на мгновение отвернувшись от сотрудников, уставился в окно, сквозь которое сочился тусклый свет облачного вашингтонского утра. Репортеры еще вчера предприняли попытки поговорить по телефону с сенатором и его женой, но их звонки оставались без ответа. И все же из-за них Кэссиди чувствовал себя паршиво и почти не спал.
Клер находилась сейчас в их фамильном особняке, в Вэйланде, в штате Массачусетс. У нее действительно были свои проблемы – как почти у всякой жены политика. Но Джеймс помнил, как все начиналось: однажды во время катания на лыжах с ней произошел несчастный случай, потребовавший хирургического вмешательства. Последствием стали сильные боли в позвоночнике, и Клер давали перкордан, чтобы унять боль. Вскоре Клер стала жаждать наркотика сильнее, чем избавления от боли. Но врачи прекратили выписывать ей это лекарство, причислив ее к группе больных, которым, по их мнению, уже полагалось справляться с болью самостоятельно. Но наркотики сделались для Клер источником сладостного забвения, предоставили ей место, где можно было укрыться от стрессов и напряжения – ведь их жизнь постоянно была на виду, – да и от личной жизни, не дававшей Клер того покоя и уюта, о котором она мечтала. Джеймс мог винить в этом лишь себя – что его не оказалось рядом с женой, когда она так нуждалась в нем. Он начал понимать, насколько его мир враждебен к Клер. Этот мир в конечном итоге оттеснил ее на обочину, и Клер – такой красивой, такой умной, такой преданной – не позволили подняться выше положения зрителя с галерки. У Кэссиди было чересчур много правительственных дел, слишком много коллег, среди которых можно было крутить романтические истории, обольщать, кого-то задирать, а кого-то умасливать. А Клер оказалась одинока; она страдала от боли, и не только от физической. Кэссиди так никогда и не узнал, что же нанесло подлинную травму – несчастный случай или возникшая изоляция, – но он подозревал, что пребывание в больнице всего лишь послужило спусковым крючком для того водоворота депрессии и наркотической зависимости, который захлестнул Клер.
Отчаяние, испытанное после того, как Клер поняла, что ей не будут больше выписывать наркотики, что она утратила путь к облегчению – пусть мимолетному, но все же позволяющему как-то выносить сложившееся положение вещей, – именно это отчаяние привело Клер в тот сквер на Восьмой улице, где она попыталась купить героин с рук. Человек, которого она там встретила, держался сочувственно и всячески ее подбадривал. Он дал Клер два маленьких пакетика с наркотиком. Клер заплатила ему хрустящими крупными купюрами, которые только что получила в банкомате.
А после этого он предъявил свой жетон и отвел Клер в полицейский участок. Когда начальник участка обнаружил, кто она такая, он позвонил домой Генри Кэминеру, заместителю окружного прокурора. А Генри Кэминер позвонил своему однокашнику Джиму Кэссиди, с которым они вместе учились в юридическом колледже и который – так уж вышло – являлся в это время председателем судебной комиссии сената. Тогда-то он обо всем и узнал. Кэссиди до сих пор помнил тот телефонный звонок, миг колебаний, полный неловкости краткий разговор, предшествовавший сокрушительному сообщению. Это был один из худших моментов его жизни.
В памяти сенатора всплыло нежное, осунувшееся лицо Клер и строчки из когда-то прочитанного стихотворения: «...и, не взмахнув рукой, иду ко дну». Как он мог быть настолько слеп? Как он мог допустить, чтобы подобное произошло у него дома, в его собственной семье? Неужели общественная жизнь делает человека таким нечувствительным в жизни личной? В этом была вся Клер. «И, не взмахнув рукой, иду ко дну».
Кэссиди повернулся к своим сотрудникам.
– Она не была преступницей, – с каменным лицом произнес сенатор. – Она нуждалась в помощи, черт подери. Нуждалась в лечении. И она его получила. Шесть месяцев в реабилитационной клинике. Тихо и мирно. Об этом никому не следовало знать. Она не хотела ловить на себе чужие взгляды – хоть жалеющие, хоть понимающие. К женщине вообще чересчур скрупулезно присматриваются, если она – жена сенатора.
– Но ваша карьера... – начала было Грине.
– Моя растреклятая карьера и довела Клер до этого в первую очередь! Поймите же – у Клер тоже были мечты. Мечты о настоящей семье, с детишками, с отцом, который любит и их, и супругу, у которого они занимают главное место в жизни – как это и надлежит мужчине. Мечты о нормальной жизни. Она ведь не так уж много просила. Она хотела, чтобы у нее был дом, только и всего. Она отказалась от своей мечты ради того, чтобы я смог стать – как там меня обозвал в прошлом году «Уолл-Стрит джорнэл»? – а, да, «Полоний с Потомака». – В голосе Кэссиди прорезалась горечь.