С тещей Федор раз и навсегда решил не обсуждать свою жизнь, а Елене пытался объяснить, что настоящее богатство впереди, нужно только немного подождать. Бизнес требует полной отдачи, и если она хочет, чтобы он серьезно разбогател, должна смириться с его постоянным отсутствием.
Елена ждать не хотела, она считала, что жизнь слишком коротка, и желала получить все и немедленно. Федор подозревал, что теща приложила к этому свою сухую руку с синими прожилками вен и малиновым маникюром на узловатых пальцах. С возрастом у нее обнаружился артрит, и никакие Карловы Вары ей не помогали, Федор считал, что целебная вода не может вымыть запасы яда, которые за долгую жизнь скопились в душе этой женщины.
Он знал, что в его семейной жизни не все идет гладко, однако то, что случилось, явилось для него полнейшей неожиданностью.
– Дорогой, – сказала Елена как-то вечером, когда Федор, полуживой от усталости, притащился с работы и упал в кресло в гостиной в ожидании ужина.
Елена завела такую манеру – перед ужином сидеть в гостиной и пить коктейли, пока прислуга не позовет к столу. Федор не желал пить коктейли. Он хотел есть – тарелку наваристого борща и хлеб с маслом, а потом чтобы дали кость с мясом, он смазал бы ее обильно горчицей и вгрызся в нее зубами. И на второе чтобы был большой кусок мяса или полцыпленка. Можно еще котлеты. Так нет же, к ужину подавалось, по выражению Елены, «что-нибудь легкое», чтобы не перегружать желудок и печень.
Федор понятия не имел, что у него есть печень, что же касается желудка, то по вечерам после сумасшедшего рабочего дня он требовал еды – простой, калорийной, горячей и побольше. И кисло-сладкое пойло, называемое коктейлем, он тоже терпеть не мог, с удовольствием выпил бы под борщ рюмку водки, но Елена и слышать об этом не желала. Максимум, чего ему удавалось добиться, – это виски со льдом, до неприличия разведенное содовой. Тьфу!
Нынешним вечером Елена была дома без мамаши и никуда не торопилась, Федор возблагодарил Бога и за это. Появилась надежда поесть и задремать в гостиной под мерное бормотание телевизора, то есть провести тихий семейный вечер.
– Дорогой, – повторила Елена, – мне нужно с тобой серьезно поговорить.
– А? – Федор очнулся от надвигавшейся дремы. – А что это у нас так тихо, где Настя?
– Не Настя, а Лида, – терпеливо поправила жена. – Настя уже три недели у нас не работает. Я отпустила прислугу, чтобы нас никто не беспокоил.
Федор приуныл – надежда на ужин стремительно таяла.
– Ну что у тебя за дело? – раздраженно спросил он.
Против обыкновения Елена не стала сразу заводиться. Она встала напротив его кресла и сложила руки на груди.
– Дело у меня самое простое, – сказала она ровным голосом, какой он так любил в юности, – я ухожу от тебя к Селиванову.
– А что, после ужина никак нельзя было об этом поговорить? – по инерции вскинулся Федор, но наткнулся на ее насмешливый взгляд и похолодел. – Что, что ты сказала? К какому еще Селиванову? Тому самому?
– Ну да, к владельцу известной ювелирной фирмы, – подтвердила Елена.
И поскольку Федор молчал, пораженный внезапным известием, и только пялил на нее широко открытые глаза, она стала потихоньку раздражаться.
– Если хочешь знать, этот человек очень богат, – заговорила она, расхаживая по комнате, – и он любит меня и создаст для меня именно ту жизнь, которую я заслуживаю. С ним не будет разговоров о том, что надо подождать, перетерпеть, затянуть потуже пояс, и тогда через некоторое время, может, лет через десять, а то и двадцать, на нас прольется золотой дождь и с неба посыплются алмазы по двадцать карат. И я не стану больше выпрашивать деньги, как жалкая побирушка или нищая на паперти. Если на то пошло, я могу бросить здесь абсолютно все – меха, драгоценности, он купит мне все самое лучшее и дорогое. Но я хотела бы взять на память некоторые безделушки – все-таки мы прожили с тобой достаточное количество лет…
– Двенадцать, – с удивившим его самого злорадством уточнил Федор и по ее вытянувшемуся лицу понял, что Селиванову она назвала гораздо меньший срок. И свои годы небось убавила. – Я не против, – сказал он, поднимаясь с кресла и старательно следя за своими жестами и голосом, – и все же ужинать мы сегодня будем?
Выяснилось, что ужина нет, и вот тогда Никодимов разозлился по-настоящему.
«Некоторые безделушки» с трудом уместились в грузовой микроавтобус, потом Елена забрала всю без исключения одежду, затем выяснилось, что ей очень дорога мебель из гостиной и кабинета. В конце концов Никодимов съехал из разоренной квартиры, потому что жить там стало невозможно.
Елена тем временем оформила развод, и заблаговременно нанятые адвокаты ободрали Федора как липку.
Он болезненно переживал развод: не столько потому, что потерял жену, сколько потому, что его самолюбию был нанесен чувствительный удар, а также очень раздражало неустроенное, подвешенное существование – скитание по чужим квартирам и постоянное общение с адвокатами, не зря называемыми в классической литературе крапивным семенем.
Однако все со временем проходит, и адвокаты, сыто урча, убрались из жизни Никодимова. На оставшиеся деньги он купил небольшую квартирку и по рекомендации старой приятельницы – той самой Верки, подружки Гошки Иванова, которая теперь стала его женой и матерью троих детей, – нанял женщину для ведения хозяйства.
Верка приняла в делах Федора значительное участие, называла его бедненьким, кормила борщами и рассольниками, и когда он, рассиропленный после сытного обеда, спросил как-то с нежностью, где были его глаза во время учебы, раз он выбрал не ее, а Елену, отнеслась к его словам очень серьезно.
– У тебя вообще глаз не было, – сказала она, – ты был слепой. Слепой и глупый. Втюрился в эту гордячку и лицемерку Ленку, а на нас вообще не смотрел. С ней же никто из девчонок не дружил, невозможно общаться было! На человека не смотрит, слова сквозь зубы цедит…
– Я думал, это она от серьезности… – ляпнул Федор.
– Ага, сейчас! – мигом рассвирепела Верка. – Высокомерная она была очень и равнодушная! Но ты ведь и слушать бы тогда ничего не стал, верно?
– Верно, – сконфуженно согласился Федор.
– А в тебя многие были влюблены, я троих знаю… – продолжала Верка.
– Да что ты? – оживился Федор. – И кто же?
– А вот не скажу! – Верка блеснула глазами. – Мучайся теперь от любопытства.
– Ну скажи! – Он схватил ее за руку и притянул к себе.
За этим и застал их вернувшийся с работы законный Веркин муж Гошка. Он посмотрел зверем и мрачно уселся в угол. Верка засмеялась и убежала, а потом принесла мужикам графинчик водки и закуску. После этого вечера Федору сильно полегчало.
Сейчас Федор Никодимов был вне себя от ярости. Но не той, которая заставляет женщин бить посуду и скандалить, а мужчин – ломать мебель, лезть в драку и крушить все подряд. Эта ярость уже улеглась. Теперь Федор был полон ярости холодной, которая прочно и надолго утвердилась в его душе. От этой ярости нельзя избавиться, разрубив, к примеру, топором старый платяной шкаф. Или перебив старинный сервиз на двенадцать персон.
Эта ярость может утихнуть, только если Федор сумеет отомстить всем своим врагам.
Подумать только, у него хотят отнять самое дорогое – его бизнес! Дело всей его жизни. Федор скрипел зубами и метался по офису, как дикий зверь в клетке. Он ненавидит своих врагов. И ни за что не отдаст им то, за что боролся долго и трудно. Он отстоит то, что принадлежит ему по праву, и отомстит им всем. За свой страх, за боль и ярость, что разрушает сейчас его душу.
Огромным усилием воли Федор заставил себя успокоиться и сесть за стол. Руки, сжатые в кулаки, понемногу перестали дрожать. Федор удовлетворенно вздохнул и сосредоточился на деле, отбросив свои семейные проблемы.
В двенадцать часов дня Никодимов вошел в приемную высокопоставленного чиновника. Бессменная его секретарша, Лариса Сергеевна, холеная дама немного за сорок, встретила Федора дежурной улыбкой:
– Андрей Александрович ждет вас!
– Вы, как всегда, очаровательны. – Никодимов ответил на улыбку секретарши такой же улыбкой, демонстрирующей замечательные достижения современной стоматологии, положил перед ней серебристую коробку – неувядающая классика, духи от бессмертного Дома «Guerlain» – и шагнул к двери кабинета. Один бог знает, чего ему стоила эта улыбка, больше напоминающая волчий оскал.
Хозяин кабинета сидел за огромным внушительным столом, сам такой же огромный и внушительный, и делал вид, что погружен в важную и срочную работу.
Федор остановился в двух шагах от стола, негромко кашлянул, напоминая о своем присутствии.
Верзеев поднял глаза, уставился на него, слегка скривил губы, изображая приветливую улыбку:
– А, Никодимов?! Пришел? Неужели уже двенадцать? А я, понимаешь, заработался!
– А, Никодимов?! Пришел? Неужели уже двенадцать? А я, понимаешь, заработался!
– Двенадцать, Андрей Александрович, – подтвердил Федор. – Вы мне назначили… говорили, что документы будут готовы к этому времени…
– Конечно, Никодимов, конечно! – Чиновник полез в верхний ящик стола. – Все готово, как я и обещал… ты садись, Никодимов, в ногах правды нет!
Еще бы все было не готово! Федор столько времени и денег потратил на то, чтобы обеспечить себе этот контракт, столько заплатил самому Верзееву и его шестеркам, что они могли бы и на дом к нему доставить документы. Но этот наглый боров ни за что не покажет свою заинтересованность, до последнего будет изображать большого начальника, который одним своим существованием осчастливливает окружающих. Ему мало того, что Федор платит, – ему надо, чтобы Федор еще изображал крайнее почтение.
И ничего с этим не сделаешь.
Но отдать контракт, политый потом и кровью, оплаченный деньгами и бессонными ночами, отдать его кому-то за просто так – нет уж, дудки! Не на того напали!
– Вот твои бумаги, Никодимов! – Андрей Александрович придвинул к нему аккуратную кожаную папку, из которой торчала стопка прошитых листов.
Федор раскрыл папку, взглянул на первые страницы, украшенные внушительным грифом комитета.
Вот она, большая работа, к которой он шел несколько лет, контракт, которого он так добивался, который должен был изменить всю его жизнь, должен был вывести его бизнес на совершенно другой уровень, дать ему новые возможности…
Этот день мог бы стать лучшим в его жизни, если бы… если бы его не испортили неизвестные ему враги, которые хотят отобрать у него эту победу, отобрать дело всей жизни…
Но он не собирается сдаваться, он использует ситуацию в свою пользу и нанесет ответный удар.
– Спасибо, Андрей Александрович! – воскликнул Федор, изображая глубокую благодарность.
– Из спасиба шубу не сошьешь! – хохотнул Верзеев. – Ладно, Никодимов, шучу! Все хорошо, можешь идти…
И тут в голосе чиновника, во взгляде, который он украдкой бросил, Федор прочел со всей несомненностью: он знает!
Верзеев знает о том, что контракт у Федора собираются отнять, и даже в курсе – кто за этим стоит.
Взяв у Федора деньги, он и не собирался их отрабатывать. Все это большая и подлая игра, и в ней Федору отвели роль болвана, который должен заплатить за чужие развлечения.
Федор почувствовал, как холодная мутная ярость поднимается со дна его души и вот-вот выльется наружу. Он спрятал руки в карманы и сжал кулаки так, что ладони пронзила боль. Нельзя дать понять мерзавцу, что он догадался о его участии в этом грязном деле. Нельзя даже намекнуть – ни словом, ни взглядом!
Но это им так просто с рук не сойдет!
– Спасибо, Андрей Александрович! – повторил Федор и поднялся из-за стола, прижимая к себе драгоценную папку.
Главное – ничего не показать этому типу, не выдать себя случайным взглядом, неверной интонацией, поворотом головы… убедить его, что ты ни о чем не догадываешься, что ты – именно тот лох, болван, который им нужен.
Федор повернулся, прошел до двери кабинета, бросил Верзееву напоследок благодарную улыбку, от души надеясь, что она не вышла кривой ухмылкой, и закрыл за собой дверь.
Он даже нашел в себе силы выдать напоследок дежурный комплимент секретарше, который она приняла довольно холодно, из чего он сделал вывод, что она не в курсе большой и грязной игры, что ведет ее шеф. В противном случае ей велели бы быть с лохом полюбезнее.
Выйдя из здания комитета, Никодимов сел в свою серебристую «Ауди», приказал водителю подождать и набрал номер старого знакомого, подполковника МВД.
Разговаривая с ним, он не сводил глаз с подъезда комитета. У него было предчувствие, что ожидание не будет напрасным.
И предчувствие его не обмануло.
Вращающаяся дверь комитета очередной раз провернулась, и на пороге появился господин Верзеев собственной персоной. Здесь, на крыльце здания, Андрей Александрович выглядел не так внушительно, как в своем кабинете: при весьма объемном торсе и начальственном животе у него были короткие недоразвитые ножки. Это был человек, самой природой созданный не для того, чтобы ходить по земле, а только для того, чтобы сидеть за столом, отдавая многочисленным подчиненным приказы и распоряжения.
Верзеев небрежно махнул рукой, и к подъезду тотчас подкатил его служебный черный «Мерседес». Водитель выскочил из машины, предупредительно распахнул перед шефом дверцу, помог ему устроиться на заднем сиденье.
«Мерседес» тронулся с места, и Федор приказал своему водителю ехать следом за ним.
Ехали они недолго: машина Верзеева остановилась возле известного ресторана на набережной Екатерининского канала. Верзеев выбрался из салона и вошел внутрь.
Федор велел шоферу остановиться в двух кварталах от ресторана и колебался, не зная, как поступить: если войти в ресторан вслед за Верзеевым – тот может его заметить, и тогда вся слежка пойдет коту под хвост. Если же остаться здесь – он не узнает, с кем встречается Верзеев.
А в том, что тот назначил в ресторане какую-то важную встречу и эта встреча напрямую связана с контрактом, который сегодня Верзеев ему отдал, Федор нисколько не сомневался.
И пока Федор колебался, к ресторану подъехала еще одна машина, черный «Лендровер». Дверца открылась, и из джипа вышел высокий элегантный человек средних лет с седыми висками, отдаленно напоминающий актера Ланового.
– Вот оно как! – Федор присвистнул.
Он отлично знал этого человека, часто встречался с ним и в «коридорах власти», и на встречах представителей городской бизнес-элиты. Это был владелец компании «Эльстрой» Леонид Старостин.
О Старостине ходили противоречивые слухи: одни говорили, что он прежде был связан с серьезным криминалом, близко знался с кем-то из авторитетов, но последнее время ведет честный бизнес. Другие говорили, что он сам распускает слухи о своих криминальных связях, чтобы припугнуть конкурентов.
Так или иначе, но «Эльстрой» была среди тех компаний, которые претендовали на участие в том самом контракте, который сегодня получил Федор…
– Вот оно как! – повторил Никодимов, провожая взглядом Старостина, пока тот не скрылся в дверях ресторана.
Конечно, он может просто зайти в ресторан пообедать: кухня здесь очень приличная, повар – бельгиец, а заоблачные цены отпугивают рядовых посетителей. Но чтобы это посещение совпало с приездом в ресторан Верзеева…
В такие совпадения Федор просто не верил!
– Поезжай мимо, – приказал он водителю. – Только очень медленно!
Серебристая «Ауди» неторопливо катила по набережной канала мимо окон ресторана, задернутых крахмальными кружевными занавесочками, напоминающими занавески семейного кафе где-нибудь в Бретани или Нормандии.
Это заведение гордилось настоящей французской кухней и соответствующей обстановкой, только цены здесь были в десять-пятнадцать раз выше, чем во Франции.
Федор прильнул к окну машины.
В руках его была японская видеокамера с режимом ночной съемки – днем этот режим позволяет видеть все, что происходит за задернутыми шторами.
И за вторым от угла окном Федор увидел обоих своих знакомых – Верзеев и Старостин сидели за столом друг против друга и о чем-то разговаривали.
Причем на этот раз Верзеев утратил свой обычный начальственный вид – Старостин держался высокомерно и явно наседал на всемогущего чиновника.
– Здесь стоять нельзя, – напомнил о себе водитель.
– Знаю, – Федор опустил камеру, – припаркуйся вон там, посидим, подождем.
Водитель был крепкий дядька средних лет, работал у Федора давно, почти с самого начала его карьеры. Никодимов ценил его за отличное умение водить машину и за молчаливость. Так и сейчас, водитель ничего не сказал, только молча выполнил маневр. Федор откинулся на сиденье и помассировал уставшую шею, затем стал вспоминать, как дальше развивалась его семейная жизнь.
После развода с Еленой он года два жил холостяком, изредка встречаясь с женщинами, когда уж совсем невмоготу было переносить одиночество. Знакомился Федор с ними обычно через приятелей или в ресторанах на всевозможных корпоративных мероприятиях. Девицы все были молодые и довольно интересные, но ни с одной ему не захотелось встречаться более двух раз. Возможно, потому, что все они были совершенно одинаковые. Не внешне, нет, тут наблюдалось разнообразие – блондинки, брюнетки, рыжие, у одной волосы были выкрашены в три цвета, он забыл ее имя, так и называл для простоты «Триколор». Похожи они были в другом – у всех наличествовал цепкий оценивающий взгляд и длинные нарощенные ногти, все они носили обувь на ужасающе высоких каблуках и считали своим долгом имитировать в постели бурный оргазм. Разговаривать с ними было абсолютно не о чем – ни до, ни после секса, иногда Федору становилось скучно при первом же взгляде на такую девицу.