– Мы уходим, – процедила мамуля, давая понять Ираиде, что она тут лишняя.
Возмутившись таким хамством, я немедленно стала усиленно приглашать Ираиду остаться и выпить со мной кофе.
– Миленький такой шарфик, Лена, – машинально проговорила Ираида, думая о чем-то своем, – и к цвету лица подходит…
Шарфик был с зеленоватым отливом, и мамуля тут же сделалась от злости такого же цвета.
– Батик… – прошипела она, – ручная работа… двести долларов стоит.
Мы с Ираидой дружно пожали плечами.
– Лялечка, мы опоздаем! – донесся жалобный голос Петра Ильича из кабины лифта.
Мамуля окинула нас на прощание уничтожающим взглядом и удалилась наконец.
– Слушай, Ираида, ну зачем ты ее злишь? – начала я, когда в квартире наступила относительная тишина и кофе стоял на плите. – Сама же видишь – у них полное взаимопонимание. Откровенно тебе скажу – мне этот Петр Ильич не очень-то нравится, но раз мамуля находит его интересным – да пускай общаются! Думаю, тебе вряд ли тут что-то светит… Уж извини за прямоту.
– Да? – вскричала Ираида. – Если хочешь знать, если бы я только захотела… Мы с ним знакомы тоже очень давно…
– С какого времени? – почему-то спросила я, хотя мне это было неинтересно.
– Ну, лет пятнадцать назад, когда он в Ленинград приезжал из своего Зауральска.
– Слушай, а кто он вообще? – заинтересовалась я. – Семья у него есть – жена, дети?
– Раньше не было… и сейчас нет, – уверенно проговорила Ираида, – я такие вещи чувствую.
Это верно, ни одного своего прошлого мужа Ираида не уводила из семьи, она всегда подгадывала момент, когда они находились, если можно так выразиться, «под паром» – да простят мне подобную крестьянскую терминологию! – то есть от одной жены уже ушел, а другую еще не нашел и временно отдыхает. Тут-то и подворачивалась им всем наша Ираида.
– Где работает – понятия не имею, – продолжала Ираида, – сюда приехал по делам каким-то…
– В командировку, что ли? – уточнила я.
– Ну не то чтобы в командировку, раз временем не ограничен… Да если хочешь знать, он вообще ко мне в гости приходил! Я даже предлагала ему у меня поселиться.
– А он отказался? – развеселилась я.
– Сказал, что неудобно – что люди, мол, скажут? А здесь все-таки ты еще живешь, не так неприлично…
– Ой, какие мы нравственные! – усмехнулась я. – А я думаю, он просто испугался. Если бы он у тебя поселился, то ты бы уж его выпустила только через ЗАГС…
– Неужели ты так плохо обо мне думаешь? – возмутилась Ираида. – Никого еще силой жениться не заставляла…
– Ладно, не обижайся, мне-то что… – примирительно заговорила я, следя за кофейной пеной, поднимающейся из джезвы, – но каков старый греховодник? Прямо Дон Жуан какой-то! И что вы в нем нашли?
– Да я сегодня вовсе не из-за него пришла! – Ираида оттолкнула меня от плиты и ловко подхватила джезву, не дав кофе убежать.
– Меня решила навестить, что ли?
– Вот именно! – Ираида сорвалась в прихожую и вернулась, держа в руках газету с моей последней статьей: – Александра, скажи на милость, что это такое?
– Моя статья…
– Вижу, что статья! И что это ты в ней расписала про соседку, которая подозревает, что Алевтину убили?
– А что, разве нет? – невинно спросила я. – Разве не ты вот на этой самой кухне утверждала, что все очень подозрительно? «Тайну могилы» вспоминала, Мишель Пфайффер в пример приводила…
– Отстань! – Ираида одним глотком отхлебнула полчашки кофе, подавилась, закашлялась и окончательно рассердилась: – Заварила ты кашу! От этих статей полиция, видимо, зашевелилась – начальство им хвост накрутило. А начальству еще какое-нибудь начальство накрутило. И пошло-поехало. Значит, приезжают ко мне двое и везут в полицию на допрос.
– Ужас какой! – вскричала я. – Так прямо из дома и взяли?
– Ну, вежливо, конечно, как умеют, проводили там в комнату, сижу. Приходит мужик такой наглый, представляется капитаном Слезкиным и – раз передо мной газету на стол! С какого, говорит, перепуга, вы, гражданка Коростель, все это выдумали?
– Кто это – Коростель? – тупо переспросила я.
– Это я пока еще Коростель, – смущенно ответила Ираида, – по четвертому мужу… Паспорт сейчас так трудно поменять…
– Ну надо же! – фыркнула я. – Коростель… А что – даже оригинально… Ну, и что дальше-то было?
– Этот Слезкин – тот еще фрукт, наехал на меня как танк! Сначала кричит, что у меня бред и выпадение сознания, раз такую ерунду я журналистам рассказываю.
– Так и выразился? – уточнила я.
– Ну примерно, смысл такой был. Я, конечно, понимаю, человек он молодой, едва за тридцать будет, ему все женщины под пятьдесят старухами кажутся.
На самом деле Ираиде было не под пятьдесят, а уж давно за. Сами посудите, если даме нет еще пятидесяти, станет она называть вслух так ненавидимое ею число «пятьдесят»? Но я смолчала, чтобы еще больше не расстраивать Ираиду.
– Потом он переключился на другое. Якобы все, что я тебе сообщила, – секретные сведения, и я, значит, нарушила тайну следствия. Теперь, мол, преступники прочитают газету и поймут, что не удалось выдать смерть Фадеевой за несчастный случай. Они затаятся, и концов в этом деле никогда будет не найти. В этом виноват мой длинный язык, и поэтому полагается даже за такое уголовная ответственность.
– Силен! – восхитилась я.
– Ну ты меня знаешь, – продолжала Ираида, – если меня разозлить…
– Это точно, – согласилась я – нашу Ираиду безнаказанно не обидишь.
– Я тогда ему и говорю, что вы, мол, товарищ капитан, что-нибудь одно мне инкриминируйте. Либо я уже в маразме и чушь всякую несу, тогда на ненормальную старуху можно и внимания не обращать. Либо в статье действительно все логично разложили по полочкам и есть в моих умозаключениях рациональное зерно. Тогда, конечно, может, и не нужно было в газете все это печатать, чтобы преступники раньше времени не забеспокоились, а только кто меня допрашивал? Кто у меня подписку о неразглашении брал? Никто, говорю, ничего не спросил и ни о чем не предупреждал, так что об уголовной ответственности не может быть и речи.
– Молодец! – с чувством высказалась я. – Одобряю…
– Этот Слезкин аж задохнулся и только было рот открыл, чтобы заорать, как вдруг приходит в комнату начальство. Сам он в штатском, но Слезкин как увидел его, так сразу вытянулся в струнку. Я, как поглядела на него, так сразу определила навскидку, что чин не меньше подполковника. Так и оказалось, я потом у секретарши в приемной выяснила.
– У тебя на такие вещи глаз – алмаз, – поддакнула я.
– Да, значит, входит он и говорит Слезкину: берите группу и срочно езжайте в квартиру Фадеевой на обыск. А вы, Ираида Сергеевна, пожалуйте ко мне в кабинет для разговора. Приходим в кабинет, он секретарше крикнул, чтобы кофе принесла. Все я ему рассказала: и про воду холодную, и про полотенце, и про тапочки. Он слушает внимательно, вопросы задает, потом и говорит: «Вам бы, Ираида Сергеевна, оперативником работать. Глаз у вас острый, все сразу замечаете. Мы, говорит, это дело возьмем в работу, потому что, как справедливо заметил журналист этот, Кречет (это он про тебя), все это могут быть звенья одной цепи. А на капитана не обижайтесь – дел много, заняты мы очень, вот он от переутомления и раздражен». «Что вы, – говорю, – Валентин Васильич, я не в претензии, лишь бы справедливость восторжествовала».
Отметив про себя, что Ираида уже называет неизвестного подполковника по имени-отчеству запросто, я не выдержала и поинтересовалась:
– А подполковник интересный?
– Может произвести впечатление, – уклончиво ответила Ираида и разговора на эту тему не поддержала.
Мамуля со своим милым другом вернулись поздно ночью, когда я крепко спала. Утром на кухне царила благостная тишина, никто не суетился вокруг ненаглядного Петеньки, не покрывал стол красивой скатертью и не демонстрировал фамильное серебро. Я в полном одиночестве позавтракала омлетом из двух яиц – скажу откровенно, только на яичных желтках желтый цвет не вызывает у меня раздражения – выпила большую чашку кофе с молоком и набрала номер Мишкиного мобильника. Однако хоть времени и было девять утра, женский голос ответил мне, что «абонент временно отключен или находится вне зоны действия». Все ясно: Мишка еще дрыхнет. Интересно, когда он собирается прийти в редакцию? Мне невтерпеж узнать, что он там успел накопать. По домашнему телефону я, однако, звонить постеснялась – все еще достаточно рано.
Мамуля выползла на кухню в халате, но уже причесанная и накрашенная. Боится показаться своему Петеньке после сна в естественном виде! Во мне внезапно вспыхнуло раздражение на Петра Ильича. Из-за него мы с матерью живем как кошка с собакой. Ведь вчера из-за несчастного шарфика она действительно чуть было не убила меня словарем Ожегова. А шарфик, видно, Леопольдовна случайно ко мне в шкаф засунула…
– Как твои дела? – поинтересовалась мамуля.
– Как сажа бела, – нелюбезно ответила я и отвернулась к окну.
– Петр Ильич видел в газетах твои статьи, – продолжала мамуля, ничуть не смутившись, – сказал, что неплохо написано.
– А я вообще-то не для Петра Ильича стараюсь, – хамски заметила я, повернувшись и глядя мамуле прямо в глаза.
Если бы она начала, как обычно, меня воспитывать, я бы все высказала насчет проходимцев, которые обманом поселяются в дом, а сами похаживают к хозяйкиной близкой подруге. Но мамуля вдруг как-то потускнела, спрятала глаза и бочком удалилась в ванную. Этот раунд остался за мной, но, честное слово, никакого морального удовлетворения я не получила.
На автобусной остановке я снова набрала Мишкин мобильник и снова получила тот же ответ. Растяпа Мишка, забыл включить телефон!
В редакции меня встретил Кап Капыч, бледный и растерянный.
– Сашенька, ты только не волнуйся, – обратился он ко мне дрожащим голосом.
– Что? – я никогда не видела Петю таким и поэтому встревожилась.
– Ты только не переживай… Все могло кончиться гораздо хуже…
– Да не тяни ты! – закричала я. – Говори сразу!
– Вот, выпей валерианочки, – протягивал мне Кап Капыч стаканчик, и, когда я решительно отвела его руку, он сказал: – Понимаешь… Мишка… Он вчера ехал на машине…
– Что?! – мне казалось, что я громко ору, но на самом деле голос сел.
– На перекрестке врезался в грузовую фуру, – обреченно произнес Кап Капыч, – сейчас он в больнице, в реанимации, в тяжелом состоянии…
Он чудом успел подставить стул, иначе я шлепнулась бы прямо на пол – ноги не держали.
– Господи, – бормотала я, – господи!..
Мишка всунулся в это дело, стал искать доказательств и вот, буквально в тот же день попал в аварию!
– Как же это случилось? – тихонько спросила я Кап Капыча. – Ведь Мишка – такой замечательный водитель! У него стаж – пятнадцать лет…
– Тормоза отказали, – Петя пожал плечами, – и с хорошим водителем может такое случиться…
Я пошла было к своему столу, но вдруг встала на месте.
– Как – тормоза? Да он вчера мне говорил: только что тормозные колодки поменял и тормоза отремонтировал!
И оттого, что Петя смотрел на меня с искренней жалостью, я озверела и кинулась на него:
– Ты что – мне не веришь? Я точно знаю про колодки. Это его нарочно, нарочно…
– Ну, успокойся, милая, – Кап Капыч обнимал меня и гладил по голове, – не нужно так расстраиваться… Все могло быть гораздо хуже… А так – есть еще надежда, что все обойдется…
Уткнувшись в широкую грудь Кап Капыча, я поняла, следует немедленно взять себя в руки. Если я буду так истерически орать, никто и слушать не станет, подумают, что девица рехнулась.
– Чем это вы тут занимаетесь? – раздалось рядом знакомое шипение. – Другого места не могли найти, чтобы пообжиматься?
Разумеется, это была Гюрза. Никак не отреагировав на ее слова, я оторвалась от Пети и стала надевать куртку.
– Ты отвезешь меня? – обратилась я к нему.
– Разумеется, – Кап Капыч бросился выключать свой компьютер.
– Куда это ты собралась, Петухова? – ледяным тоном вопросила Гюрза.
– В больницу к Котенкину, – ответила я, не глядя, мне было просто не до нее.
– Ты не находишь, это слишком – решать личные дела в рабочее время? – процедила Гюрза. – У Котенкина, знаешь ли, собственная супруга есть, чтобы в больнице сидеть. Как бы вам у изголовья не столкнуться…
Я взглянула на нее в удивлении – как можно говорить такое в данный момент? Но меня опередил Кап Капыч.
– Да пошла ты! – рявкнул он Гюрзе таким басом, что люстра задрожала, принтер на моем столе включился сам собой и начал что-то печатать, а Гюрзу ударной звуковой волной выдуло в кабинет и захлопнуло дверь.
К Мишке нас, разумеется, не пустили. Дали только посмотреть на него в окошко палаты реанимации. Мишка лежал на высокой кровати, такой несчастный и опутанный проводами. Глаза его были закрыты.
«Надежда есть», – коротко ответил врач на все мои причитания и вопросы.
В машине я молчала, собираясь с мыслями – прикидывала, что скажу Главному. Но перед глазами стояло лицо Мишки Котенкина, и в голову не лезло вообще никаких мыслей.
Вернувшись из больницы, я на секунду зашла в свой отдел, достала из стола конверт желтой плотной бумаги и под удивленными взглядами сотрудников решительно направилась на четвертый этаж.
Распахнув дверь приемной, отмела легким движением фотомодель, бросившуюся навстречу с истошным криком: «Александра Юрьевна! Вам не назначено!» – и ворвалась в кабинет Главного.
Не обращая ни на что внимания, видя только удивленные глаза главного редактора, я шлепнула ему на стол документы Ахтырского и, последним усилием воли удерживаясь от истерики, бросила:
– Вот! Это нужно немедленно напечатать!
Брови Главного полезли наверх. Рядом раздался злобный окрик:
– Петухова, ты что себе позволяешь?
Обернувшись на этот голос, я увидела Гюрзу, которая сидела в кресле сбоку от редакторского стола с лицом, покрытым пятнами нервного румянца. Прибежала жаловаться, стерва, на меня и на Кап Капыча! И почему только Главный ее слушает?
– Постойте, Анфиса Николаевна, – остановил ее Главный нетерпеливым жестом.
Он надел очки и углубился в чтение бумаг. Через секунду подняв на меня глаза, он сказал:
– Это бомба. Как эти документы к вам попали?
– Долгая история.
– Если мы не можем объяснить их происхождение, напечатать их очень непросто. Нужны доказательства подлинности этих документов.
– Мы начали проверять объекты по этому списку, – заговорила я, держась из последних сил, – точнее Котенкин начал их проверять… Ему подстроили катастрофу. Он лежит в реанимации.
Больше говорить я не могла, разрыдалась.
Главный редактор суетился около меня, срочно вызванная фотомодель принесла минеральную воду и валерианку. Гюрза сидела в своем кресле, злобная… как гюрза, а я тряслась от рыданий и не могла взять себя в руки.
– Не расстраивайтесь так, Александра Юрьевна, – пытался успокоить меня Главный, – я звонил в больницу, жизнь Котенкина уже вне опасности.
– Авария подстроена, – сквозь слезы сообщила я, – еще вчера тормоза у него были в полном порядке.
– Вы уверены? – колебался Главный.
– Он сам подтвердит, если… когда очнется.
– Так, – протянул Главный. – А теперь вытрите слезы и расскажите мне подробно все об этих документах. Хватит плакать, девочка, надобно работать.
Я послушно вытерла слезы и красноречиво поглядела на Гюрзу. Виталий Андреевич перехватил мой взгляд и вполголоса вежливо сообщил Гюрзе, что они с ней закончили разговор, а если будут еще какие-нибудь вопросы, то решат они их в рабочем порядке. Гюрза нехотя направилась к двери, одарив меня на прощание взглядом медузы Горгоны.
После ее ухода я незаметно ощупала свои руки и ноги, убедилась, что не окаменела, и повернулась к Виталию Андреевичу. Он протягивал мне стакан минеральной воды. Я отхлебнула глоток и поведала ему о смерти директора «Домовенка» Бориса Борисовича Ахтырского, которая произошла буквально у меня на глазах, о том, как мы с Мишкой съездили в морг, чтобы узнать причину смерти, и о том, как неизвестная женщина, представившаяся любовницей Ахтырского, отдала мне желтый конверт с документами.
Рассказывая, я старалась, чтобы Главный не догадался о том, что у меня нет никакого секретного информатора и что ввязалась я в это дело совершенно случайно.
Выслушав меня, Виталий Андреевич надолго задумался. Потом он еще раз просмотрел документы, сделал для себя несколько пометок и сказал мне:
– Относительно смерти Ахтырского – я подключу свои каналы. Узнаем, отчего он умер. Документы производят впечатление подлинных. То, что при проверке этих документов на Котенкина совершили покушение, – доказательство их подлинности. Будем печатать. Это бомба! Настоящая бомба!
Домой в этот вечер я была идти не в состоянии, а развлекаться в компании друзей или одного друга – тем более. Я просидела в редакции до последнего звонка и уныло побрела все же в сторону дома.
Выйдя из метро, я остановилась. Хотелось напиться горячего чаю с ватрушкой и чтобы в ватрушке было много-много корицы… А потом залечь на диван с какой-нибудь ерундой или включить телевизор и тоже смотреть ерунду, но только чтобы интересную… Главное – не думать ни о чем.
Сейчас мне кажется, что если бы я сумела взять себя в руки, то уже тогда догадалась бы обо всем, но я предпочитала отодвигать от себя очевидное и прятать голову под крыло, как страус.
Ужасно не хотелось встречаться с Петром Ильичем и с мамулей, и я, как утопающий за соломинку, уцепилась за Ираиду.