Автонавигатор уже проложил курс и дорога не должна была занять много времени. Пятиминутный разгон, минутное торможение и пятнадцать минут всего. Пилот посмотрел на пачку сигарет, выданную ему на прощание Китаевым, и усмехнулся, вспомнив его слова:
— Возьми. Надо же когда-то начинать. А бросить ты всегда успеешь.
Неумело воткнул сигарету в рот и чиркнул зажигалкой.
Бр-р-р! Какая гадость! Простуженные легкие, вдохнув дым, разразились тяжелым кашлем, но Пилот справился с собой. В голову ударил никотиновый хмель и стало весело. Блин! Скоро все кончится! Так что жалеть себя нечего! Точно зная, где и что искать, Пилот открыл аварийную аптечку, пошуровал там рукой и нащупал флягу. Точно, летчики везде одинаковые.
Глотнув неразбавленного спирта, Пилот шумно вздохнул носом и прислушался к разливающемуся по телу теплу. Вздрогнул. Почти без перерыва сделал еще один глоток. Осталось три минуты. Китаев уже отдал приготовленное сообщение в радиорубку, антенны нацелились на один из спутников планеты, где находился штаб атакующей армии…
— Ты чего задумал? — спрашивал майор.
— Камикадзе.
— А что это?
— Не знаешь? — Пилот улыбался. — В двадцатом веке, во время Второй Мировой войны, японские летчики на самолетах-истребителях вылетали в свой последний бой. У них даже не было топлива на обратную дорогу. Все свободное место в машине занимала взрывчатка. Они шли на таран американских кораблей, жертвуя своей жизнью. Исключений не было. В переводе «камикадзе» означает — «Божественный Ветер».
— Ты тут не умничай, так сразу и говори, что самоубийство. И что это нам даст?
— Вам — даст жизнь.
— Каким образом?
— Отправь вовремя это сообщение, и узнаешь. Я уничтожу батарею, а вы передадите мои координаты. Таким образом, я открою один сектор, пусть небольшой, пусть его можно перекрыть другими батареями, зато стабильно ослабленный. Наши смогут опуститься на планету и займут удобный плацдарм для наземной атаки, смогут соединиться с уже находящимися на планете подразделениями. Вам же придется просто ждать и в случае необходимости отбиваться.
Осталось совсем недолго. Сигарета истлела и Пилот бросил ее на пол, тщательно растоптав. Никогда не мусорил в корабле, но надо же когда-нибудь начинать?
Он закурил еще одну. Горло саднило, легкие булькали и сопротивлялись дыму, но Пилот просто ловил кайф. Осталось полминуты.
— Неизвестный борт, назовитесь, — ожил радиопередатчик. Все правильно, сработали системы слежения. Пилот опустил шаттл практически к самой поверхности, проносясь над острыми пиками скал, торчащими из волнующегося песка.
— Неизвестный борт, назовитесь! Иначе откроем огонь!
Пилот прервал торможение и вгляделся в мигающую точку на экране, осталось всего несколько километров. Главное дотянуть. Заверещали сирены — это по кораблю выпустили две ракеты класса «Поверхность-Воздух».
Отработанный годами тренировок противоракетный маневр и отстрел обманок позволил уйти от одной ракеты, вторая взорвалась в десятке метров позади. Осколки повредили атмосферные рули и сопла. В нормальной боевой обстановке это означало бы неминуемую катастрофу для корабля, а сейчас… Сейчас было все равно.
Пилот, пристегнутый ремнями, старательно игнорировал истошные вопли бортовых систем, требующих немедленно покинуть машину.
Он умиротворенно улыбался, прислушиваясь к ощущениям после каждой затяжки:
— А что, совсем неплохо! — сообщил он самому себе. Может хватит времени чтобы закурить еще одну? Ополовиненная фляга спирта плеснула содержимым, когда Пилот наклонился за упавшей зажигалкой. Чирк — искры. Чирк! Искры. До батарей оставалось всего ничего — их уже было видно. Чирк! Огонек. Пилот прикурил, а потом вспомнил последний вопрос Китаева:
— А может не так поступим, а? Посидим часок-другой, прикинем, что к чему. Ты ведь молодой еще, тебе жить да жить.
— Не в первый раз, майор, не в первый раз. Я уже привык. Другого пути для меня нет. Ты главное координаты передай, хорошо?
— Идиот ты, прости Господи… — сказал тогда майор.
Пилот затянулся еще раз и подумал: «К смерти я привык».
Вспышка.
Жаль, не докурил…
* * *Алексей Сергеевич с отвращением пихнул сигарету в горку окурков и снова уставился в белый экран. Это провал. Полный и бесповоротный. По-другому назвать нельзя, актер вышел из-под контроля.
— Все данные ко мне на стол, сейчас же! Отключить все телефоны — я умер! Банку кофе, блок сигарет и чайник в кабинет. До завтра все свободны…
Суета была недолгой, сотрудники знали, что если режиссер требует себе кофе — значит дело плохо. Как минимум, завтра будут уволены некоторые работники. Команда разбежалась по домам молиться и пить валерианку.
Всю ночь Плышевский отсматривал фильмы Максима, скрупулезно перематывая и заново вглядываясь в подозрительные кадры. Делал записи в пухлом, истрепанном блокноте. Документы на его столе из ровной стопки постепенно превратились в бесформенную кучу, найти в которой что-нибудь мог только ее создатель. Работа кипела.
Ближе к утру Плышевский вызвал в интерком дежурную сестру больницы:
— Максим спит?
— Да. Подъем только через полтора часа.
— Принесите… Э-э-э… Будьте так любезны, принесите мне рисунки мальчика.
С интересом рассматривая исчерканные густой черной пастой листы, Плышевский поднял трубку и набрал номер:
— Профессора Иванова, пожалуйста. Это ты? Не спишь? У меня есть для тебя новость, сенсация. Конечно хорошая. Дивиденды пополам…
Потом он позвонил психологу и оператору, совершенно не беспокоясь о раннем часе:
— Сколько у нас еще есть неотработанных сюжетов? Прекрасно. Живо в студию, запускайте по циклу. Ты меня слышал. Бегом!
7.
— Этого. Не может. Быть! — с расстановкой повторил профессор. — То, о чем ты говоришь — полнейшая чушь!
— Ты просто просмотри последние дубли и все поймешь. Вот тебе записи, — мирно повторял Плышевский.
— Да вижу я! Не слепой! Но этого быть просто не может, понимаешь? — Иванов был готов ругаться, что противоречило его натуре.
— Конечно, не может! Но ведь есть? Есть! Еще раз сядь и посмотри. У него происходит накопление опыта. Он принимает решения исходя из прошлых сюжетов. Ну на, вот здесь, практически то же самое, что и во время захвата полевого штаба. Видишь?
— Вижу, — мрачно согласился Иванов, и посмотрел на мониторы, где в улыбке застыл Пилот. Ему в очередной раз оставалось несколько секунд до взрыва. Сам же Максим неподвижно лежал в томографе в соседней комнате.
— И я вижу! Все видят! Либо он не аутист, либо он неправильный аутист.
— Диагноз поставлен верно! Я проверял. Он должен быть аутистом до конца своих дней! Этот случай неизлечим!
— Ты профессор, тебе видней, — согласился режиссер, — Но все-таки…
В кабинет вошли без стука и Алексей Сергеевич обернулся, прервавшись на полуслове. На пороге стояли родители его самого денежного актера. Сначала разозлившись, режиссер собрался было наорать на помощницу, из-за того что посторонние пробрались в его кабинет, но потом вспомнив, что сам назначил эту встречу, Плышевский пробурчал:
— Доброе утро. Вы были у Бровских?
— Были, — сказала Марта, прижимая к груди пухлую папку, в которой наверняка находились документы по контракту. Судя по ее решительному и одновременно потерянному виду, семья приняла решение.
— Присаживайтесь, пожалуйста, — показал жестом на диван хозяин кабинета, и, похоже, ситуации. Как и предполагалось, Литвиновы приняли нужное решение.
— Мы подумали. Взвесили все «за» и «против», — тяжело вздохнув, начал отец мальчика. Плышевский улыбнулся. — Он еще так молод, и мы не хотели бы лишать его мира, в котором он живет…
— Привет, папа, — голос застал всех не просто врасплох, а привел в панику! Режиссер подпрыгнул и осмотрелся. Что это еще за шутки? — Я вижу, ты начал седеть. Мама? Ты не волнуйся, все в порядке.
Плышевский, открыв рот, словно первоклассник в зоопарке, медленно повернулся к мониторам. Там все так же улыбался Пилот, но его сигарета теперь тлела, пуская в потолок кабины тоненькую струйку дыма. Застывшая картинка менялась: сначала пропали панели оборудования, потом стали таять стены, а за ними начала проявляться жесткая и одновременно нежная голубизна чистого и близкого неба степи.
Степь колыхалась травой и свежими, чистыми цветами. Дымок сигареты, украденный ветром, растворился, сам же Пилот стал выглядеть моложе, морщины разгладились, вечная рудницкая грязь на лице и руках стала уходить, уступая место здоровому загару.
— Здравствуйте, Алексей Сергеевич. Хоть сейчас посмотрю на своего режиссера, — Максим коротко поклонился, — Как ваши дела?
— П-плохо, — сознался старик.
— Не так плохо, как вы, наверное, думаете… Мама?? — Максим вскрикнул, с тревогой глядя, как Марта закатила глаза и медленно осела на руки мужа, хотя тот тоже находился на грани обморока. — Сделайте же что-нибудь!
Профессор Иванов, выйдя из ступора, схватил графин с водой и стакан, и бросился приводить женщину в чувство.
— Я сейчас приду, — встревожено крикнул Пилот и пропал с экранов. Режиссер безучастно смотрел на опустевший экран до тех пор, пока не скрипнула входная дверь. Максим прибежал босиком, все в той же больничной одежде, бледный и всклоченный от долгого лежания. Он все так же крепко сжимал в ладошках пачку листов и многоцветный фломастер.
— Мама?? — он несколько раз ударил ее по щекам, — Очнись, мама!
Шлепки выглядели слишком уверенными для ребенка, слишком. Скорее, так аккуратно и четко мог действовать пожилой мужчина, привыкший ко всему. Плышевский мгновенно вспотел.
Марта пришла в себя, целую секунду всматривалась в сына, а потом заплакала. И обняла. А профессор так и остался растерянно стоять с графином и стаканом в руках.
***— Итак, господа, у нас есть новый вариант контракта, — Максим потянулся к пачке сигарет, потом посмотрел на свою тоненькую, детскую ручку, и передумал. — Он будет интересен как вам, Плышевский, так и вам, профессор. Извините, имени-отчества не знаю.
— Василий Петрович, — представился Иванов.
— Максим Андреевич, — ответил мальчик. — Мы продлеваем контракт на съемки, на неопределенный срок.
— Что? — каркнул режиссер.
— Продлеваем. Но на новых условиях. Их мы обсудим позже. Кроме того, профессор, вы можете запатентовать новый способ лечения аутизма. Как вы уже поняли, главным в этом способе будет создание условий для получения больным нового опыта. Десятилетия, столетия жизни. Если потребуется — то тысячелетия. Тогда мозг сможет преодолеть созданный собою же барьер сознания, перекроет врожденный или приобретенный стресс. Учитывая необходимость специального оборудования и персонала, я, как один из изобретателей метода, попрошу немного, около двадцати процентов…
Взрослые тяжело задумались, с недоверием и страхом посматривая на мальчика. Наконец Алексей Сергеевич решился задать вопрос, который ему очень хотелось задать:
— Сколько тебе… вам, лет?
Максим поморщился, подсчитывая:
— Если брать полностью завершенные сюжеты, то около двух тысяч…
* * *И вот теперь я, один из самых богатых и известных людей на Земле, сижу в зале, в том же сенсотеатре, что и до катастрофы. На том же месте, что и тогда. С тем же трепетом и изумлением смотрю фильм. Мне уже шестнадцать лет, правда, так считают только мои родители. И мое изумление картиной совершенно не меняется от того факта, что в главной роли снимаюсь я сам.
Интересно, так ведь?
Самые лучшие свои переживания я получу вот сейчас, сразу после премьеры. Я взойду на сцену, когда закончится кино и утону в овациях, самых страстных и заслуженных на свете.
Я буду просто стоять и смотреть в темный зал, расцвечивающийся вспышками фотоаппаратов, а потом закурю мятую сигарету без фильтра.
И улыбнусь.
И в самом конце спрошу зал:
— Вам правда понравился мой новый фильм?
Летать, как птица
Когда Сван опускался на эту планету, он специально включим режим маскировки, хотя большой необходимости в этом не было — кругом, на довольно большом расстоянии не было ни деревень, ни городов, если не считать расположенного в тридцати километрах на юг городка Винчи. Странный язык у этих аборигенов…
Свану была нужна вода. Вселенная несправедливо наградила это захолустье громадными запасами чистой, пресной воды, почти без примесей и радиации. Именно поэтому пробираться сюда с каждым циклом становилось все труднее и опаснее — торговые пути сторожили патрули и пираты. Бесшумно опустившись к самой глади воды, Сван выключил маскировку, пожирающую энергию, словно черная дыра, и осветил мерцанием своего корабля густой лес окрест. Он казался темным, как просторы космоса, как подпространственные туннели, как ужас смерти. И таким же притягательным, иначе стал бы Сван терять свою молодость, уже вторую сотню лет занимаясь контрабандой воды на засушливый Урмарак? Это было ни с чем не сравнимое удовольствие ощущения бескрайности пространства и плюс еще немалая сумма денег для себя и многочисленной родни.
Отбросив в сторону воспоминания, Сван сосредоточился на своей задаче, её предстояло выполнить как можно быстрее…
От бортов к воде потянулись силовые линии, образующие гибкие трубы и в трюмы пошла вода. Целых девятьсот тонн отборной, чистой, как слеза, воды! Если сегодня все получится и Сван сможет преодолеть все кордоны, то он станет немыслимо, просто до безобразия богат! Только придется все-таки покинуть Урмарак и отправиться туда, где меньше правительственных агентов Экономического и Водного Контроля. Куда-нибудь в Серевани-Гол, например. Мать, конечно, будет против, но Сван умеет настаивать на своем!
Вода, вода, вода… Сван вдруг понял, что никогда прежде, за всю свою жизнь не держал в руках больше одного стакана воды, хотя и владел сейчас таким немыслимым сокровищем. А ведь ему доводилось видеть, как аборигены, смеясь и фыркая, в этой воде КУПАЛИСЬ! Опускали в драгоценную жидкость свои грязные тела и плыли. И ныряли. Должно быть, это было просто невыносимо здорово! Сван потер глаза рукой, отгоняя видения счастливой картины, и попробовал приказать себе думать о чем-нибудь другом, но слово «купаться» так и лезло, так и лезло…
Иногда случается, что мысль не дает тебе покоя, что идея стучится где-то внутри, пока не найдет выхода и только тогда наступает облегчение. Для творцов облегчение, когда они видят, наконец, столь долго носимый в душе образец своих мыслей воплощенным в картину. Или в скульптуру, или в книгу. Для существ попроще, типа самого Свана, облегчение наступало тогда, когда сбывались самые нелепые и до дрожи в конечностях запретные желания. Таким уж он был.
Почти не осознавая, что делает, Сван развернул корабль и повел его к берегу, к небольшому пляжу, как раз подходящему по размерам, чтобы опустить на него свое судно. И оно как раз удачно опустилось там, словно прибыло домой, на посадочную площадку возле родового гнезда.
Посидев немного, Сван ужаснулся себе, улыбнулся своей дерзости, а потом открыл выходной люк и выбрался наружу. Одуряющие свежестью запахи окружили его — от них кружилась голова и подкашивались ноги, а самым завлекающим и страшным был запах озерной воды и Сван понял, что ему не устоять… Никогда не устоять! Сбросив комбинезон, Сван разбежался и прыгнул в воду.
Это было… Это было как… Это было холодно! Вода, оказывается, умела обнимать, сдавливать грудь и баюкать в себе, не давая утонуть. Вода, оказывается, если ее много, становится ласковой, словно домашний зверек, и ластится, облизывает руки. Вода, оказывается, свободная, не из крана или трюма — необыкновенно вкусная! Ах! Если бы это могло продолжаться вечно….
Возможно, Сван и остался бы здесь, прямо на этом берегу, но тут затрезвонил личный медик-комп, и сообщил, что Сван успел-таки передышать местным воздухом, и перепотребление кислорода становится опасным. Пришлось возвращаться. После исполнения давней мечты, а может и от отравления кислородом, Свана переполняли легкость и счастье, от чего он даже не обратил внимания на предупреждение системы, что на судне обнаружен инородный организм…
* * *Вернулся в себя из нирваны Сван только за орбитой последней планеты этой звездной системы, когда необходимо было уже выходить в подпространство. А дело это ох какое нелегкое и требующее сосредоточенности и внимания! И только тут Сван заметил зловещий огонек…
Это могло означать, что Сван никогда не сможет вернуться домой, если чужой организм окажется местным хищником, а по размерам он как раз подходил. На судне не было никакого ручного оружия, чтобы защитить себя! Ну не любил Сван эти громоздкие, опасные железки!
Включив внутренние системы поиска и контроля, Сван увидел, наконец, своего невольного попутчика и пассажира — это оказался чумазый абориген с только что покинутой кораблем планеты. Только какой-то уж очень маленький, очевидно ребенок, одетый в грязные лохмотья, давным-давно бывшие полотняной, грубой выделки, рубашкой. Если Сван хоть что-то понимал, то ему было лет пять или семь, может чуть больше. Абориген сидел, прислонившись спиной к крышке шлюза, и испуганно осматривал место, куда попал. Дышал он в бедном кислородом воздухе с трудом, но помирать явно не собирался.
Сван тихо выругался и полез в настройки интеркома, чтобы выбрать нужные языки для общения с незваным гостем…
* * *— Здравствуй, — раздался совсем рядом, над ухом, мелодичный голос. Мальчик подпрыгнул и огляделся.