Звениславка ответила:
— Он, как Виглавичи, из дому ушел. Уплыл неведомо куда.
— Ну, здесь-то старика не было, — усмехнулся Улеб. — Тех, ижор сказывал, девка в бой водила. Рыжая такая, а уж дралась…
— Батюшки! — ахнула Звениславка. — Да что же ты молчал!
Она за руку притащила его на черный корабль. Халльгрим выслушал обоих.
Потом сказал:
— Так…
И ничего не добавил.
***
Кормщики не решались вступить в спор с рекой в темноте. Ждали рассвета…
Корабли лежали у берега, и люди держали в руках весла, выпущенные за борт. А на берегу стояли вооруженные сторожа. Готовились отбиваться — но пока все было тихо.
— Когда отплывем, пойдешь первым, — сказал Халльгрим брату. — За тобой Эрлинг, последним я. Хельги спросил:
— А если нападут?
— Если нападут, — проворчал Халльгрим хевдинг, — уж я позабочусь, чтобы они не скоро забыли этот денек.
Олав часто подходил к воде и пристально смотрел в серую дымку, выискивая вдали ему одному ведомые приметы. Потом собрал возле себя сыновей и долго объяснял им что-то, указывая рукой. Сыновья слушали, изредка кивая. Олав чертил на песке ножнами своего меча… Нахохленные сосны угрюмо поглядывали на них с высоты. Звериные головы на носах кораблей скалились в ответ.
Наконец Олав подошел к вождю:
— Пора трогаться, хевдинг.
Могучее течение неудержимо влекло в море огромные массы воды… Викинги никогда еще не видали подобной реки, даже самые бывалые, кто видел и Валланд, и Страну саксов. Там, где Нюйя-Нева делилась на рукава — а каждый рукав в отдельности был целой рекой, — главное русло достигало чудовищной ширины. А течение было так сильно, что корабли почти останавливались. Эта река не породила водопадов, тех, что дробят скалы, бросаясь с отчаянной высоты. Здесь обитала суровая и спокойная мощь, которой нет нужды заявлять о себе брызгами и ревом… Нюйя точно держала все три корабля на необъятной ладони с растопыренными пальцами проток. И раздумывала: пропустить их дальше — или повернуть вспять и шутя вынести в море…
Возле берегов течение было потише, но там, на берегах, враждебно стоял лес. Сосны были — поставь торчком длинный драккар, а на него еще кнарр, и только тогда, если повезет, дотянешься до вершины. И какие глаза смотрели из этого леса на реку и шедшие по ней корабли, знал только сам лес.
И не зря советуют мудрые люди — входя в чужой дом, всегда сперва примерься, как станешь выбираться назад. Корабли двигались серединой потока, хотя там течение было сильнее всего. Гребцы не жалели сил, но, пока мокрые весла чертили в воздухе полукруг, река, как в насмешку, сносила лодьи назад. И становилось понятно, почему купцы так боялись Невского Устья и непременно старались задобрить жившего здесь Бога. Когда серебром, когда живым гусем. А если делалось совсем туго — бросали в волны рабыню…
Только ветер мог выручить, и ветер пришел. Олав кормщик не сунулся бы в Неву, если бы не ждал его с рассветом.
— Поставить парус! — раздалось на черном корабле, и с двух других немедленно откликнулись сыновья. И будто дружеское плечо подперло корабли!
Ветер гладил реку против шерсти, и она шипела, плюясь клочьями пены. Но до настоящей ярости было еще далеко… До такой, что по временам заставляла ее в бешенстве бросаться на берега. Пусть их, пусть идут себе, эти упрямые корабли под чужими полосатыми парусами. Идут в великое море Нево. Уж оно поговорит с ними как 0следует.
Олав Можжевельник слышал думы реки так же ясно, как старый охотник слышит сопение медведя, ворочающегося в берлоге. И тихонько поглаживал правило черного корабля: старый товарищ, ты-то не подведешь.
Постепенно сужаясь, русло реки все круче уходило вправо, на юг. Берега стискивали поток, течение усиливалось. Ветер перестал дуть в корму кораблям, и пришлось растягивать паруса вдоль — от звериного носа до загнутого хвоста, поднимавшегося сзади.
Берега между тем понемногу делались приветливее: устье, а с ним протоки, способные приютить несметное множество лодок, осталось позади. Теперь попробуй-ка напади исподтишка!
Время шло… Река еще несколько раз меняла направление бега. Воины на черном корабле смотрели по сторонам, опускали руки за борт, пробовали сладкую невскую воду. Со смехом спрашивали Олава, куда же подевались грозные ингры…
Олав отмалчивался, поглядывал на два корабля, шедшие впереди. Два его сына уверенно вели тяжелые лодьи, находя на берегу меты, о которых рассказывал отец.
Утро превратилось в день, а день — в вечер. И стала река похожа на гнутый меч, медленно меркнувший в темных ножнах берегов.
Когда один из воинов, зевая, принялся стаскивать с себя надоевшую броню, Халльгрим выругал его и велел надеть ее снова.
Расписной драккар Хельги Виглафссона еще не поравнялся с узким устьем речушки, прорезавшим высокий левый берег Невы, когда из прибрежных кустов вдруг послышался крик петуха! Очень уж не вязался он с холодной предвечерней рекой.
Люди встрепенулись, руки потянулись к оружию… И вовремя.
Потому что берег внезапно ожил. Множество коротких весел вспенило серую воду! Десятки лодок одновременно сорвались с места. Ижоры умели и выбрать место для засады, и напасть!
— Весла на воду, — стискивая ладонью руль, скомандовал Бьерн. На веслах всегда сподручнее в бою.
— Махни-ка Сигурду, — велел ему Хельги. — Пускай проходит слева… А то Эрлинг не додумается еще. Пузатая лодья догнала их и пошла с левого борта…
— А теперь вперед, — сказал Хельги. — И не обгонять. Люди Эрлинга старались вовсю, и неповоротливый кнарр ухитрялся идти почти вровень с драккаром. С лодок, летевших навстречу, послышались яростные крики. Кнарр был для них самым лакомым куском. Вот его-то отбить бы от двух других, загнать на непроходимое мелководье. Очистить от людей, да и распотрошить!
Но длинный боевой корабль закрывал кнарр собой. Шагать к добыче придется по трупам Хельги и его молодцов, втридорога платя за каждый отвоеванный шаг! Не велика ли цена?..
Хельги очень хорошо видел скуластые, обветренные лица ижор. Воинственно блестевшие глаза и рты, раскрытые в крике. Удивительно ли, что даже рыжей ведьме не удалось с ними совладать! Вся поверхность реки так и кишела узкими, стремительно мчавшимися лодками. Воины Хельги молча сидели по своим местам, готовились к встрече.
Но не суждено им было в тот день рубиться в рукопашном бою. Над лодками прокричал рог — и мелькающие весла живо развернули их, бросили мимо, погнали вниз по течению. Туда, где, отстав от товарищей, спорил с рекой черный корабль…
Звениславка высунулась из-под палубы кнарра и поглядела назад, и у нее ослабли колени. Халльгрима не было видно, а его люди бестолково метались по палубе. Драккар неуклюже шевелил несколькими парами весел, остальные безжизненно торчали в разные стороны… И в довершение всех бед полосатый парус, столько лет пугавший врагов, внезапно обмяк, сполз вместе с реей до середины мачты и там застрял, перекосившись и хлопая на ветру.
Бьерн кормщик невозмутимо продолжал править вверх по реке.
Звениславка пробралась к Улебу, которому за его силу доверили весло.
Улеб орудовал им без особенной охоты, — Смотри, что делают, — сказал он своей хозяйке, когда та ухватила его за плечо. — И то добро, что не наши словене… А то встать бы да веслом их, урман твоих.
Звениславка так ничего и не поняла:
— Да что ж это, Улебушко… ведь они от нас их уводят, а самих… разорвут!
— Предупредил бы я ижор, — сказал Улеб. — Да не докричусь ведь!
И, видно, достаточно северных гостей повидал на веку ладожанин: как в воду глядел. Ожил черный корабль! Дружно и могуче взвились его весла и врубились в холодные волны. Тяжелый корабль прыгнул вперед. Викинги сидели по двое на весло, и каждый был гребцом, каких еще поискать.
Ижоры поняли опасность, когда уже поздно было что-то предпринимать…
Победные крики, раздававшиеся над рекой, сменились ревом ненависти и страха.
Лодки, шедшие первыми, попытались увернуться, обтечь драккар…
Не успеть!
Рука старого Олава не дрогнула на правиле. Черный корабль врезался прямо в скопище лодок, и разгон был что надо. Скалился на носу разъяренный дракон.
Тридцать два весла взлетали и обрушивались, как тридцать два боевых топора.
Каждое было семи шагов в длину и вытесано из халогаландской сосны, выросшей на лютых ветрах. За каждое весло держалось сразу четыре руки. Весла с треском крушили все, что под них попадало: борта однодревок, непрочные самодельные шлемы и хрупкие человеческие кости.
Вой, хруст, вопли повисли над рекой… За кормой драккара вода окрашивалась кровью…
Те, кому повезло больше, натягивали луки, осыпая корабль тучами стрел.
Может быть, кого-то они и ранили, но видимого ущерба нанести не могли. Драккар двигался вперед и хода не сбавлял. За ним оставалась широкая полоса взбитой в пену воды, где на поверхности плавали только деревянные обломки челнов.
Может быть, кого-то они и ранили, но видимого ущерба нанести не могли. Драккар двигался вперед и хода не сбавлял. За ним оставалась широкая полоса взбитой в пену воды, где на поверхности плавали только деревянные обломки челнов.
Теперь никто уже не помышлял о добыче: выйти бы на берег! И только несколько лодок сделали последнюю попытку напасть. На одной из них ярко алел в сгущавшихся сумерках плащ кунингаса. Эти лодки повернули вверх по течению, отчаянным усилием обогнали драккар и загородили дорогу.
Но страшный корабль точно в насмешку отвернул в сторону, минуя их…
Красный плащ сорванным, но все же знакомым голосом кричал что-то вдогон, размахивая бесполезным мечом… Драккар уходил, и не было сил настичь его еще раз.
Халльгрим и Видна вместе сидели на третьем весле правого борта и гребли.
Оба хмуро молчали… Стало быть, вот как она встречала их — Гардарики.
Отхватить бы тот язык, что повернется объявить все это доброй приметой!
***
Хельги Виглафссон и Торгейр Левша лежали рядом на палубе пестрого корабля.
— Я еще не рассказывал тебе о Стране пруссов, что на берегу Восточного моря, — сказал Торгейр. — Это ведь туда был мой последний поход.
Хельги повернулся к нему под одеялом:
— Я смотрю, ты, Торгейр херсир, умнее самого Локи и вдобавок умеешь молчать. Потому что навряд ли теперь я поверну свой корабль…
Торгейр кивнул и с натугой отвел больную руку за голову.
— Это был конец лета, и ночи уже сделались темными… Мы пришли в селение и увидели, что все жители собрались в большом доме на пир. Поэтому никто не слыхал, как мы входили во двор и выходили обратно.
— Плохо ты поступил, — проворчал Хельги. — Я не стал бы так делать, потому что я воин, а не вор! Торгейр кивнул снова.
— Ты прав. И я все думал потом, не из-за этого ли не стало нам удачи.
Тогда один из моих людей на полпути к кораблю сказал так же, как ты сейчас. Его слова показались мне справедливыми, и мы вернулись. Я приказал трубить в рог, чтобы предупредить пировавших… Тогда они вышли из дома, и мы сразились…
Торгейр замолчал. Хельги продолжил за него:
— Одних из вас перебили, а другие попали в плен и стали рабами, так? Это там тебе изувечили руку? Торгейр медленно покачал головой:
— Нет… для чего калечить раба? Те, к которым я попал, жили совсем небогато. На таких нападают ради славы, а не для добычи. Они даже не всех детей, которые рождались, оставляли в живых, потому что не всех могли прокормить.
— Как у нас! — сказал Хельги. — Только у нас никто не считает, что это хорошо. Торгейр усмехнулся:
— А ты думаешь, там не любят детей? Однако там ходят в море разбойничать по большей части оттого, что есть надо, а земля не родит. У моего хозяина было шестеро сыновей и всего одна дочь. Были еще, но тех он велел вынести. Поэтому там мало женщин, и говорят, что раньше у некоторых было по несколько мужей.
Хельги перевернулся на живот и положил подбородок на сжатый кулак.
— У тебя, херсира, был хозяин! Торгейр продолжал:
— Потом мой хозяин купил себе молодую жену. Но сам он был уже дряхл и вскоре умер, и она досталась в наследство его старшему сыну, потому что не была ему матерью. Так уж у них принято. Старика понесли на костер. И с ним двоих моих парней… Пруссы молились у священного камня и устраивали скачки на лошадях, деля имущество. И жрец-вайделот указывал в небо факелом и говорил, что умерший едет на огненном коне… А мои ребята мне крикнули — удачи тебе, Торгейр херсир!
Он помолчал немного.
— Они были храбры… И я все это время рассказывал о них себе самому, потому что больше было некому. Я сам с собой разговаривал на нашем языке, я боялся, что позабуду его…
Хельги сказал:
— Если бы ты заговорил немножко пораньше, я не поленился бы разыскать того вайделота. А что было потом?
Сын Гудмунда невесело скривил губы:
— Что дальше… Одни меня продавали, другие покупали. Я стоял на торгу в Ратисбоне, и хозяин платил за меня пошлину, как за вьючную лошадь, — одну сайгу. И мой корабль снился мне по ночам. А потом я попал на запад, к саксам.
Саксы, я слышал, когда-то верили в наших Богов, но теперь там от тех времен мало что осталось. Они теперь все христиане и на шеях носят кресты. И мне, как ты видел, тоже подарили свой крест, и такой, что навряд ли я когда-нибудь его потеряю. Я убежал, меня поймали и наказали мою руку, которой я кого-то там ранил… А через некоторое время мой владелец решил поехать в Бирку на торг, и ему показалось, что я могу быть полезен. Он привез меня в Хамбург. Это такой город, и оттуда рукой подать до нашего моря, и мне хотелось отгрызть свою ногу вместе с цепью и удрать еще раз, хоть вплавь… Я заболел, и меня едва не выбросили на улицу умирать. А на корабле мне пришлось петь вместе с монахами и молиться, когда молились они. Так что если захочешь узнать молитвы Белого Бога, я могу рассказать их тебе, Виглафссон. Мы шли теми же местами, где я ходил на своем корабле, и берег был в тумане, но на нем белели кости моих людей… А когда монахи засуетились, я подумал, что это венды, и решил, что незачем еще раз даваться живым…
Торгейр закусил губы. Хельги сказал ему:
— Я смотрю, недаром у тебя полголовы седых волос. А ведь мы родились в одно лето.
— А потом я услышал на палубе ваши голоса и то, как тебя называли хевдингом. Я узнал корабль…
Хельги сказал:
— Ты будешь ходить на этом корабле, пока не добудешь для себя другого.
***
Великое море Нево широко лежало под светлым полуночным небом… Море и небо были одинаково гладкими и розовыми, как перламутр. Только у горизонта проступала какая-то темная полоска, и Сигурд кормщик все косился на эту полоску, потому что ему казалось, будто она росла.
После битвы с ижорами Халльгрим хевдинг велел держаться подальше от берегов… Не высаживались даже на ночь, но это никого не тяготило — погода стояла ласковая. Можно было идти вперед от зари и до зари.
Весла кнарра падали не спеша, чтобы зря не тревожить спавших в трюме и под скамьями; только изредка под палубой принимались плакать малыши, и матери быстро их успокаивали. Иногда Сигурд слышал голос своей смуглянки Унн, напевавшей что-то сынишке, и тогда ему хотелось улыбнуться.
Гребцы трудились слаженно и в охотку, и делать ему было почти нечего.
Сигурд думал… О том, что дома, в Халогаланде, в эту пору года было много, много светлее. Если бы не горы, солнце знай ходило бы по небу кругами, светя в полночь, как в полдень… Очень далеко был теперь этот дом, их Морской дом. Два с половиной месяца пути, а сколько еще впереди? А едва в десятке шагов на палубе кнарра чуть слышно постанывал во сне раненый брат. И от этого мысли Сигурда были совсем не веселы.
Он все пытался представить себе, как они войдут в гавань Стейннборга. И встретятся там с Торлейвом конунгом. Сигурд никак не мог привыкнуть к тому, что Торлейв конунг не ходил в море на корабле, а все больше ездил на лошади. И, по слухам, даже сражался не слезая с седла… Сигурду упорно виделся могучий викинг вроде Халльгрима хевдинга. И на таком же, как у Виглафссона, длинном драккаре. Он отчалит от берега, чтобы их встретить. И спросит, держа руку на рукояти: с чем пожаловали? С миром или с немирьем? Они покажут белый щит и ответят, что с ними Ас-стейнн-ки. И останутся у него жить, и скоро станут своими и в походах Торлейва конунга, и на пирах в его дружинном доме. И мертвые станут уходить в курганы, насыпанные на земле Гардарики…
Однако следить за темной полосой Сигурд не забывал.
Что же это было? В конце концов он даже поднялся на ноги, желая разглядеть получше. Рябь? Сигурд покосился на два драккара, шедшие рядом, и увидел там Бьерна и отца. Двое кормщиков, как и он сам, посматривали на север.
Спустя некоторое время полоса подошла совсем близко: сплошной стеной молока с озера надвигался туман…
— Эгей! — негромко, чтобы не разбудить спавших, окликнул Олав Можжевельник. — Переговариваться будем, поняли?
Молоко залило нос кнарра, чуть отступило, нахлынуло снова… И Сигурд перестал ясно видеть даже собственные ноги.
— Эгей! — позвал он. С драккаров немедленно отозвались дружеские голоса.
Стараясь держать весло ровно, Сигурд закутался в плащ и принялся следить, как на ворсинках сукна появлялись и пропадали капельки влаги. Корабли не столкнутся, не спутаются веслами: не в первый раз… Кормщики сумеют править по голосам.
Потом кнарр начал раскачиваться. Длинные, очень пологие волны чуть приподнимали его-и опускали. Они тоже шли с севера, — где-то там, видно, штормило, но сюда докатывалась лишь мертвая зыбь.
Сигурду вдруг показалось, что все море Нево, как живое, шевелится под ним, беспокойно ворочаясь в своем каменном ложе.
— Эгей! — полетело в туман.
Совсем рядом во мгле наметилось какое-то движение, белые пряди тумана раздвинулись, появился Эрлинг.