Джиллиан почти целый день пролежала в гостиной. Постепенно она успокоилась. Почувствовала себя окрепшей, правда, стоило ей только приподняться, как голова закружилась. Посидела, подождала, пока пройдет головокружение. Затем взяла костыли, которые валялись рядом с нею на полу, и встала. Дело пошло лучше, чем она ожидала. Доковыляла до кухни, съела целую банку консервированного тунца и несколько рисовых вафель, которые купила несколько месяцев назад и которые ей тогда не понравились. Запила еду бокалом просекко, хотя врач запретил ей алкоголь на то время, пока она принимает лекарства.
Дошла до ванной комнаты и открыла свою створку шкафчика, до отказа набитого лекарствами, отпускаемыми без рецепта, а также косметическими и гигиеническими средствами. Женщина, которая здесь жила, опасалась, видимо, дурного запаха изо рта, глотала витамины – наверное, из-за неполноценного питания, – периодически страдала от головных болей и повышенной кислотности желудка. Боялась старения кожи и ломкости ногтей. Занятая на работе женщина, у которой денег больше, чем времени, которая часто бывала в разъездах, покупала в маленьких лавочках мыло ручной работы с оливковым маслом и никогда им не пользовалась, заводила новые зубные щетки, не успев выбросить старые. Джиллиан невольно пришло на ум, что теперь-то для ее вещей хватит места, а вот горевать по Маттиасу у нее не получается. То вдруг она расплачется и не может остановиться. То вообще забывает, что Маттиаса больше нет. Они ведь часто расставались на день-другой, на несколько дней, потому и одиночество для нее не труд. Джиллиан и на похоронах-то его не была, откуда же ей знать, что он мертв?
Сняла блузку, сняла бюстгальтер. Осматривая себя сверху донизу, смогла даже вообразить, будто ничего не произошло. Несколько синяков на теле да шов после операции на ноге, а больше ничего не заметно. Но вот, подняв глаза, она стала вглядываться в свое лицо. Находясь в больнице, она, кроме ран, ничего не видела. А то, что теперь увидела там, выше, над своим почти невредимым телом, мигом лишило ее сил. Живот свело, она тихо опустилась на пол. На четвереньках доползла до спальни и легла в кровать. Проверила на ощупь свое обнаженное тело – грудь, талию, бедра.
* * *Пробудившись среди ночи, Джиллиан не смогла заснуть снова. Она встала, доковыляла до кабинета. Включила компьютер и зашла в свой почтовый ящик. Входящие – триста с лишним писем! Бегло проглядела темы. Скорейшего выздоровления. Всего наилучшего. Примите соболезнования. Вызовы на совещания, а через несколько дней – протоколы этих совещаний. Она стерла все мейлы до единого. Ящик другого аккаунта, с которого она вела переписку с Хубертом, был пуст. Набрала в поисковике свое имя и фамилию. Кроме ряда кратких сообщений о произошедшей аварии, нашла еще ссылки на свою передачу, нашла свою биографию, две-три посвященные ей статьи, в том числе даже статью в Википедии, составленную каким-то поклонником и, как ни странно, достоверную. Вот интересно, как долго человек может прожить в Интернете после своей смерти? В каком-то блоге подробно обсуждалась ее деятельность телеведущей. Блогер, похоже, испытывал к ней глубокое отвращение. Поначалу она решила, что текст написан мужчиной, но стала читать дальше и догадалась: нет, явно женщина. Чувствовалось, что авторша с нею когда-то встречалась, может, она художница или организатор выставки, а Джиллиан брала у нее интервью. Когда Джиллиан ругали в прессе, она хотя бы знала, с кем имеет дело. А тут она как будто подслушивала у двери в комнату, где о ней говорят. «Ты же не можешь нравиться всем», – заметил как-то Маттиас, когда ее однажды раскритиковали, но ведь не в том дело. Она так и не научилась отделять себя от своей работы, и кто наводил критику на работу, тот ставил под сомнение и ее персону. В конце страницы предлагалось оставить комментарий к тексту. Там она обнаружила несколько записей, в основном признававших правоту блогерши, и ряд коротких высказываний, изобиловавших опечатками и непристойными словами. Джиллиан, прикинув, стоит ли отвечать, решила не ввязываться. Выключила компьютер и открыла верхний ящик письменного стола. Конверт с фотографиями лежал на том самом месте, где она его оставила.
Джиллиан встретилась с Хубертом прямо перед записью в студии. Пока готовились, он только и поносил телевидение, якобы губительное для его картин, а сам при этом бесстыдно ее разглядывал. Уже стоя в свете прожекторов, спросил, не хочет ли она после записи выпить с ним бокал вина, но она отказалась.
«Не пугайтесь, – иронически усмехнулся он. – Я не собираюсь писать ваш портрет». Почему-то эти слова прозвучали обидно.
Когда кончили записывать всю передачу, оказалось, что Хуберт уже ушел, и Джиллиан испытала некоторое разочарование, хотя на него и злилась. Смывая грим, Таня показала набросок к ее портрету, мимоходом сделанный Хубертом. Ничего особенного, но Джиллиан разозлилась еще больше.
Маттиаса дома не было, она на скорую руку сделала себе бутерброд и засела в кабинете. Нашла персональный сайт Хуберта Амрейна, открыла. В разделе News одна-единственная новость о групповой выставке двухгодичной давности. В разделе Who I am под фотографией Хуберта размером с почтовую марку его краткая биография. Получив профессию шрифтовика, параллельно с работой учился в Высшей художественной школе. Далее – список незначительных грантов, которые он получал, и групповых выставок, в которых он участвовал. Джиллиан кликнула раздел Gallery. Пять картин, на всех изображены пустые, без людей, помещения: кабинет, гостиная, спальня, кухня, ванная комната. На картинах ночь, пространство лишь кое-где освещается. Почти ничего не разглядеть, однако складывалось впечатление, будто кто-то есть в этих комнатах, кто-то прячется в потайном уголке или за спиной у наблюдателя. Ниже сообщалось, что картины выполнены цветными карандашами на бумаге, размер – 15×21 см. В разделе Contact me она обнаружила адрес электронной почты.
Что бы такое спросить у Хуберта? Почему он не хочет написать ее портрет? Она долго вглядывалась в пустой компьютерный экран, потом все-таки выбрала отправителя: Фрекен Жюли. Адрес, который она завела для того, чтобы анонимно посылать мейлы. Всякий раз при использовании этого адреса ей казалось, будто она и в самом деле другой человек, будто она снова играет роль безрассудной, но решительной героини Стриндберга. Вспомнила завершающий показ в театральном училище и даже кое-что из текста: «И если уж я буду танцевать, так только с тем, кто в танце поведет!» Аплодисменты долго не смолкали. После ей казалось, что она с кем угодно может помериться силами и любая роль ей по плечу. Теперь на фотографиях она видела только тощую девчонку с дурацким выражением лица и вытаращенными глазами.
Недолго думая она написала Хуберту, как восхищается его работами и как ей жаль, что у него на персональном сайте нет новых картин. И, чуть помедлив, добавила: «К тому же я имела случай убедиться, что внешне вы очень привлекательны». Подписалась именем Жюли и нажала «отправить».
Она уже ложилась спать, а Маттиас все еще не вернулся. В пять утра проснулась, Маттиас лежит рядом. Тут же вспомнила Хуберта и представила себе, как они бы встретились у него в мастерской. Она постучала бы в дверь, он бы открыл, впустил ее. Вот она, не снимая плаща, идет по залу, осматривается. Мастерская выглядит точно, как в старом голливудском фильме: высокие окна, печка-буржуйка, большой мольберт. Хуберт разглядывает ее с тем же дерзким любопытством, что она подметила перед интервью, и показывает на старый кожаный диван. Прикинувшись, будто не заметила этого жеста, Джиллиан подходит к большому окну, откуда открывается вид на городские крыши и Эйфелеву башню вдали. Небо скрыто темными дождевыми облаками, но на горизонте облачный покров разорвался и выглянуло солнце, и вот уже серый металл городских крыш сверкает в его лучах. Джиллиан слышит, что Хуберт тихонько подошел к ней сзади. Наконец она обернулась, скинула плащ, а под ним маленькое черное платьице. Хуберт улыбнулся, принял плащ и бросил на кресло. Взял с низенького столика блокнот, угольный карандаш и стал ее рисовать. Джиллиан закрыла глаза. Слышала только, как уголь шуршит по бумаге.
Маттиас перевернулся на бок. Джиллиан тихонько встала, вышла на балкон. Несмотря на прохладу, она не зябла. Светало, птичий галдеж звучал громко, как будто в закрытом пространстве. Издалека тоже доносились шумы – редкого в этот час движения на автостраде, да еще поездов, которые сортируют на железной дороге.
* * *Спустя немного времени Хуберт и Джиллиан стали переписываться каждый день. Маттиас не уставал интересоваться, отчего она по десять раз на дню заходит в почту. Она только плечами пожимала. Джиллиан – под псевдонимом – отважилась спросить Хуберта, зачем его моделям обнажаться догола, если, как он утверждает, тело само по себе его не интересует. Он ответил почти теми же словами, что в интервью, оттого она ему не поверила. Написал про встречу как часть процесса, про единственно верную минуту – разве такое запланируешь? Настойчиво просил ее прислать фотографию, но она ответила, что фотографий у нее нет.
Маттиас перевернулся на бок. Джиллиан тихонько встала, вышла на балкон. Несмотря на прохладу, она не зябла. Светало, птичий галдеж звучал громко, как будто в закрытом пространстве. Издалека тоже доносились шумы – редкого в этот час движения на автостраде, да еще поездов, которые сортируют на железной дороге.
* * *Спустя немного времени Хуберт и Джиллиан стали переписываться каждый день. Маттиас не уставал интересоваться, отчего она по десять раз на дню заходит в почту. Она только плечами пожимала. Джиллиан – под псевдонимом – отважилась спросить Хуберта, зачем его моделям обнажаться догола, если, как он утверждает, тело само по себе его не интересует. Он ответил почти теми же словами, что в интервью, оттого она ему не поверила. Написал про встречу как часть процесса, про единственно верную минуту – разве такое запланируешь? Настойчиво просил ее прислать фотографию, но она ответила, что фотографий у нее нет.
«Мы встречались когда-нибудь?»
Джиллиан прочитала этот мейл лишь на следующее утро. Она улетала на несколько дней в Гамбург снимать репортаж о старике-писателе, выпустившем нечто вроде автобиографии. Рейс только в полдень, так что она еще лежала в постели, когда Маттиас собрался на работу. Поцеловал ее на прощание.
Ночью она плохо спала, с утра настроение было какое-то подавленное, хотя и без всяких причин. Даже не глотнув утреннего кофе, Джиллиан села за компьютер. Написала Хуберту, что у нее нет никакого желания поработать для него моделью. Только представит себе, как он заявится с фотоаппаратом к ней в квартиру, и уже противно. Не из-за собственной наготы, а из-за вторжения в ее дом, да как он будет тут все оглядывать, да какое впечатление составит о ее жизни. Не в обиду ему будь сказано.
Выпила кофе, выкурила сигарету. Стоя под душем, воображала, как Хуберт станет писать ее портрет. Она осматривается в мастерской. Он указывает на старый кожаный диван. Не скинув плаща, она садится. Он берет стул, усаживается напротив и принимается за работу. Через некоторое время он, отложив блокнот, явно хочет сказать ей что-то важное, но колеблется. Наконец, понизив голос так, что она едва разбирает слова, предлагает ей пойти за ширму и раздеться. Когда Джиллиан нагишом выходит из-за ширмы, Хуберт как раз вставляет пленку в большой фотоаппарат. Не поднимая глаз, он просит ее прилечь с книгой на диван. Смотрит в видоискатель, так что глаз его опять не видно, но все равно она ощущает его беззастенчивый и холодный взгляд.
Джиллиан складывала дорожную сумку. Времени еще хоть отбавляй, можно проверить почту. От Хуберта уже пришел ответ. Дескать, если ей неприятно фотографироваться в собственной квартире, то можно встретиться в его мастерской. «Ты себя выдал, – подумала она, – ты меняешь правила посреди игры».
Мейлы летели в ту и другую сторону с минутным интервалом.
«Вы одна?»
«Вам бы только того и хотелось».
«Значит, одна».
«Все-таки вы стараетесь меня использовать!»
«Почему же?»
«Стараетесь меня себе представить, вообразить».
«Вы не показываетесь, вот я и вынужден стараться».
«Почему вы пишете только женщин? Почему только обнаженных?»
На сей раз ответ заставил себя ждать. И разочаровал Джиллиан. Поразмыслив, она отстучала другой вопрос, но тут же его стерла. И снова написала.
«Вы спите со своими моделями?»
Только успела отправить, как от Хуберта пришел еще один мейл. Мол, благодаря наготе между художником и моделью возникает эротическое напряжение, тяга друг к другу. Искусство состоит в том, чтобы использовать эту энергию для создания картины.
Тут уж Джиллиан пожалела, что задала тот вопрос. Ответ, снова заставивший себя ждать, звучал так:
«Предлагаю встретиться».
«Это непрофессионально».
«Предлагаю встретиться».
«Вы повторяетесь!»
«Все в жизни повторяется».
«Нет».
«Тогда чего же вы добиваетесь?»
Джиллиан призадумалась. Написала ответ, перечитала, улыбнулась и кликнула «отправить». Ответа дожидаться не стала, выключила компьютер. Когда шум вентилятора окончательно смолк, ей показалось, что в квартире как-то очень уж тихо.
В Гамбурге шел дождь. В аэропорту Джиллиан взяла такси и поехала домой к писателю. Съемочная группа уже находилась там, и писатель страшно волновался, потому что оператор хотел переставить мебель в гостиной. Еще писатель отказывался гримироваться, хотя ведь ясно, что на протяжении жизни его уже сто раз гримировали. Джиллиан вмешалась с объяснениями: все ради того, чтобы он выглядел совершенно естественно. Во всяком случае, она ему вроде бы понравилась, постепенно он чуточку расслабился и даже неуверенно пытался с нею пофлиртовать. Засняли его за письменным столом и на фоне книжных стеллажей, на прогулке по району портовых складов, в шикарном кафе, куда, по его словам, он добровольно ни за что бы не пошел. Джиллиан попросила его попутно что-нибудь записывать, делать заметки, но он не прихватил из дому ни листка бумаги. Пришлось ей одолжить писателю черный блокнотик-молескин, и какую-то запись он сделал. Потом вернулись в его дом, чтобы записать интервью. Джиллиан разместилась поближе к камере. Открыв блокнотик со списком вопросов, она углядела следующие строчки: «Именно таким читатели представляют себе писателя. Телевидение полностью оправдало мои ожидания». Не моргнув глазом она задала первый вопрос.
Писателя, видимо, задевало, что автобиография привлекла больше внимания и имела больший успех, нежели его амбициозные эксперименты в прозе.
– Между тем и эта книга – вымысел! – заявил он.
– Но где же тогда реальность? – удивилась Джиллиан.
– Тому, кто жаждет познать реальность, достаточно просто выглянуть в окно.
– Зачем же вы пишете свои книги?
Писатель поглядел на нее с сочувственной улыбкой:
– Из профессиональных соображений – так ответил на данный вопрос один мой коллега. А другой сказал: из жадности, похоти и тщеславия. Вероятно, в моем случае…
Тут беседу прервал звукооператор, он поймал посторонние шумы и поэтому попросил их повторить последние фразы. Но писатель не соглашался:
– Вот оно, бремя реальности! Ее нельзя ни повторить, ни исправить. Возможно, мы именно поэтому читаем книги.
– Что изменили бы вы в своей жизни, если бы могли прожить ее снова? – выступила с вопросом Джиллиан.
Писатель как будто рассердился, вдруг заявил, что очень устал, и с большой неохотой отвечал на все последующие вопросы. Спустя четыре часа Джиллиан наконец с ним распрощалась. Уж как-нибудь она сумеет слепить из всего этого материала сюжет на четыре минуты, но с реальностью он будет связан еще меньше, чем триста пятьдесят страниц упомянутой биографии.
* * *Находясь в Гамбурге, она не проверяла почту на аккаунте Фрекен Жюли. Собственная роль в этой электронной переписке ей разонравилась.
Однако, вернувшись через четыре дня домой, она все-таки заглянула в ящик. Хуберт послал два мейла, один сразу после того, как она выключила компьютер, другой – на следующий день. В первом он подробно описывал, как будет ее целовать. Составил для себя довольно точный ее портрет, упоминал короткую стрижку и тонкую талию. Во втором мейле он принес извинения за первый. Он, дескать, увлекся и теперь сожалеет об этом. Джиллиан так и не сумела разобраться, которое из посланий больше ее разозлило. И она решила встретиться с Хубертом. Написала, что не намерена ни позировать ему, ни целоваться, зато согласна с ним просто немножко выпить. Для встречи предложила одно кафе в стороне от центра, где как-то раз бывала. Взглянула на часы.
Написала: «Буду там в семь вечера. Вы легко меня узнаете. Жюли».
Хуберт быстро прислал любезный, но сдержанный ответ.
Обычно Маттиас приходил домой поздно. Она оставила ему записку на крошечном листочке: надо, мол, заехать на работу, когда вернусь, тогда и вернусь. Долго размышляла, как ей одеться, и выбрала наконец самые неприметные вещи, какие нашла в своем гардеробе. Вельветовые брюки цвета беж, белая маечка с кружевной вставкой на груди. Набросила на плечи серый свитерок. Краситься не стала, хотя вообще-то и носа не казала на улицу без пудры, без туши для ресниц.
В кафе Джиллиан заявилась слишком рано. Помимо нее, там находились лишь две женщины, да еще юная парочка. Эти были заняты друг другом, зато женщины с любопытством ее разглядывали – может быть, узнали. Она села за столик в самой глубине зала и заказала мятный чай.
Хуберт пришел в начале седьмого. Увидев Джиллиан, он испытал явное облегчение. Подошел к ее столику, широко улыбаясь:
– Ах, так это вы! Как же я не догадался.
Джиллиан не привстала, Хуберт протянул ей руку. Выглядел он совсем не таким самоуверенным, как в студии, и оттого сразу показался Джиллиан намного симпатичнее. Он молчал, она тоже не знала, что сказать. Наконец он поинтересовался, отчего она назвала себя фрекен Жюли.