Ну что же. Можно давать представление.
Я выпорхнула из комнаты, прошла перед сразу посерьезневшим Эллером и, вскинув руку, выговорила обманчиво хрупким капризным голоском:
— Ты знаешь, мне ка-ажется, что завтра стоит поехать к па-апе. А, Леонардик?
— Достаточно, — резко остановил меня режиссер. И замолчал.
Неужели этому привереде не понравилось? Тогда посоветую ему выписать Смоктуновского — пусть играет ему двадцатисемилетнюю дурочку! Впрочем, Смоктуновский почти десять лет как умер.
— Пройдитесь еще раз. Ничего не говорите, — скомандовал Эллер. — А теперь сделайте вид, что увидели что-то невкусное.
Так. Представьте, что вам очень нужны деньги, а я не даю, и скажите: «Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с „баблом“!» Говорите.
Я чуть выпятила нижнюю губу, отставила руку от корпуса и произнесла:
— Да я и у папы возьму, ты один, что ль, с «баблом»!
Эллер помолчал, потом повернулся ко мне спиной и выговорил:
— Ну что ж. Я в вас ошибался. То есть…
Я хочу сказать, что ошибался в том плане, что я вас, Женя, недооценил. Вы гораздо лучшая актриса, чем я даже мог допустить изначально. Я вообще предпочитаю не хвалить актеров, но в вашем случае надо сделать исключение. Пожалуй, я бы пригласил вас в свой новый фильм, если только… — Он осекся.
— Если только — что?
— Если все кончится благополучно, — выговорил он. — Понимаете, ситуация такова, что я не хочу загадывать. А теперь по существу. Вы — первоклассная актриса. Если различия между вами и Алиной есть, то их вижу только я, потому что у меня наметанный профессиональный взгляд. Впрочем, и эти шероховатости можно сгладить совершенно. Мне кажется, что я недаром потратил время, наводя справки о вас и о вашем характере. Мы еще с вами поработаем, а теперь вот что: я нанимаю вас не только как дублершу моей жены, но и как телохранителя для меня самого. Потому что, опасаясь за жену, невозможно не опасаться за самого себя.
— Совершенно с вами согласна, Леонард Леонтьевич, — почтительно отозвалась я.
— Кстати, об имени. Вы, кажется, назвали меня «Леонардик», не так ли?
— Ну, обычная нежная фамильярность, которая, мне кажется, свойственна почти каждой женщине в отношении мужа. Вы, надеюсь, не в обиде? Творческий процесс как-никак…
— Конечно, нет. Для пользы дела я согласен быть не только Леонардиком, но также Нардиком, Ленчиком или даже Козлом-Самолетом, как меня еще в Щукинском приласкали. Дело в другом. Алина зовет меня совсем не так. Она называет меня Лео-Лео. От сокращенного имени-отчества: ЛЕОнард ЛЕОнтьевич.
— Запомнила. Значит, Лео-Лео… А что, красиво. Лео-Лео… — повторила я с интонациями Алины.
Эллер даже в лице переменился. Честно говоря, первым моим впечатлением было, что он испугался. Правда, мэтр быстро овладел собой, ведь он не только талантливый режиссер, но еще и актер не последний.
— Натурально, — наконец произнес мой новый клиент. — Вот сейчас вы произнесли мое имя точно голосом Алины. Впрочем, вам много говорить не придется. Я скажу вашему отцу.., тьфу ты, Борису Оттобальдовичу, отцу Алины, что у вас частичная потеря памяти. Видите — я тоже вживаюсь в роль. Бжезинского уже вашим отцом назвал. Но это хорошо, хорошо.
— Подождите! А что там насчет потери памяти? — остановила режиссера я.
— Ах, да. Вы ведь как будто приехали с альпийского курорта. Алина сейчас там в действительности и находится. Так вот, думаю, Борис Оттобальдович нисколько не удивится, если я скажу, что вы сорвались на горнолыжном спуске и немного ушиблись головой, отчего произошло незначительное расстройство памяти. Кстати, вот вам и причина для косметического «ремонта»: повреждения при падении. Остальное довершит грим.
— Частичная потеря памяти… Очень уж затерто, сериалом мексиканским отдает. Хорошо еще, не амнезия сразу.
— Ну, амнезия была бы существенным перебором, говорю вам как режиссер. Знаете, Женя, воспринимайте все это, если хотите, как съемки фильма. Тем более что моя персона к такому располагает. Если мы скажем Борису Оттобальдовичу, что у его любимой единственной дочки амнезия, то он сильно разозлится, расстроится. А так — ничего, можно сказать, пустяки. Что касается «затертости», считайте, что мы снимаем посредственный фильм. На таком неблагодарном материале нам шедевр и не нужен.
Да и Борис Оттобальдович…
— Такое впечатление, — перебив мэтра, заметила я, — что во всей этой истории вы больше всего опасаетесь именно Бориса Оттобальдовича Бжезинского, отца Алины и, следовательно, человека, который никогда бы не причинил ей вреда.
— Я беру его за эталон, — заявил Эллер, на сей раз нисколько не смутившись. — Если поверит он, то могут поверить и другие.
То есть они, уж конечно, наверняка поверят.
— Не нравится мне все это… — проговорила я. — Впрочем, Леонард Леонтьевич, свое мнение я буду держать при себе. Да, кстати: разрешите вопрос?
— Пожалуйста.
— Мне кажется, что вы используете меня не столько как дублершу Алины и уж тем более не как собственного телохранителя.
А как живца. По-моему, вы рассчитываете на то, что щука клюнет, а живец внезапно окажется более хищной рыбой, чем эта щука, и порвет ее в клочья. Так, Леонард Леонардович?
— Леонтьевич я. На мой взгляд, если наведенные мной справки соответствуют истине, то вы действительно вполне на такое способны, — сухо ответил он.
Я оставила эту реплику без ответа. Если он в самом деле так думает, то совсем недалек от истины. Но всех возможностей Хамелеона не знает даже сам Хамелеон…
* * *Ночевала я у Эллера. Конечно, позвонила тетушке и предупредила, что ночую… гм.., у подруги. Не стану же я в самом деле говорить ей, что осталась на ночь у ее любимого режиссера, который взял меня в «жены» — пока на время тарасовских кинопроб, а дальше — как бог пошлет.
И, разумеется, ни о каком «супружеском долге» никто и не заикался. Думаю, Леонард Леонтьевич и мог бы выкинуть что-то в таком духе, будь он лет на двадцать или двадцать пять помоложе. Но он был опытным и видавшим виды ловеласом. Такие, как утверждал известный французский писатель, сравнивают женщину с яблоком и говорят, что не надо срывать плод незрелым: когда придет время — он сам упадет в руки.
Правда, в нашем случае я была совсем другим фруктом.
Перед сном — наверное, чтобы обеспечить мне красочные сновидения, — господин Эллер показал две анонимные записки, которые подбросили его жене. Не буду приводить их содержание, просто отмечу, что ничего полезного для моей работы на Эллера они не содержали. У меня создалось даже впечатление, что их написали от нечего делать. Впечатление, впрочем, очень субъективное…
Не знаю почему, но я почти всю ночь так толком и не заснула. Какое-то лихорадочное возбуждение сжирало меня, не давая полностью расслабиться и вверить себя живительному сну. Если оторваться от контекста договора, то сама по себе работа в качестве дублерши жены киномэтра — дело очень соблазнительное. Какая-нибудь глупая жаба, без сомнения, попыталась бы воспользоваться положением, влезла бы к Эллеру в койку, а потом и в доверие. Алгоритм последующих возможных событий всем известен, и нет надобности приводить его в подробностях.
По идее, Женечка, следовало бы и тебе ковать железо, не отходя от кассы. Вот уж тетушка была бы в восторге. Или нет? Ах, он старше меня на… На сколько? Так ведь он, судя по всему, очень даже в порядке, если женился на двадцатисемилетней женщине, которая на четверть века его моложе. Творческие люди — они такие.
Вот взять хотя бы Гете. Сей благородный старец, написавший «Фауста» и «Горные вершины», в восемьдесят два года женился на восемнадцатилетней. Злословили, что он специально подбирал себе в пару девушку такого возраста, чтобы им вдвоем в сумме было сто лет.
А Виктор Гюго, автор «Нотр-Дам де Пари»? Этот французский гражданин и вовсе хорохорился и беспутствовал до восьмидесяти четырех, что совершенно не мешало ему создавать гениальные произведения. Даже, как говорится, еще и помогало.
Вообще, быть музой у служителя искусства — занятие лестное, хотя и неблагодарное. Например, Елена Дьяконова, более известная как Гала. Ведь ее передавали, как переходящее Красное знамя, от Элюара к Дали и обратно! А глупенькая Алина на музу как-то не тянет… С другой стороны, может, глупенькая она только внешне? Вообще, женщине совсем не обязательно потрясать интеллектом, легко «брать» вопросы в "Что?
Где? Когда?" и разгадывать кроссворды за пять минут, чтобы быть умной. И Алина по-своему в чем-то очень умна, если смогла выйти замуж за такого человека, как Эллер.
Лео-Лео и ему подобные не женятся на куклах, которые только на то и способны, чтобы проделывать ряд несложных телодвижений, сопряженных с необходимостью секса и совместных с мужем выходов в свет. Не-ет!
Такие, как Леонард Леонтьевич, любят стерв.
Такие, как Леонард Леонтьевич, любят стерв.
Даже не стерв, а — стеррррв!
И Алина Эллер — едва ли исключение.
Примерно такие мысли и мелькали у меня в голове во время того полусонного-полубодрствующего состояния, в котором я пребывала почти всю ночь. Лишь под утро я заснула под аккомпанемент мысли, что, верно, этот Эллер уже начал путать кино и действительность. Чего стоила только его неожиданная фраза «Будьте моей женой»!.
А ведь действительно — как в кино. Был же фильм с Андреем Мироновым и Еленой Прокловой в главных ролях. Только название его — «Будьте моим мужем».
Вспомнив это, я как-то сразу успокоилась и заснула.
Глава 4
То, что проспала я от силы два часа, не помешало мне подняться рано: что-то словно толкнуло меня в бок, и я проснулась. За дверью слышались шаги и сдержанный кашель хозяина квартиры. Я оделась и вышла к нему — Как спалось, дорогая? — обратился он ко мне с такой улыбкой, что я сразу поняла: отвечать я должна не от имени Евгении Охотниковой, а уже как сама Алина Эллер.
— Да ты знаешь, Лео-Лео, как-то не очень спалось, — призналась я томно. — Тут у тебя в квартире.., комары разные, мухи.
А одна муха так и вовсе не муха, а дирижабль какой-то. Я ее все утро боялась.
— Какие еще мухи зимой? — весело спросил он.
— Ужасные! Они, наверное, на зимовку сюда залетели.
— Муха — не птица, — назидательно произнес Эллер, рассмеялся и скомандовал:
— А теперь отбой, Евгения Максимовна. Можете говорить со мной от собственного имени. Вы блестяще вживаетесь в роль. Я, конечно, укажу вам за завтраком на ряд недоработок, но тем не менее — сыграно превосходно. Кстати, что вы такое говорили про мух и комаров? На улице — минус двадцать пять.
Я пожала плечами.
— Вы же сами просили, Леонард Леонтьевич, чтобы я выдавала какие-нибудь глупости в духе Алины. Вот и пожалуйста: сказано — сделано.
— А, вы в этом смысле… Ну что ж, хорошо.
— Леонард Леонтьевич, — произнесла я, — прежде чем я окончательно перейду к исполнению роли вашей жены, мне хотелось бы попросить вас о двух одолжениях.
— Пожалуйста, слушаю вас.
— Во-первых, Леонард Леонтьевич, моя тетушка, Людмила Прокофьевна, является большой вашей поклонницей и просила поставить автограф вот на этой книге — вашей автобиографии. Я ее вчера приобрела специально.
Эллер рассмеялся, довольный. Несмотря на то что он был убелен сединами и достиг в мире российского кинематографа практически всего, кажется, он остался тщеславным, как мальчишка, и падким на лесть и внимание.
— Ну, это запросто, — отозвался он. — Где книга? Ага! Как зовут вашу тетушку, Людмила Прокофьевна? — И он крупным, энергичным скачущим почерком надписал на титульном листе: «Милой Людмиле Прокофьевне от Леонарда Эллера с наилучшими пожеланиями». Затем поставил дату и расписался.
— Ну вот, теперь она вас и вовсе будет боготворить, — еще подпустила я лести. — Благодарю вас, Леонард Леонтьевич. А теперь — второе одолжение.
— Надеюсь, столь же приятное? — развалившись в кресле, спросил мэтр.
— Ну.., дело в том, что мне совершенно необходимо съездить домой.
— Зачем? — спросил он.
— Мне нужно взять некоторые очень важные для работы вещи. Вы же понимаете, что, идя вчера на встречу с вами, я не предполагала такого неожиданного и скоропостижного развития событий и потому ничего не захватила.
Эллер постучал пальцем по столу и выговорил задумчиво:
— Мне не хотелось бы вас от себя отпускать. Но раз так.., если это необходимо, то, конечно, вы можете ехать и взять из дому все, что требуется. Ну и, — он несколько принужденно улыбнулся, — отдадите тетушке книгу. Не таскать же вам ее с собой!
Я думаю, Борис Оттобальдович сильно удивился бы, увидев у своей дочери книгу с автографом ее собственного мужа.
— Это да.
— Только, Женя, я хотел бы просить вас: не задерживайтесь. Сейчас около восьми утра, еще не совсем рассвело, так что в оптимале хотелось бы, чтоб вы обернулись до того, как окончательно взойдет солнце.
И еще: постарайтесь как можно меньше попадаться на глаза кому бы то ни было в моем дворе.
У меня, естественно, возникли сомнения относительно последнего указания, но я не стала влезать в прения, а быстро оделась и, пообещав быть через час-полтора, поехала домой.
Несмотря на раннее время, тетушка уже проснулась. Она хлопотала на кухне, когда я вошла в квартиру.
— У-ух, холодно! — выдохнула я. — А тут просто теплынь.
— Оладышки жарю, Женечка! — откликнулась тетя Мила с кухни. — Хочешь оладышков? Или тебе что-нибудь поплотнее?
— Нет, я завтракала.
Тетушка дождалась, пока я войду на кухню, а потом живо развернулась ко мне и, уперев руки в бока, спросила с нескрываемым интересом:
— Ну и как прошла встреча с Эллером?
— Прекрасно, — ответила я. — Кстати, вот для тебя автограф. Посмотри первую страницу.
— «Милой Людми…» Спасибо, — кивнула тетя. — Ну и как он вживую?
— Да примерно такой же, что и на телеэкране. Приятный мужчина, конечно. Немножко болтливый, но это, наверное, общий грех для всех киношников. Комплименты говорил.
Я хотела было сказать о «замужестве», но вовремя вспомнила предостережение Леонарда Леонтьевича: желательно, чтобы о нашем договоре знало минимальное количество людей. Тетушке же знать о нем совершенно необязательно, да и не умеет она хранить секреты, несмотря на юридическое свое образование.
— А что он тебе звонил? Предлагал работу?
— Да нет, — хитро ответила я, — можно сказать, что не предлагал. Долго объяснять, тетя Мила. Да и зачем? Ты же в любом случае станешь меня пилить — либо за легкомыслие, либо, напротив, за пуританство.
Тетушка прищурилась и лукаво произнесла:
— Ага! Кажется, я понимаю. Приставал?
Ну, он этим славен. Конечно, я его уважаю и люблю, но вот такого, как он, тебе в мужья не хотела бы.
Наконец-то! Хоть кого-то моя любезная родственница не прочит мне в благоверные!
А то, честно говоря, списки возможных кандидатур сильно меня утомляют.
— А сейчас ты куда? — спросила она.
— Да так.., в гости.
— С Эллером?
— Почему ты так решила?
— Да только что в свежей газете прочитала, что жена его на австрийском горнолыжном курорте отдыхает, а муж приехал, значит, в Тарасов и тут усиленно клеит женщин вместе с тестем со своим. С Борисом Оттобальдовичем, стало быть.
— Ну-у! — протянула я. — Про него в «желтяках» даже писали, что он заключил брак с мужчиной. Это он мне сам рассказывал. Представляешь, и такую чушь помещали на первых страницах!
— Значит, с ним, — окончательно решила тетушка.
Поняв, что спорить все равно бесполезно и что, даже если я буду отрицать, она все равно останется при первоначальном своем мнении, я тяжело вздохнула. А затем сказала, что да, получила приглашение и иду в гости.
— Кстати, тетушка, если уж ты во всем хочешь дойти до самой сути, то идем мы к твоему бывшему сердечному другу.
— К Бжезинскому? — ахнула тетя Мила.
— К нему. Передать привет не обещаю, а вот рассказать тебе, как все там было, — это с удовольствием.
— Конечно, конечно, — грустно сказала она.
Бедная тетушка! Наверное, не на пустом месте она каждый день припоминает, что время идет, что время не терпит и что нежданно-негаданно настает момент, когда многое уже нельзя восполнить, нельзя вернуть. Ну что же, сегодня у меня будет возможность посмотреть на того, о ком она, быть может, жалеет больше всего…
* * *Когда я вернулась к Эллеру, он был не один. Нет, не с женщиной. В квартире Леонарда Леонтьевича я нашла того самого парня с каменными скулами и фигурой Шварценеггера, который накануне провожал меня в ресторане до VIP-зала к ожидающему меня мэтру.
Кажется, его зовут Сережа Вышедкевич, и он в курсе всех событий.
— Вот что, — сказал великолепный Лео-Лео, — я думаю, Женя, что вам с Сергеем нужно скоординировать ваше дальнейшее сотрудничество, а оно обещает быть весьма тесным. Кстати, вот вам аванс за пять дней вперед, чтобы сгладить впечатление от разговора с Сережей. Он человек жесткий и весь какой-то.., угловатый, неудобный. Но зато — надежный.
— Ладно, Леонтьич, вали-ка на кухню, — сказал Вышедкевич, — ты еще сегодня ничего не жрал. Потом опять будешь на каждом углу машину тормозить, чтобы эту отраву, как ее.., ага — шаурму купить.
«Ого! — подумала я. — А Сережа-то, кажется, на очень короткой ноге держится с кумиром миллионов. Между прочим, где-то я его, того Сережу, кажется, видела. Где же? У меня ведь абсолютная зрительная память. Ах, ну да! Он играл в фильме Эллера „Старая весна“ ужасного бандюгу-рэкетира. Кстати, очень неразумно со стороны Лео-Лео засвечивать в фильмах своих телохранителей, да еще личных, „прикрепленных“. Или он сначала снял парня в фильме, а только потом взял к себе в охрану?»
Эллер вышел из комнаты. Вышедкевич повернулся ко мне и, уперевшись в мое лицо плотным, тяжелым взглядом, задал вопрос, неприятно меня удививший: