И снова я вернулся на двадцать лет назад. Шел по лесной тропке с моими друзьями, чтобы вызволить из дачного заточения и увезти в Москву наказанную теткой Майку, и ели то наступали на тропинку, то редели, оставляя небольшие полянки с нетронутыми опятами на пнях. А под конец, перед выходом из леса, было болото, и приходилось идти осторожно, прыгая с кочки на кочку, а потом нырять в овсяное поле с колючей стерней, за которым уже виделся Майкин «карцер» – древний деревенский домишко с участком в десяток с небольшим соток. И мы взбегали на крыльцо, где в неожиданно жаркий осенний день роились толстые жадные осы. Мы кое-как открывали ржавый замок – за выбитые окна тетка могла и порешить в одночасье – и двигались со своей феей обратно. И когда оказались на опушке, у выхода из леса, было уже темно. Мы решили, что автобусы теперь вряд ли ходят, поэтому быстренько обустроили шалаш, развели костерок, чтобы его дым отгонял комаров – и заночевали прямо в лесу, сумасшедшие от своей самозабвенной дружбы и всепоглощающей любви…
…И я с друзьями сидел и пел таежные песни возле этого костра до тех пор, пока не прошел через болото и не увидел, что теткина деревенька преобразилась, обустроилась – и только дом тетки, на отшибе, остался таким же, как и был, лишь стал еще более приземистым и старым. И еще одна новость – теперь у дома, видимо, было двое хозяев – во всяком случае, и дом, и участок делились на две половины с двумя крыльцами и калитками. Возле одной из которых стоял Венька и махал мне рукой.
Я продрался через бурьян, такой же, как тогда, и вскоре был у калитки.
– Ну что, Вэн? Где Бесси?
– Кирюха, они, видимо, ждут тебя. Нас со Стасом как будто и не заметили – если ты, конечно, не перепутал место.
Все это Вэн сообщил, ведя меня в дом. А там, возле печки, уже сидел Стас. Я взглянул на часы. До назначенного времени оставалось пятнадцать минут. Строго по инструкции я снял рюкзак и вынес его на крыльцо перед входом. Потом уселся рядом со Стасом и решил посвятить ребят в курс дела.
– Как только они позвонили, я сразу связался с вами и двинулся в путь. Кстати, у меня есть приятная новость. Раньше похитителей мне дозвонился отец Бесси!
– Что? – вскинул голову Стас. – Дозвонился? Откуда?
– Из Англии, конечно! Но, как только я рассказал ему о пропаже, он сразу…
В домишке было темновато, но я тотчас увидел, как вытянулись лица моих друзей.
– Кир, – медленно произнес Стас, глядя мне в глаза, – ты разве не читал мои записки?
И тут стало совсем темно. На окнах с лязгом захлопнулись железные ставни, а дверь со скрипом распахнулась, – и в комнату вошел мистер Сименс.
Слащавая улыбка покинула его лицо. Теперь он был таким же, как при нашем расставании в «Макдоналдсе», – человеком, которого опасно иметь врагом и невозможно – другом.
– Позвольте, мистер Сотников, закончить мне самому. Мы так душевно пообщались вчера, что мне не хотелось бы оставить свой рассказ неоконечным. Вчера меня прервал звонок моих помощников. Сегодня помешать мне некому, так что времени у нас предостаточно. Какие-то детали неизвестны вам, какие-то – вашим друзьям. Может быть, после того как все мы войдем в курс дела, получится какое-то совместное решение. Тем более что необходимый кворум налицо. Нет, видимо, досье Стаса – но есть сам Стас. Нет с нами Бесси – но она здесь, в соседней комнате, и только от вас зависит, сможете ли вы с ней увидеться.
Сименс зажег и поставил на стол толстенную свечу. Когда я увидел лица друзей, мне стало ясно, что дела наши плохи. Никто из нас не произнес ни слова. Да и что было говорить? И по мере продолжения рассказа Сименса тупое отчаяние, отражавшееся на их лицах, овладевало и мной – отчаяние и безнадежность. В отличие от них, мне только еще предстояло узнать все…
– Ну что ж, молчание – знак согласия. Чувствую, что нашел в вас всех по-настоящему заинтересованных слушателей. А потому продолжу, как говорится по-русски, с чувством, с толком, с расстановкой. Пришло время затронуть самую болезненную тему моей личной жизни – в той части, что касается нас всех…
Я встретил Мэй на одном из показов, где находился с дочерью сослуживца, которую наше сообщество дружно прочило мне в жены. И именно в этот день она вышла на подиум в прелестном индийском сари из коллекции известного дизайнера.
Когда я увидел ее, у меня сдавило горло. И прошлое стремительно вернулось ко мне. Это была моя мать – такая, какой она осталась в моем детстве, такая, какую я безнадежно искал всю жизнь, – и не в моей власти оказалось изменить что-либо в последовавших затем событиях.
Разумеется, я сделал ей предложение. Я готов был бросить все и уехать с ней куда угодно, но этого, к счастью, не понадобилось. Я стремился погрузиться в ее мир, старался предугадывать ее желания. Чтобы быть к ней ближе, я влился в суетный и склочный мир актрис, моделей и просто выездных светских, как говорит молодежь, «тусовщиц».
Сначала Мэй даже не могла воспринимать меня серьезно – так, очередной богатый «папик» в восторженной свите, где были и помоложе, да и, пожалуй, посостоятельнее. Но если ты готов отдать душу на завоевание одной-единственной женщины, рано или поздно добьешься от нее внимания. На пути к сердцу Мэй судьба преподнесла мне подарок: в тот единственный раз, когда мы вместе приезжали в Россию, я познакомился с ее двоюродной сестрой и теткой – кажется, Эжени? Тогда я и встретил в ее окружении бывшего мужа Мэй. Стас никогда не рассказывал вам об этом, мистер Сотников? Зря, зря вы не дочитали его записи. Я надеялся просто узнать Мэй получше, если подружусь со Стасом, и был приятно удивлен открывшимися возможностями наших чисто деловых отношений.
Да, господин Сотников. Зная точно о том, что никто из вас не выберется отсюда, я могу говорить прямо: с появлением в моем кругу Стаса весьма оживился рынок покупателей моей бесценной индийской травки. Она шла по каналам того самого второго мужа матери, которого я увидел за кальяном в деревушке рядом с домом Рериха. И обходилась мне эта травка почти даром – ведь я там был свой, там покоилась самая нежная опора моей жизни. Может быть, это кощунственно звучит, но… Иногда мне казалось, что дух матери и осеняет все эти поставки. А в вашей стране, неумолимо катящейся к рыночным отношениям, я нашел такой спрос, какой и не снился нашему сонному провинциальному Оксфорду! Начинал я, правда, с Йоси, но постарался побыстрее вывести его из игры – мне нужен был человек, на которого можно положиться, как на самого себя! А Стас, в котором я встретил ту же любовь, что обрушилась и на меня, не смог бы ее предать. Да и проведенная им «перестройка», расширение и одновременно минимизация точек сбыта пришлись, когда «товар» шел маленькими партиями, но бесперебойно, мне как нельзя кстати. Фунты стерлингов хлынули ко мне рекой, и я смог предложить Мэй такую карьеру, от которой ей трудно было отказаться. Именно мои деньги и прославили ее и в самом деле незаурядный дар. К тому же я снова вернулся к травке и обрел утерянные обаяние и уверенность в себе. Подружки Мэй вились вокруг меня стаями. А она? Она нашла во мне опору, которую искала. Она тогда стремилась к вершинам карьеры и знала, что без крупных вложений этой вершины не достичь и что я ничего от нее не требую и не потребую взамен. А потом она пресытилась всем, что дает карьера модели, и оказалась в тупике. Вернуться побежденной она не могла. К тому же пришло, видимо, время тихой семейной жизни. В 90-м году она забеременела – и дала согласие стать моей женой.
Ах, какая пышная, какая красочная свадьба состоялась в моем тихом сереньком городишке! Приглашены были и коллеги, и бывшие сокурсники с женами, и, разумеется, журналисты. Все сверкало и гремело, по улицам проехала торжественная свадебная процессия. Я был невыразимо счастлив, но мне почему-то врезалась в душу Мэй, такой, какой она была на том помпезном торжестве – худенькая, хрупкая, какая-то растерянная и как будто чуждая всей окружающей роскоши, с печальными зелено-золотистыми глазами, точь-в-точь Лакшми-рани в незнакомой ей самодовольной обстановке английского особняка. Из всего окружающего изобилия она была самым ценным, да что там, единственным сокровищем. А кем был я для нее? Не знаю…
Сименс сбился и опустил голову, чтобы не показывать нам своего лица. Потом снова поднял глаза и заявил, уже другим голосом:
– Пока достаточно для раздумий, не так ли, мистер Сотников? Возможно, завтра все узнают продолжение. Правда, это скорее зависит от мистера Долбина. Мне нужно его досье. Чем быстрее я получу его, тем быстрее вы получите Бесс. Спешить нам некуда, но девочка находится далеко не в самых комфортных условиях, ей нелегко – так что долго думать тоже не советую. Если завтра господин Долбин не надумает отдать досье, мы начнем действовать. Первой уберем Бесс, потом остальных – по очереди. Если получим досье – все можно переиграть. Кормить вас, разумеется, не будут, а вода – в чайнике на плите, ее хватит на два дня. Возможно, вам удастся уговорить мистера Долбина быстрее. В самом крайнем случае – попробуем расшифровать окончание отданных вам, Кир, записок. Поработаем до завтра, а вы – все – подумайте.
Сименс вышел, и тяжелый ключ тут же скрежетнул в замке.
Глава 13 Изменчивое счастье
Толстая свеча, оплывая, горела на ободранном старом деревенском столе, а мы, снова вместе, сидели вокруг, и наше прошлое бесшумно скользнуло в эту темную комнату. Нас снова было трое, мы снова собрались, чтобы помочь Златовласке, вызволить ее из плена – только все сейчас было гораздо страшнее, чем тогда, в детстве.
Я отчаянно встряхнулся и посмотрел в глаза ребятам, доставая из-за пазухи припрятанные Майкины бумаги.
– Господа мушкетеры, у меня есть одно предложение. Чтобы определить тактику и стратегию дальнейших военных действий, нам следует как можно точнее уяснить суть происходящего. Итак, Сименс – наш враг, которого я, как дурак, навел на место встречи.
– Не обольщайся, Кирюха, – усмехнулся Стас, – место встречи он сам же тебе и назначил. Сименс – мой бывший кореш по «дуревой» цепочке, мой поставщик вплоть до прошлого года. За мной уже давно следили – с тех пор, как я свернул свою деятельность. Досье с явками и паролями стало для них единственной целью, а моим спасением. Стоило им получить все в свои руки – меня бы тотчас убрали. Не знаю, была ли в курсе Майка тогда, в 1986-м, когда я приезжал насчет оформления развода и познакомился с кругом, куда входил Сименс. Она тогда говорила, что связывать себя ни с кем не собирается и официальный развод ей ни к чему. А вот Сименс принял меня с большой радостью – я и не знал тогда, что он уже давно работает с моим «авторитетным друганом» Йосей!
В следующий раз Йося отправил меня к Сименсу примерно в 1993 году. В то время Майка уже сидела дома с Бесси на руках и радостно рассказывала мне о том, как ты три года назад приезжал в Англию. Ещё бы, я, как и все, следил по газетам за «стремительным финишем звездной карьеры Майи Милениной»! Моя Мариша ехидно замечала тогда: «Что-то уж очень быстро Миленина как стала звездой, так и зашла – не иначе, как через чьи-то постели»! И мне даже лень было давать ей по ушам и выслушивать злобный визг в Майкин адрес.
Правда, пообщаться мы тогда толком и не успели. Майка была занята бебиком, а мне так не хотелось, чтобы она поняла реальную причину моего визита! Ведь Йося уже выделил мне прочное место в «дурной» цепочке, и я располагал полной информацией – откуда, куда, каким образом, кто засвечен, а кто в тени. В дальнейшем, во время моей «домашней перестройки», я и здесь навел порядок – какие-то звенья убрал, какие-то сократил, увеличил вместимость, уменьшил количество перевалочных точек. Словом, взял все в свои руки.
Так что без меня Сименс уже не сможет работать. А я твердо намерен эту работу прервать. Так как до конца мои записки ты, Кир, не дочитал, то скажу коротко: в прошлом году, у Веньки на открытии, я узнал нечто такое, что заставило меня покончить со своим каналом фэнтэези любой ценой. Даже если это цена жизни.
Стас замолчал.
После небольшой паузы заговорил Венька:
– Ребята, давайте наметим ближайший расклад. Попробуем найти еще свечей, чтобы хватило до утра. Давайте просмотрим записи Майки. Ведь, мы так и не выяснили причину ее гибели. Попробуем разобраться, а там, может быть, и получим подсказку, что нам делать.
Мы дружно принялись шарить по полкам, и, разумеется, свечи нашлись. Никогда не любил читать вслух, но при таком освещении это был единственный способ донести до друзей самые важные моменты записок.
…И вот Златовласка вошла и села рядом с нами, и все мы оказались на той скамье у забора, где под нами стелился ковер густой хвои, а на зеленой краске стола белели наши «С+М», «В+М», «М+К».
«Милые мои спутники! То, что я пишу сейчас, – не письма, не дневники, а случайные наблюдения и мысли, которые возникали в долгие часы моего безделья и, может быть, помогут вам понять и простить мой последний поступок. Вам и моей Бесси.
Чтобы мне и самой понять себя – начну издалека. С самой ключевой точки наших общих воспоминаний – с Дома на набережной.
Как и мы все, я с детства привыкла причислять себя к людям, по выражению тетки, «не нашего круга». О моих родителях Евгения Евгеньевна никогда толком не упоминала, кроме случаев, когда хотела наказать меня. «Приблудное отродье», «это у тебя от них», «да, не пошла ты в нашу семью» – были ее любимыми присловьями. С большим трудом я выстроила в голове нашу «родословную»: квартира в Доме на набережной принадлежала нашему деду, которого под старость сняли с правительственной должности и отправили на периферию заведовать почему-то Шебекинским химкомбинатом, производящим моющие средства. Бабку я не застала, а дед женился вторично и оставил московскую квартиру своим дочерям – старшей, Женьке, и младшей, Галине. Старшая после института не поехала за женихом по распределению, а нашла себе другого, поближе. Но порушенная любовь превратила ее из девушки в рано постаревшую, насквозь фальшивую ханжу. Что же до младшей, то есть до моей матери, то она, напротив, уехала-таки за женихом поднимать хозяйство далекого узбекского города Алмалыка, где оба они и сгинули. Я родилась там, а лет в пять они отправили меня в Москву.
Мне всегда было жаль, что я так мало помню о матери и об отце. Почти все детство я провела рядом с теткой, которую про себя всегда называла Женькой, или, как мы с вами позже, Ж-2, и своей двоюродной сестрой Ленкой, родившейся за полгода до меня от Женькиного приличного московского мужа.
Еще помню, как мы ездили в коммуналку на площади Ногина навещать бабульку, сестру деда, о которой Женька рассказывала, что та была медичкой, закончила высшие женские курсы, слыла весьма передовой и образованной, но личной жизни так и не устроила и потому доживает теперь старой девой. Эта бабушка долго разглядывала нас при свете зеленой настольной лампы – почему-то меня дольше, чем Ленку, – и, глядя на меня, все приговаривала: «Какая красавица девочка растет… Вся в нашу мать, в нашу морозовскую породу…»
Женька, в отличие от бабушки, всегда называла меня отродьем и любила как бы невзначай отметить мои недостатки: «Майка, что-то у тебя руки все в цыпках, как у гусыни, – ты что, варежек не носишь?»
Или: «Майка, у тебя раньше волосики были кудрявые, а стали прямо пакля паклей!»
И во всем остальном тетка тщательно отслеживала невидимую границу между мной и Ленкой: и друзья у нее были «нашего круга», а у меня – «все уличные», и шмотки заграничные из командировок привозились только ей, а мне строго-настрого запрещалось даже прикасаться к ним. И деду в его редкие приезды о Ленке рассказывалось самое хорошее: «Девочка спокойно учится, готовится в Тимирязевскую академию». А про меня: «Тройки по математике, никчемное модельное училище, никакого высшего образования».
А самые большие скандалы возникали почему-то на почве мест общего пользования. В старших классах, учась в модельном, я вынуждена была уделять себе много внимания – то маски для волос, то бигуди, то ванночки для рук и ног – и, стараясь не беспокоить семейство, залезала в ванную среди дня, чтобы не мешать никому. У Женьки это почему-то вызывало ярость, и она не ленилась в обед приезжать с работы и бешено долбить в хлипкую старенькую дверь, требуя, чтобы я «немедленно выметалась!».
Но зачем об этом? И тогда, и теперь Женька вызывает во мне не страх, не злобу, а постоянную жалость – несчастный человек, своими руками погружающий во вражду и скуку свою жизнь, жизнь своей дочери, у которой разрушила первую любовь с человеком «не их круга», и, казалось бы, мою… Но я всегда знала, что самое главное в себе, самое живое, самостоятельное и счастливое, сумела уберечь от этих липких рук.
Я верила, что моя прабабка и моя мать были красавицами, хотела быть похожей на них – и стала!
Наверное, если бы не наша дружба, я совершенно потеряла бы веру в свои силы. А тут – получилось наоборот. Моя уродливая домашняя действительность и наш с вами теплый мир привели меня к неутомимому поиску красоты и правды – и в душе своей, и в нашей верной дружбе, и в окружающем мире. Уже с первого класса, с момента, когда я начала осознавать глубинный разлад в своей семье, мы с теткой и двоюродной сестрицей жили как будто в параллельных мирах. Я всегда занимала позицию обороны, стремясь не пустить их в свой внутренний мир. Помню себя в шестом классе. Я иду зимним вечером за хлебом, в мороз, без шапки и в легких кроссовках, упорно твердя стихи любимого нами Гумилева:
К счастью, родня не особо доставала меня примерно лет до четырнадцати – до того момента, когда возникла необходимость прописывать меня на вожделенную жилую площадь. Вот тут-то Ж-2 взялась за меня всерьез. После восьмого класса перевела меня в другую школу и решительно запретила общаться с вами.
В этой другой школе я продержалась ровно год, и впечатления получила такие же, как от однократного, но двухсменного пребывания в пионерском лагере: впечатление царства огульной, стадной тупизны и какой-то торжествующей серости. Правда, именно там, в театральном кружке, случайно попавшие к нам действительно интересные ребята – вожатые из Университета дружбы народов, того самого, где стажировался и неведомый мне тогда, подающий надежды Дики Сименс, – посоветовали мне поступать в модельную студию. В то время еще не было столь частых теперь школ фотомоделей, да и сама профессия манекенщицы считалась не особенно престижной. Бегать на занятия приходилось в свободное от учебы время – а было его тогда не так уж и много. В восьмом классе, правда, эта самая беготня и помогла мне вынести монотонные будни нашей непритязательной советской школы. А вот в десятом, экзаменационном, предпаспортном, тетка опять взялась за меня всерьез. Под предлогом близких выпускных экзаменов отменила всякое общение с вами, даже телефонное. В модельной школе появляться запретила, а летом и вовсе заперла на даче – и не на той милой, ведомственной даче в Краскове, где я могла бы отдохнуть и повидать вас по-настоящему, а на появившейся наконец-то купленной на сбережения. Помнишь, деревянный домушка в восьми километрах лесом от совхоза «Птичное». Именно тот, откуда я была так романтически похищена вами уже в начале августа. И это похищение, и ночевка в лесу, о которой тетка до сих пор только догадывается, в итоге привели к очередному скандалу в нашем благородном семействе. Мне тут же был предъявлен ультиматум, и в сентябре я появилась в модельной школе, чтобы забрать документы. Забрать документы – именно оттуда, где мне впервые в жизни действительно хотелось учиться!