Улан-мэрген выслушал его с неподвижным лицом, с каким, должно быть, бросал тумены[102] своих нукуров на Киев, Владимир, Рязань великий Бату-хан, прозванный Джихангиром. Ни один мускул не дрогнул, не шевельнулась бровь. А потом ответил, что не бросает друзей в беде.
– Да я же и не говорю тебе убегать, спасая шкуру! – развел руками Никита. – Как ты не понимаешь? Просто, чтобы дружбу показывать, совсем необязательно в темницу лезть добровольно!
– А что бы я снаружи делал? Милостыню просил бы? Я – сын нойона!
– Ну и сиди, сын нойона, в порубе! Тебе не привыкать! – Парень тряхнул головой и едва не свалился от пронзившей череп острой боли. «Так вот ты какое, похмелье! Раньше о тебе только слышать от старших доводилось, а теперь вышло познакомиться…» Он прижался лбом к холодному камню, прошептав:
– Вот подлые…
– Ага! – осторожно кивнул Улан-мэрген. Видно, тоже мучился с утра. – Я, если поймаю этого Андраша, за кишки к седлу коня привяжу и буду скакать по полю, пока на мелкие клочки по кочкам не разнесу!
– На поле кочек не бывает, – грустно поправил друга Никита. – Это ж не болото.
– Какая разница? Все равно разорву, как пес старую кошму.
– Ты вначале отсюда выберись, а потом посмотрим… – Парень поковырял носком сапога кучу соломы, отбрасывая самые мокрые и осклизлые пучки. Сгреб кучу в дальнем от окна углу. Уселся, обхватив колени руками.
– Цх! – беспечно отозвался татарин, пристраиваясь рядом. – Я, пока с тобой не связался, в подземельях не сидел. Это второй раз уже. Не многовато ли?
– Ну так я ж тебе говорил не идти со мной!
– Как же это?! – искренне удивился Улан. – Ты же пропадешь без меня! Вместе выберемся. Из Смоленска выбрались – разве Витебск нас удержать сможет?
– Какой ты уверенный… – пожал плечами Никита. – Мне бы твою веру.
– У нас говорят: не спрашивай у того, кто плачет, а спрашивай у того, кто смеется. Слабый даст тебе слабый совет, а сильный…
– Да уж понял я! А не может такое быть, что сильный переоценит свои силы и такой совет даст, что прямиком на тот свет?
– Почему не может? Может! Но тогда к Великому Небу отправится настоящий баатур, погибший в схватке, а не трус и слюнтяй!
– Вот оно как! – улыбнулся Никита. – Ну, если баатур, тогда конечно…
А про себя подумал: «Что будет, если не в схватке, а сдуру в болоте утонет или под лед провалится, лихо уверовав в толщину речного покрова? Тогда кто же он – баатур или дурак? Как узнать ответ?»
– Нам думать надо, – отвлек его ордынец, – как перед судом князя себя обелить.
– Ага! Обелить! Будто мы виноваты… По-хорошему, это нам доказывать должны, будто я Мала зарезал.
– Будут тебе сильные да богатые мараться, что-то бродягам доказывая.
– Может, у вас и так, а на Руси правду всегда уважали.
– Что-то я до сих пор не заметил. Что в Орде режут друг дружку, что на Руси. Люди везде одинаковые. Побеждает тот, кто сильнее и хитрее.
– А как же честь баатура? – прищурился Никита.
– С одной честью много не навоюешь. Сила нужна. Жестокость нужна. Чтобы враги боялись и уважали. Хитрость нужна, чтобы завистники среди ночи сонного не прихватили. Как нас с тобой… – Татарчонок вздохнул на последних словах.
– Значит, мы с тобой в победители не годимся… – грустно протянул ученик Горазда.
– Это мы-то не годимся? Мы еще им всем покажем!
– Что покажем?
– А все покажем! Чтоб знали, как с баатурами связываться!
– Ох, как они испугались.
Никита вздохнул, поежился. Холодно все-таки здесь… И задумался. Не сегодня, так завтра его поведут на княжий суд. И что там говорить? Пока что все против него. Приехал вместе с мадьярским купцом и его свитой. Ел-пил за одним столом. Тот же вихрастый Данька крест поцелует, что много пили, шумели… Вон, Андраш даже вскакивал, кувшин об пол раскокал. В общем, буйные попались постояльцы. Это и Молчан подтвердит. А дальше любой мало-мальски соображающий человек домыслит. Напились, переругались, подрались… Вот молодой гуляка старому пьянице горло и перерезал. Никто и разбираться не будет, кто прав, кто виноват. Посетуют лишний раз на падение нравов, вспомнят, как при великом князе Александре Невском благолепно все было – стариков уважали, молодежь свое место знала, винопитием не злоупотребляли, посты соблюдали… И пойдет, и пойдет гулять молва о татарах да москвичах, пренебрегающих Правдой Русской земли. И никого не будет волновать, что он не из Москвы, а только волею судьбы просьбу Ивана Даниловича исполняет.
Выходит, хорошего мало. И надежды никакой. Что присудит Ярослав Васильевич, и подумать боязно.
«Вот и не надо. – Никита упрямо стиснул зубы. – Лучше думай, что же на самом деле случилось этой ночью».
Так, чтобы разобраться, нужно все по полочкам разложить.
После ужина они поднялись в горенки-клетушки и попадали от усталости. Во всяком случае, Никита ног под собой не чуял – целый день в седле, да еще драка с Любославом и его молодчиками.
Ага! Любослав!
Андраш взбеленился как раз после того, как узнал, что атаман разбойников сбежал. Почему? Ответ очевиден – венгерский торговец боялся. В его словах пару раз проскользнул намек, что нападение на дороге не случайно. Кто-то, мол, заранее знал, что он ехать будет, и нарочно подговорил лесных молодцев.
Глупо? Да нет… Не совсем, если учесть, что Андраш Чак не очень похож на купца. Держит себя будто князь или боярин. Одежа дорогая, перстень золотой на пальце. В свите порядок, как в дружине, – у Дьёрдя в глазах такое почтение светится… Сразу видно, не за жалованье служит, а за совесть.
Кто ж ты такой, Андраш Чак?
А ведь, если вспомнить, то Василиса говорила…
Говорила, что вроде бы об одном Чаке слыхала, и, судя по ее озадаченному виду, никакого отношения к торговцам тот Чак не имел. Как, по всей видимости, и этот. Не здесь ли стоит искать причину исчезновения смолянки? Ну и, конечно, в том масляном взгляде, который старый кобель весь вечер с девушки не сводил.
Внезапно парень ощутил, как в душе закипает злость.
– Эй, ты чего? – Улан-мэрген толкнул его локтем, очевидно заметив, как закаменело лицо друга, опасно сузились глаза.
– Ты помнишь, как Андраш звал Василису с собой ехать? Лопотал что-то не по-русски. Хотел бы я знать, что…
– Цх! – беспечно махнул рукой ордынец. – Какое нам дело? Сама с ним убежала, а старика его слуги прирезали!
– Не могла она с ним убежать! – возмутился Никита.
– Почему?
– Она же его за столом послала подальше.
– Так то за столом. А потом передумать могла.
– Что ты такое говоришь? – покачал головой парень. – Она не такая!
Улан на миг опешил от заявления Никиты. Почесал затылок. Подозрительно прищурился:
– А ты не влюбился, друг? – Он захохотал, обнажая мелкие зубы.
Ученику Горазда потребовалась вся сила воли, чтобы сдержаться и не ткнуть татарина кулаком. Смеяться над ним вздумал?!
– С чего ты взял? – Парень обиженно надулся.
– А то я слепой, не вижу, как ты на нее косился вчера!
– И ничего я не косился! Посмотреть уже нельзя…
– Да чего ты? Смотри сколько хочешь. Мне не жалко. Можешь жениться даже. Седло – украшение коня, жена – украшение жизни. – Улан хотел снова рассмеяться, но, уловив настроение Никиты, нахохлился, опасливо отсаживаясь подальше, насколько позволяла охапка соломы.
– Ты говори, да не заговаривайся, – звенящим шепотом произнес парень. – Не собираюсь я ни на ком жениться. А уж тем паче на девчонке болтливой да своенравной. Понял?
– Да понял я, понял… – Ордынец слишком поздно осознал, что подначки его зашли чересчур далеко. – Чего ты разошелся? Шуток не разумеешь? Меня самого Василиса эта злит, как только рот откроет. Корчит из себя княжну…
– Кого бы она из себя ни корчила, – твердо сказал Никита, – нам ее в беде бросать нельзя. Если бы она добровольно с Андрашем поехала, то Мала с собой взяла бы. И старик слова поперек не сказал бы. Зачем его убивать тогда?
– Ну… – Улан неуверенно пожал плечами. – Похоже, прав ты… А может… – Он встрепенулся. – Может, она следить за ними решила?
– Это еще зачем? – не понял Никита.
– Ну не знаю… Увидела, как они деда зарезали, и пошла проследить…
– Это вряд ли, – задумался парень.
– Почему? – обиделся ордынец.
– Потому что концы с концами тогда не сходятся. Не проще ей было шум поднять, нас на помощь позвать?
– Так в нас столько вина влили… Нам бы ночью самим кто помог. До сих пор башка трещит.
– Все равно. Можно было закричать. Молчан бы услышал, стражу позвал.
– Ну, тогда не знаю… А вдруг он с мадьярами в сговоре?
– Ты такую чушь уже несешь, – устало вздохнул Никита. – Давай лучше помолчим. А то скоро на княжеский суд покличут. Отдохнуть бы надобно.
Улан не возражал, оставив друга в покое. Прилег на бок, свернулся калачиком и, похоже, даже задремал. К Никите сон не шел. Стыли руки и ноги, раскалывалась голова. Мысли разбегались, как муравьи из муравейника, в который ткнули палкой. Оставалось просто ждать появления стражи. Судя по слухам, Ярослав Васильевич – князь справедливый и мудрый. Он должен принять правильное решение.
Но время бежало, а ни стражники, ни княжеские дружинники все не приходили. К вечеру, правда, явился сивобородый мужичок в меховой безрукавке и с дубинкой, засунутой за кушак. Окинул недобрым взглядом парней, поставил у порога треснутый кувшин и миску с двумя краюхами, оказавшимися на поверку черствыми. Да и вода была зачерпнута не из колодца или родника, а скорее набрана из бочки, в которой «кисла» не один месяц. Она отдавала тиной, как болото, которое и на вкус тоже напоминала. Поневоле вспомнив добрым словом смоленский поруб, а точнее, ржаной квас и кашу с мясом, которой там кормили узников, парни взялись за еду. Хлеб плохо жевался и норовил застрять в горле, но Никита заставлял себя глотать, запивая мерзкой водой. Что-что, а помирать от голода он не собирался. Не видать его врагам такого подарка, как своих ушей.
Но, если недруги не дождались гибели Никиты от истощения, то и он ожидал витебскую стражу до самого вечера, пока не заснул – усталость все же взяла свое.
Так прошло четыре дня.
Сырость, холод, дрянная пища. Постепенно наполняющаяся бадейка в углу.
И ожидание.
Заносивший им хлеб и воду надзиратель не отвечал на вопросы, будто бы не понимал по-русски. Улан даже предположил немоту.
Никита, чтобы не сойти с ума, с утра до вечера разминал связки и мышцы. Растягивался. Упражнялся в бое без оружия. Даже дал пару уроков ордынцу. Только сын нойона, набив пару шишек, быстро разочаровался. Сказал, что сабля в руках гораздо надежнее, чем все эти ухищрения – захваты, броски, подсечки. А еще лучше – лук. Тогда враг и близко подойти не сможет.
А еще Никита вспоминал домового, которого вывез из Гораздовой землянки. Вот ведь жалко беднягу. Хоть и нечисть, если слушать священников, а все же создание безобидное. И даже полезное. Парень за время пути от Москвы до Смоленска успел привязаться к «дедушке», привык видеть его во снах, слушать советы и смешное бормотание, на первый взгляд лишенное всякого смысла, а на поверку наполненное какой-то предвечной мудростью, что не снилась большинству людей. Иногда Никите казалось, что устами домового к нему обращается погибший учитель. Слишком рано ушел Горазд, очень мало мудрости передал… И вот теперь, почти наверняка, «дедушка» замерз на дороге, брошенный и забытый. Кукла, хоть и убежище какое-никакое, а от мороза не защитит. И добывать пропитание домовой не приучен. Он на то и домовой, чтобы жить в доме и при людях, помогать по хозяйству, хранить очаг, а в награду принимать хлебный мякиш, плошку молока или сливок. Не станет же он наперегонки с белками собирать шишки или рябчиков ловить силками?
Даже людей из купеческого обоза, погибших там же, Никите не было так жалко, как домового. Люди могли сражаться, защищать себя. Могли, в крайнем случае, убежать, если не боялись позора. А что мог «дедушка»?
Все эти размышления так извели парня, что он и думать забыл о собственных злоключениях. А потому не сразу сообразил, зачем в «холодной» появились четверо стражников.
– Что зенки выкатил? – добродушно подмигнул коренастый Фрол Силыч. – Собирайся. Ярослав Васильевич судить тебя будет.
Они поднялись по каменной лестнице, вышли на крепостной двор.
Солнце не пробивало серые тучи, сыпавшие мелкий снег.
По протоптанным дорожкам сновали туда-сюда мастеровые, холопы, монахи. Все они опасливо уступали дорогу одетым в бахтерцы и клепаные колпаки дружинникам. Вдалеке седоусый конюх разминал серого в яблоках коня, гоняя его по кругу на длинной веревке. Жеребец фыркал и взбрыкивал, норовил подхватить зубами снег.
Улан-мэрген горестно вздохнул. Ордынец всегда грустил, если видел доброго скакуна и не мог на него запрыгнуть. А уж после Андрашева фаря бредил высокими тонконогими красавцами. Оно и понятно, после круглобоких, мохнатых монгольских лошадок грех не влюбиться в южных аргамаков.
Никита поглубже вдохнул холодный воздух, в котором причудливо смешивались запахи раскаленного металла и пекарни. Да… Вот она, человеческая жизнь. Хлеб и сталь – основа основ любой державы. Можно лишь позавидовать тому владыке, чьи подданные сыты, обуты-одеты и вооружены. Им никакой враг не страшен.
Витебск, судя по рассказам Мала и Василисы, славился бронниками и кузнецами, а окрестные веси исправно поставляли пропитание. Вот только горожане не выглядели спокойными и защищенными. Нет, казалось, они все время ожидают подвоха. И на парней поглядывали как на врагов. С чего бы это?
Хоромы у князя витебского были побогаче, нежели у Юрия с Иваном Даниловичем. Новый тес над крыльцом, резные балясины. На ступеньках скучали с полдюжины дружинников в овчинных полушубках. В сторонке переминался с ноги на ногу знакомый Никите корчмарь Молчан. Ну понятно, кто будет свидетельствовать против…
Заметив Фрола Силыча, кривоногий и плешивый витебчанин поклонился в пояс. Неприязненно зыркнул в сторону парней.
Стражник махнул ему рукавицей: заходи, мол.
Обметя сапоги в сенях, Никита проследовал за стражником, с любопытством поглядывая по сторонам.
В гриднице ярко горели лучины, освещая длинный стол с лавками, щиты и знамена с падающим соколом Рюриковичей и витебской «погоней» – всадник с занесенным мечом. Под стеной сидели несколько седовласых воинов, отмеченных шрамами. Наверное, витебские бояре. Одевались они в короткие зипуны на западный манер, а некоторые даже бороды брили, оставляя только длинные усы. Ну, это, видать, близость Великого княжества Литовского сказывалась. Витебчанам поневоле приходилось дружить с Литвой против немецких рыцарей. Василиса как-то упомянула, что Ярослав Васильевич уже сговорился с братом великого князя литовского, Гедимином, что выдаст дочку Марию за его старшего сына Ольгерда. Ждали только, когда детишки подрастут, чтобы обвенчать их по всем правилам.
– Это, что ли, тот самый головник? – прозвучал глубокий голос, в котором слышался оттенок усталости.
Никита перевел взгляд на говорившего и понял, что это и есть витебский князь.
Невысокий, но широкоплечий и крепкий мужчина в самом расцвете лет сидел на резном стольце, склонившись к одному из подлокотников и подперев бороду кулаком. Кустистые брови сошлись к переносице. Темно-русые с проседью волосы обхватывал тонкий серебряный обруч, а на груди поблескивала цепь весом в пару гривен[103], не меньше.
– Он самый, князь-батюшка! – подтвердил догадку парня Фрол Силыч. – Доставили, как и приказано!
– Ну-ну… – кивнул правитель. Вперился взглядом в Никиту, который выпрямился и расправил плечи. Не хватало еще, чтобы князь подумал, что перед ним заискивают, пытаясь вымолить приговор помягче.
Ярослав Васильевич долго молчал, ощупывая парня взглядом. Морщился и шевелил бровями. Потом отвел глаза. Коротко бросил:
– А второй?
– А второй – ордынец… – с готовностью начал пояснять стражник, но князь сурово перебил его:
– Сам вижу! Русского в нем только хлеб в животе, который схарчил нынче утром. Почему здесь?
– Позволь, княже, видоку[104] слово дать? – смутился Фрол.
– Кто? Молчан? – Ярослав, как и положено заботливому князю, знал всех более-менее зажиточных посадских. – Пускай говорит.
Корчмарь, комкая шапку в ладонях, вышел вперед, отвесил земной поклон.
– Здрав будь, Ярослав Васильевич!
– Не жалуюсь, – буркнул князь. – Говори. Все, что видел, говори. Только помни, что лгать и оговаривать – поступок чести не делающий. И долго не болтай – недосуг мне.
Молчан переступил с ноги на ногу, зачем-то оглянулся на Никиту и заговорил.
Глава десятая
Студень 6815 года от Сотворения мира Верхний замок, Витебск
Хозяин постоялого двора, даром что у себя говорливым казался, то и дело запинался, опасливо втягивал голову в плечи. Видимо, Ярослав Васильевич отличался крутым норовом и запросто мог по шее накостылять, если что не по нем.
– Энти оборванца два на Филиппов пост приехали… Во-во… Точно, на Филиппов. – Молчан снова оглянулся на Никиту.
«Мне что, сказать ему, чтобы не переживал? – подумал парень. – Хуже все равно не сделает…»
– Большим обозом приехали. А с ними нерусские все больше…
– Какие еще нерусские? – пошевелил бровями князь.
– А купец именитый мадьярского роду. Назвался он Андрашем Чаком из Пожоня. Сразу видно – денег куры не клюют. Болок узорчатый, изнутри тканью дорогой обитый… Я… энто… случайно заглянул, не подумай чего, Ярослав свет Васильевич… Дверка приоткрылась. Я закрыть хотел. Ну и… энто… не удержался.
– Дальше! – отрывисто бросил князь.
– А? Ну да… Дальше что было… С купцом Андрашем полдюжины охранников. Десяток слуг… И энти…
– Кто они?
– Так… энто… Откуда мне знать? Ведаю только, что четверо их было, непохожих на купцову свиту. Старик… ну… тот самый, которого ножичком зарезали… Девица в мужских портах да с саблею… Тьфу ты… Прости меня Господи, что в пост глядел! И энти двое. Девица, старик и энтот… – Молчан кивнул на Никиту, – вроде бы, по всему, русские люди. А малец – татарчонок.