Но ведь и он отбирал бойцов куда как умелых! В какие передряги только они не попадали! И здесь вроде бы сделали все как положено.
Тихонько подкрались к татарам-сторожам. Всеволод свое дело знал отлично, да и Куденя с Мокроусом – прирожденные разведчики. Рты узкоглазым зажали, ножиком по горлу, и все. Потом условным криком, голосом филина, знак подали…
И тут кто-то в лагере татарском всполошился, поднял тревогу. Пришлось издалека бить из луков и самострелов, почти наобум. И, несмотря на спешку, почти половина стрел попала точно в цель. Илья видел, как падали ордынцы. Кто ранен, а кто и убит. Почти половина врагов выбыла из строя после первого залпа. Но оставшиеся в живых быстро очухались. Сразу видно – не новички. Не стали беспорядочно метушиться по поляне, а с оружием в руках поспешили туда, откуда летели стрелы. Кое-кто даже на свои луки начал натягивать тетиву.
Тут уж нельзя было терять ни мгновения. Не дать врагу опомниться, сплотиться и оказать сопротивление.
Смоляне кинулись врукопашную.
Воевода Илья рубился в первых рядах. Так он привык за многолетнюю княжескую службу. Да и, сказать по правде, как ни хороши его бойцы, а в рубке на мечах ни один с Приснославичем не сравнился бы.
На первых порах ордынцы дрогнули, отступили к костру. Хоть числом почти не уступали русским воинам, а все же растерялись. А может, попросту испугались, не зная, что за сила на них напала.
Смоляне убивали старательно и деловито, как мастеровой делает привычную работу. Побеждать надо наверняка. Увидел – раненый шевелится, добей, не пожалей лишнего взмаха мечом. Илья так учил своих бойцов и сам так поступал. Походя срубил голову ползущему по снегу ордынцу, за которым тянулся кровавый след. Может, он и так до утра не дожил бы, но лучше не оставлять за спиной живого противника. Раненый-то он раненый, а ножиком под коленку полоснет на прощание и не поморщится.
Следующим доставшимся Илье врагом оказался молодой татарин – едва-едва усы начали пробиваться. Как только его взяли в поход, где все нукуры матерые, словно волки? Не иначе каким-то особенным умением обладал. Воевода невольно вспомнил одного из тех мальчишек, в погоню за которым отправился из Смоленска. Если не врет желторотый, то он – мэрген, то бишь меткий стрелок.
Этот же отрок татарский особого умения не проявил. Хотя, скорее всего, из-за раны – стрела пробила правое плечо. А с саблей в левой руке для Ильи он соперником не был. Сильно ударив мечом по чужому клинку, он вначале обезоружил ордынца, а потом наискось рубанул между плечом и шеей, рассекая его до середки грудины. Сразу насмерть.
С гибелью юнца татар осталось трое. Двое бились у самого костровища спиной к спине и могли еще продержаться какое-то время против Данилы Кривого и Первуши. Третьего валили Зосим и Вячко. Басурманин им достался здоровенный – косая сажень в плечах, даром что лысый и одноглазый. Потеряв меч, он сграбастал сразу двоих смолян и пока что не давал им возможности нанести смертельный удар.
И тут позади раздался тихий вскрик.
Илья обернулся.
Плечистый воин в татарском черном чопкуте и с чудны́м мечом – лезвие гибкое и тонкое, а с противовеса рукояти свешивается цветная кисточка – только что убил Чурилу. Улыбнулся, словно волк клыки показал, шагнул, припадая к земле, качнулся в сторону, вихляясь, будто был без костей, и прянул в сторону Ивана.
Со стороны казалось, между ними не меньше двух саженей, но ордынец будто бы вытянулся, совсем как дождевой червяк, ползущий по дороге, и перерубил дружиннику горло. Илья многое перевидал на своем веку, но такого… Воеводе даже перекреститься захотелось.
Следом погиб Данила, кузнецов сын.
Воин в чопкуте ткнул его мечом в пах. Смолянин скорчился, зажимая рану ладонями, но Илья слишком хорошо знал – там проходит жила, которую не передавить, не забинтовать.
Гришка набросился на ордынца, но промахнулся и, не устояв на ногах, упал. Ему на спину полетел Петруха, брошенный неуловимым движением. Пока дружинники возились в снегу, пытаясь подняться, непостижимый татарский боец ударил одного из них пяткой под дых. Да так, что хрустнули ребра. А второму ребром ладони сломал кадык.
«Черный чопкут» взмахнул руками, будто вознамерился взлететь, и застыл на одной ноге, подтянув колено другой почти к подбородку. Острие его непривычного клинка смотрело воеводе в лицо.
– Чтоб ты сдох, косоглаз… – начал Илья и замолчал на полуслове.
На него смотрел не татарин. Только обычная для Орды одежда и ввела Приснославича в заблуждение. А если приглядеться… Глаза, скулы, борода очень даже русские.
Когда-то воевода слыхал об одном таком бойце. В тверской дружине у князя Михайлы Ярославича служил несколько зим назад непревзойденный мастер. Болтали люди всякое про него. Кто-то говорил, что, мол, странствовал он далеко на востоке, в землях, где странные люди с непонятными обычаями живут, и у них нахватался приемов боя что с оружием, что голыми руками. Другие возражали: не мог успеть в дальние края сходить, слишком уж молод, а учил его старик, в молодости ходивший с русскими дружинами помогать нукурам хана Хубилая. А кое-кто и вовсе плел несуразицу, будто учитель из чужедальней страны колдовством перенесся через степи кипчакские да море Абескунское и поселился в лесной чащобе, в землянке. Всех, кто душу ему продает, учит, как стать непобедимым воином. Илья мало верил этим слухам, поскольку сам никогда с удивительным бойцом не встречался, а вскоре и перестали его вспоминать – вроде бы как пропал куда-то.
«Эх, надо было Семена Акинфыча расспросить», – мелькнула запоздалая мысль.
Но теперь по-любому поздно выяснять.
Тут уж не загадки разгадывать надо, а сражаться, чтобы жизнь оборонить. Потому как увиденное не только насторожило воеводу Люта, но и малость испугало. Чего уж греха таить?
– Защищайся, гад! – прорычал Илья, замахиваясь мечом.
В ответ раздался издевательский хохот. Вместо того чтобы отбивать удар, «черный чопкут» завалился назад, выгибая спину и выпрямляя ногу так, что подошва сапога устремилась Приснославичу в подбородок. Новичка он, может быть, и подловил бы, но воевода выиграл слишком много поединков, чтобы купиться на такую хитрость. Он отклонил голову и пнул врага в колено.
Не попал.
Точнее, «черный чопкут» успел убрать ногу и вдобавок полоснул смолянина по запястью. Рана не опасная, но докучливая.
Еще трижды воевода пытался достать неуловимого противника. Мечом, кулаком, ногой. И не сумел. Зато получил три пореза. На щеке, коленке и поперек горла. Неглубокие, обидные. Враг не хотел убивать, а играл с ним, как кошка с мышкой.
И тогда умудренному опытом и много повидавшему в жизни Илье стало по-настоящему жутко. Как в детстве, когда кажется, что под печью затаилось черное зло – вот сейчас вылезет и схватит крючковатыми когтями. Впору все бросать и убегать стремглав. Но позади звенела сталь. Видать, татарские и русские бойцы оказались равными по силам, никто верх взять не мог. Допустить, чтобы в спину его дружинникам ударил мастер-мечник, навроде «черного чопкута», Илья не мог. Лучше умереть.
Воевода вновь поднял меч. Закрутил его, используя все умение, весь опыт предыдущих поединков. Если противник быстр, то он будет быстрее, если силен, то выложится на полную. Пускай попробует отбить русский меч своей иноземной игрушкой…
На краткий миг Илье Приснославичу показалось, что он таки одержит верх, противопоставив отчаяние и ярость отточенному искусству ордынца. Клинок в его руках расплывался серым, слабо мерцающим кругом. «Черный чопкут» только и мог, что уворачиваться, уйдя в глухую оборону. Плясал, изгибался, прыгал, не рискуя подставить меч под удар тяжелого оружия.
Долго так продолжаться не могло. Несмотря на мороз, воевода взмок, будто в самую жару мешки с зерном ворочал. Горячий пот заливал глаза, застывая инеем на бровях и ресницах. Ну, еще чуть-чуть… Совсем немного, и ордынец не выдержит: оступится или поскользнется.
Полы татарского одеяния взлетели перед глазами Ильи черными крыльями. Его противник взвился в высоком прыжке, без труда перемахнув через голову воеводы. Как через купальский костер. Попутно успев врезать пяткой по затылку. Будто конь лягнул!
В глазах Приснославича потемнело, только искры вспыхивали, будто звездочки зимней ночью. Он пробежал несколько шагов, чтобы не упасть. Развернулся, отмахиваясь мечом… Холодное лезвие прикоснулось к его запястьям.
Вначале Илья ничего не почувствовал, а потом рукам стало горячо, пальцы ослабели. Рукоять меча, почему-то мокрая, вывернулась из ладони, словно живая, скользкая рыбина.
– Отдохни, дядя… – прошипел ему в лицо «черный чопкут», проскакивая мимо.
Меч вновь коснулся тела воеводы, но в этот раз – под коленями.
Воевода понял, что его ноги отказывают. Попытался превозмочь слабость и устоять, но рухнул лицом в снег, будто в одночасье разучился ходить. А в сапогах что-то влажно хлюпало.
Воевода понял, что его ноги отказывают. Попытался превозмочь слабость и устоять, но рухнул лицом в снег, будто в одночасье разучился ходить. А в сапогах что-то влажно хлюпало.
Илья рычал от ярости и бессилия, пока удар в висок не погрузил его во тьму.
Снежень 6815 года от Сотворения мира Берега Двины, Полоцкая земля, Русь
До утра выжившие ордынцы складывали трупы своих и чужих ровными рядами. Уйгур перемотал плечо тряпкой и, хотя ругался себе под нос, когда неосторожно тревожил рану, управлялся левой рукой не хуже, чем Чаган и Бургут, не получившие ни царапины. Тяжелораненых Федот дорезал. Нет времени возиться. Пускай Великое Небо, или Аллах, или Будда, или кому они там молились при жизни, примет погибших нукуров. Они умерли с оружием в руках – это ли не высшая честь для воина? Предводитель не стал произносить каких-то речей, он всегда был далек от этого. Не обещал рассказать об их подвиге отцами или женам. Зачем лишние слова? Они знали, на что шли.
Напавших на них дружинников Кара-Кончар рассматривал долго, лично обыскал каждое тело. Ценного нашлось немного – у кого-то серебряный нательный крест, у кого-то несколько монет в кошельке за пазухой. Чуть побольше добычи оказалось у побежденного им воеводы. Ну, что ж, по-другому и быть не могло. Старший в отряде должен брать на себя заботу об остальных – платить за постой, если приходится ночевать на постоялом дворе, закупать харчи и корм для коней.
Федоту очень хотелось подробно разузнать: откуда, из какого княжества напавшие на них дружинники, что замышляли, по своей воле действовали или по наущению? Может, просто-напросто ограбить хотели? Но воевода, привязанный к дереву, до сих пор не пришел в себя, а торопиться в таком деле не стоило. Для начала вожак ордынцев проверил тороки коней, брошенных побежденными в сотне шагов. Животные разбрелись по ночному лесу, и собрать всех не удалось. Но Федот строго-настрого приказал Чагану поймать коня воеводы во что бы то ни стало. Татарин справился без труда – привел статного каурого жеребца с бинтованными ногами. Седло на его спине отличалось от тех, что были у коней простых дружинников, да и самого Кара-Кончара. Заклепки серебряные, стремена покрыты посеребренной насечкой, путлища[115] из добротных кожаных ремней.
Порывшись в мешках, Федот передумал и решил поговорить с воеводой немедленно. Виной тому стали два кинжала: узкое лезвие в три ладони длиной, заточенное так, что запросто можно бриться, концы крестовины загнуты вверх, по длине достигают двух третей клинка и тоже заточены. Он узнал эти кинжалы. Когда-то они принадлежали отшельнику Горазду, у которого Федот, будучи мальчишкой, перенимал боевое искусство. Вряд ли существует еще одна пара на всем пространстве между Итилем и Вислой с востока на запад и от Белого моря до Русского[116] с севера на юг. Здесь такое оружие не в чести. А в далекой Чиньской земле их называют – теча.
Уходя от учителя, Федот не сумел захватить ничего. И после не один раз пожалел. Не то чтобы у него не получалось побеждать всех врагов с мечом-мэсэ или саблей, но парень все время ощущал, что не достиг совершенства. Только совсем недавно, силой отняв у Горазда меч цзянь, он почувствовал себя почти непобедимым. И стычка нынче ночью – лишнее тому подтверждение. Федот достиг такого единения с клинком, что поверил, будто смог бы расправиться с врагами и в одиночку, без помощи нукуров. Кто знает, может, так оно и было?
Но, обыскивая убогую землянку отшельника, кинжалов-теча он не нашел. Не иначе, их с собой забрал новый ученик. Тот самый, о котором говорил Пантюха. Вроде бы отрок весьма смышленый. Боярин Акинф Шуба даже хотел выпросить его в помощь сыну Семке для дальнего похода. Только Горазд не согласился – старик всегда был ершистым и, что называется, себе на уме. Как только тверичи уехали, отправил мальчишку куда-то. По всем признакам получалось – в Москву, упреждать князей Юрия да Ивана. А может, и нет… Во всяком случае, ни в землянке, ни рядом в лесу его не оказалось. Иначе заявился бы. Молодой еще, сопливый. Пытки и убийства учителя не выдержал бы.
Федот оставил в засаде двух матерых нукуров и мальчишку – сына Ялвач-нойона. Пропали все трое. Должны были догнать отряд и не догнали. То ли ждали-ждали, а потом решили, что уже поздно ехать следом, то ли новый ученик Горазда их поубивал. Могло такое произойти? Вполне. Хотя Федот предпочитал верить, будто Улан-мэрген каким-то образом убедил нукуров вернуться в кюриен.
И вот кинжалы нашлись.
И где? Там, где Кара-Кончар ну никак не ожидал. В переметной суме полоумного воеводы, набросившегося с дружинниками на его отряд среди ночи.
– Разводи костер поближе! – приказал Федот Бургуту, кивнув на безжизненно свисающего в объятиях прочных сыромятных ремней воина.
– Пятки жечь будем? – осклабился нукур.
– Для начала поговорим. Но может, и будем.
Пока помощник принес охапку валежника, нащепил тонкой лучины и разжег новый костерок от старого, почти затухшего после рассвета, Федот приказал Уйгуру и Чагану отобрать самых лучших коней, навьючить пожитками и быть готовым выступать. Куда – он еще не знал, хотя понимал, что преследовать москвичей вчетвером нельзя, даже его мастерство не спасет, если случится еще одна битва. Тем более, если люди Юрия Даниловича успеют соединиться с рыцарями-франками.
– Готово, Кара-Кончар, – поклонился, положив ладони на колени, Бургут.
– Кали клинок, – распорядился командир.
А сам похлопал по щеке пленного воеводу. Голова безжизненно мотнулась из стороны в сторону, но не более.
«Не слишком ли я приложил его? Можно силы не рассчитать и весь разум отбить. Жаль, ежели так…»
– Готово, Кара-Кончар, – послышался голос помощника.
Федот, не глядя, протянул руку, и Бургут вложил ему в ладонь рукоять меча. Кончик клинка слабо светился багровым.
Когда горячее железо легко скользнуло по щеке, связанный застонал и открыл глаза. Тут же рванулся со звериным рыком, но ремни держали крепко.
– Кто ты? – спокойно спросил Федот.
– А ты кто? – с ненавистью выплевывая слова, ответил воевода.
– Тот, кто тебя победил.
– У, басурманин проклятый… – Пленник побагровел, дергаясь, будто мог разорвать путы.
Федот прижал клинок к его щеке. Запахло паленой плотью. Воевода рычал, стиснув зубы, его глаза налились кровью, на висках вздулись жилы.
– Будешь говорить, умрешь легко, – улыбнулся победитель. – Не захочешь, буду на лоскуты резать.
– Режь! Увидишь, как русский человек умирает!
– А оно тебе надо? – Федот зевнул, кивнул Бургуту.
Ордынец, нехорошо усмехаясь, срезал с воеводы кожаный поддоспешник и нательную рубаху. Он не слишком осторожничал, поэтому на груди и плечах воеводы проступили глубокие порезы, на краях которых неспешно набухали тяжелые капли крови.
– Еще раз повторяю: кто ты?
Ни словечка в ответ.
– Дурной ты, воевода… Хоть назовись – буду знать, за чью душу свечку поставить.
– Ты? Свечку? Нехристь!
– Почему это я нехристь? – пожал плечами Федот. – Крещеный, как и ты.
– Что ж ты служишь Орде?
– А человек служит тому, кому выгоднее.
– А родина как же?
– Разве я свою родину трогал? Или твою? Не я на тебя напал, а ты на меня.
– Нечего тебе, – скрипнул зубами пленник, – на нашей земле делать!
– Это мое дело. Что ж, по твоей земле и проехать уже нельзя?
– Басурманам нельзя! – отрезал воевода.
– А великим князьям ездить в Сарай за ярлыками на княжение можно? Ты ж не в лесу живешь! Князья рязанские и переяславльские, тверские и нижегородские кланяются Тохте-хану. Я служу Ялвач-нойону. Что тут такого? И будь уверен, все ему доложу. Как ты исподтишка напал на нас. Ночью, как тать… Кто знает, может, ты разбойник, а никакой не воевода?
– Я смоленскому князю служу! – Обидные слова Федота достигли цели.
– А что же на проезжих людей нападаешь?
– Ордынцы на моей земле всегда чужими были! И будут!
– А ты князя своего спросил? Может, я к нему заезжал да грамоту показывал от Ялвач-нойона на проезд беспрепятственный?
– Ничего ты не показывал! Я бы знал!
– Ну, может, и не показывал… – усмехнулся Федот. – Только разве мы сейчас на Смоленской земле?
Пленник рыкнул и промолчал.
– Вот видишь, воевода. Своевольничаешь ты. Я на тебя жаловаться буду.
– Жалуйся! Напугал, подумаешь! Все равно не бывать Русской земле под татарами!
– И как ты этого добьешься?
– Я не добьюсь. Ты же меня живым не оставишь. Но найдется князь на Руси, который сумеет и междоусобицы прервать, и силы собрать достаточные, чтобы хребет Орде сломать. Не из ныне живущих, так кто-то из их сыновей.
– Ты так думаешь? Ну, может быть… Дай Бог нашему теленку волка загрызть. Ни ты, ни я этого не увидим, пожалуй. Да… С чего ты взял, что я тебя живым не оставлю? Ответь на мои вопросы, и я уеду своей дорогой. А тебя отпущу. Коня, правда, не дам, уж не взыщи. Ни к чему мне погоня. Но лук оставлю со стрелами и нож. Авось с голоду в лесу не помрешь, выйдешь к деревне какой-нибудь. Ну? Что скажешь?