Агитация эта легла на сердце путнику в "Жигулях". Не вся, конечно, но касательно мяса, молока и яиц - это без сомнений. Взгорскому смертельно захотелось есть. Но и дальше мелькали вдоль дорог призывы и лозунги, а долгожданного дорожного знака с ножом и вилкой все не было и не было. Борис Взгорский выругался и сглотнул слюну.
Трасса сделала плавный изгиб, и взору открылся могучий придорожный камень с выбитым на нем и раскрашенным геральдическим изображением. Снизив из любопытства скорость, Борис Взгорский успел рассмотреть на щите колосья, кузничную наковальню, радиолампу, коровье вымя, гору яиц, напоминающих артиллерийские ядра, а также уходящую вдаль голубую ленту, должно быть, водную артерию. Надо вам сказать, что товарищ Н. лично инструктировал художника, которому поручили создать новый, соответствующий эпохе, герб города, его, так сказать, визитную карточку. Товарищ Н. распорядился, чтобы ничто значительное в энской жизни из герба не выпало. А уж художник, артистично интерпретируя указание, искусно вплел в изображение символы молочного изобилия (вымя), грядущей переброски рек (голубая артерия) и прочее, деликатно намекнув и на сугубо закрытые отрасли экономики (наковальня и радиолампа). Товарищ Н. затвердил эскиз с одной поправкой, подсказанной ему супругой Марией Афанасьевной: Мария Афанасьевна с детства обожала куриные яйца.
Пищевая символика на гербе усилила аппетит Бориса Взгорского, однако он решил не задерживаться (и правильно, наверное, решил - особых разносолов в городе Н. в то время не водилось, впрочем, как и сейчас). Сверившись с картой, на которой километров через двадцать значились долгожданные нож с вилкой, он глубже вдавил педаль газа. Машина послушно прибавила скорость, и через опущенное окно ворвалось:
Правую ногу, о путник, затекшую в долгой дороге,
Сбрось без раздумий с педали, что газ прибавляет мотору,
Перенеси ее влево и тотчас начни торможенье,
Свой автотранспорт приблизив к бордюрному камню дороги...
Неведомая сила сняла ногу Бориса Взгорского с педали акселератора ("что газ прибавляет мотору") и перенесла стопу, обутую в добротную кроссовку, на педаль тормоза. Она же, эта сила, придала рукам вращательное движение, руль повернулся вправо, машина вылетела на обочину, выбрасывая гравий из-под колес, и остановилась.
Много времени спустя, вернувшись в родной театр, с неизменным успехом играя Гамлета и Дон Жуана, Борис Взгорский размышлял о случившемся в областном центре Н., но так и не смог понять, что заставило его остановить машину, вытолкнуло из нее и потянуло прямиком к автовокзалу и колхозному рынку. Неужто он, солидный мужчина, которого знают по имени-отчеству все официанты ресторана "Актер", потерял голову, как мальчишка, и опрометью бросился за позвавшей его бабой? Да ни в коем случае! Взгорский отлично помнил, как, быстрым шагом пересекая шоссе, он думал об оставленной дома жене, тоже актрисе, которая вот уже пятнадцать лет играла вместе с ним в "Гамлете" - понятное дело, Офелию, а не королеву-мать, думал с любовью и чувством вины. Но и это воспоминание не заставило его вернуться к машине, хотя бы для того, чтобы запереть ее на ключ.
Так и остались его "Жигули" на обочине, с ключами в замке зажигания. В другое время не прошло бы и получаса, как кто-нибудь влез бы в брошенную машину и угнал, если не из корыстных побуждений, так из чистого озорства, и не видать бы актеру Взгорскому своей пятой модели, разве что нашли бы ее через месяц-другой раскуроченную в дальнем овраге. Но это в другое время, а в то, о котором наш рассказ, все от мала до велика, включая угонщиков-профессионалов и хулиганов-любителей, обрывали свои дела и тянулись на сладкие голоса сирен. Машина же... нет, мы не бросим ее на обочине, она еще возникнет самым неожиданным образом, но после, после...
Актер Взгорский скорым шагом, почти бегом, двинулся на чарующий голос в сторону рынка. Несмотря на свои сорок пять лет и склонность к полноте, он держался в форме и в случае надобности мог сделать на сцене кувырок через голову и, пожалуй, шпагат, коли потребуется. Взгорский уверенно продвигался вперед в людском потоке, состоявшем по преимуществу из молодых мужчин, надо полагать, шоферов и дорожных рабочих. В иное время его непременно заметили бы и узнали - в телевизионных спектаклях Взгорский добыл толику славы, и его крупное, слегка порочное лицо - внешность, как всегда, обманчива - было памятно многим.
Одним из первых Борис Взгорский вынырнул из заросшего сорной травой переулка, пересек плохо выметенную площадь и вбежал в ворота рынка. Прямо у входа, в рядах, где торговали когда-то битой птицей, на первом же прилавке сидела взъерошенная, немало напоминающая огромную ворону, Гегемона, дочь Гефеста, и тщательно выводила слова своей сладкой песни. Высокие ноты давались ей с трудом - она закатывала выпуклые темно-карие глаза и картинно заламывала руки, сложенные на пышном, не сиреньего образца бюсте. "Какие формы,- уважительно подумал Взгорский, - и какой голос!" - но тут же забыл о формах, ибо песнь Гегемоны полностью захватила его.
Переведем стрелки часов, отсчитывающие время нашего повествования, минут этак на двадцать назад, к тому моменту, когда актер Борис Взгорский, томимый голодом, гнал свой автомобиль мимо средств наглядной агитации, столь же характерных для всего Несуглинья и, в частности, для полей и перелесков Н-ской области, как придорожные мотели и рестораны для некоторых других регионов нашего континента. Нам необходимо вернуться назад, чтобы представить остальных, наугад выбранных героев.
...Не забывая поглядывать на стоящие подле нее мешки с товаром, Клавдия Михайловна бойко расторговывала розовые крепкие клубни.
- Почем картошечка, хозяюшка? - спрашивали ее покупатели. Неужели они надеялись, что уменьшительно-ласкательные суффиксы могут как-то повлиять на цену? Вот вам наглядный пример привнесения внеэкономических методов и категорий в товарно-денежные отношения.
- Два рубля кило. Бери, не пожалеешь, - вкусная, рассыпчатая!
- А не дороговато ли? Государственная-то вон почем...
- Где же она, государственная? Ты ее сначала найди у государства, а потом почисти и погляди, что останется, - резонно отвечала Клавдия Михайловна. И была абсолютно права. Мы как-то купили пакет в овощном за каланчой - вспоминать не хочется.
Тут нам придется отвлечься ненадолго, чтобы самым решительным образом отмежеваться от вольного, в корне неправильного употребления слова "государственный" применительно к продуктам питания. Давайте рассуждать логически. Пища, независимо от ее происхождения, потребляется гражданами более или менее равномерно. В самом деле, и молодой, тратящий много энергии Климентий, не испытывающий трудностей в поиске и выборе пищи, и, скажем, пенсионер Говбиндер, который добывает свое скудное пропитание в боях местного значения на колхозном рынке и в магазинах горпищеторга, - так вот, и тот и другой, взятые в качестве потребительских полюсов, нуждаются для поддержания жизнедеятельности примерно в одном и том же количестве питательных веществ. А коль скоро они живут, то есть осуществляют жизнедеятельность, значит, получают все-таки положенные им по законам природы питательные вещества! Откуда? Да какая разница. Будь то распределитель, пардон, буфет, к которому прикреплен вместе с семьей товарищ Н., или магазин "Продукты", куда хаживает Говбиндер и иже с ним, или пыльный мешок Клавдии Михайловны - все это источники государственные. Ибо, как справедливо сказал кто-то из знаменитых, государство - это мы. Так что и икра зернистая осетровая, и колбаса ливерная растительная, которую Говбиндер тщетно пытается скормить привередливому фокстерьеру Выбросу, и картошка Клавдии Михайловны суть продукты государственные. Они, как говорили в старину, дары Божьи, а кто их передает людям, организация или частное лицо,- какое это имеет значение?
Хорошо, споро шла торговля у частного лица Клавдии Михайловны. Как права была она, что не послушала супруга своего Алевтина Ивановича, который полагал, что картошку следовало бы немного попридержать. Алевтин Иванович, отдадим ему должное, был хозяин бережливый, рачительный, но без полета воображения. Скажем прямо, прижимистый. Из своего Ефимьева без особой надобности выезжать не любил: в городе, понятно, заработок, но и траты немалые, неизвестно еще, найдешь или потеряешь. Клавдия Михайловна, напротив, на подъем была легка, любила рискнуть. А кто не рискует, как приговаривает актер Взгорский, объявляя мизер при сомнительном раскладе, тот не выигрывает. Клавдия Михайловна настояла на своем, попутным "КАМАЗом" добралась до рынка с полными мешками, и сейчас смятые бумажки одна за другой сами лезут в карман ватной ее фуфайки - хоть и тепло, в телогрейке торговать сподручнее.
Энчане, конечно, жались поначалу, но деваться им было некуда, так что выкладывали они свои трешки и пятерки как миленькие и, наполнив картошкой авоськи и пластиковые сумки, говорили Клавдии Михайловне: "Спасибо, хозяюшка",- а она отвечала им, как в пищеторге никогда не ответят, хоть что с ними делай: "Кушайте на здоровье". Но с другой стороны, если вдуматься, какое же здоровье от пищеторговской картошки?
Энчане, конечно, жались поначалу, но деваться им было некуда, так что выкладывали они свои трешки и пятерки как миленькие и, наполнив картошкой авоськи и пластиковые сумки, говорили Клавдии Михайловне: "Спасибо, хозяюшка",- а она отвечала им, как в пищеторге никогда не ответят, хоть что с ними делай: "Кушайте на здоровье". Но с другой стороны, если вдуматься, какое же здоровье от пищеторговской картошки?
Клавдия Михайловна развязывала уже последний свой мешок, как услышала женский голос:
Щедрый Меркурия дар, покровителя вольной торговли,
Да не оставит тебя, торговец дарами Природы.
Но не прельщайся, молю тебя, звоном монет полновесных:
Молота звон и серпа еще более городу нужен.
Пусть же приезжий купец, владелец сокровищ несметных,
Равно как тот, кто плоды у него приобрел для вкушенья,
За руки взявшись, как братья, внемлют словам Гегемоны,
Коим и боги с Олимпа порой благосклонно внимают.
При этих словах товарищ Н., внимательно слушавший репортаж в своем кабинете, недовольно поморщился и черкнул в настольном календаре: "Куда см. Глвлт? Богов к едр. матери". А Клавдия Михайловна так и застыла над мешком. Она не знала, кто такой Меркурий, но чуяла, что в песне поется и про нее тоже. А когда посмотрела вокруг, то увидела, что очередей нигде нет, что все бегут куда-то к воротам. И она, немолодая грузная женщина, неуклюже побежала куда все, на ходу перепрятывая наторгованные деньги из кармана телогрейки в абсолютно надежное, как швейцарские банки, место, где женщины всех сословий испокон веку хранят сокровища и жалкие гроши.
...Конструктор третьей категории Вячеслав, обладатель выданного престижным московским вузом красного диплома, распределенный в город Н. пять лет назад, взял у машинистки лист белой бумаги и написал давно вынашиваемое заявление об уходе. Пять лет он проработал в почтовом ящике АГ-518 - предприятии сугубо секретном, настолько секретном, что автобусный кондуктор, объявляя остановку, понижал голос. "Следующая остановка, говорил он доверительным шепотом, словно близкому другу на ушко,- следующая остановка "Военный завод". И помятые в автобусной давке, намаявшиеся в тесноте работники предприятия спрашивали друг у друга таким же шепотом, но почему-то на южный манер, будто они тоже каждое лето отдыхали в санатории "Донбасс": "Вы встаете на следующей?" - хотя знали отлично, что на следующей встают все.
В городе Н., отдадим должное кому следует, тщательно охранялась государственная тайна.
Итак, конструктор Вячеслав. Пять лет житья в общаге для молодых специалистов, пять лет пустого ожидания в неподвижной, как воды Великих Н-ских прудов, очереди на комнату, пять лет каждодневного стояния в очередях за кефиром и плавленым сырком, пять лет вычерчивания на ватмане одной и той же цапфы (какой именно, сказать по известным соображениям не можем), пять лет посещений по субботам кинотеатра имени Ворошилова, пять лет платонического (за отсутствием комнаты) ухаживания за копировщицей из отдела главного механика. К черту! Хоть на БАМ, хоть на целинные и залежные земли, если таковые остались в наличии. Нет, не дрогнула рука Вячеслава, когда он вывел на белом листе: "Прошу освободить меня..." Отнес лист куда следует - и ни слова об этом больше, дабы не раскрыть случайно хорошо продуманную структуру оборонного предприятия, - тьфу ты, опять проговорились, это нечаянно. Честное слово. Передав заявление в нужные руки, Вячеслав вышел на заводской двор, прошел за корпус № 17 и через дыру в высоком бетонном заборе выбрался на улицу, вернее, в тихий переулок, застроенный жестяными гаражами. Конечно, удобнее было бы через проходную, но там бы его не выпустили до восемнадцати ноль-ноль.
Территорию завода Вячеслав покинул не насовсем, а проветриться, перевести дух после отчаянного решения. Выйдя из проулка на улицу, он увидел бегущую толпу. Не понимая зачем, побежал он вместе со всеми, и толпа вынесла его на площадь, на которой акустически безупречно, будто в миланской опере, разливался неслыханной красоты женский голос:
Если, влекомый соблазном, тягою к дальним скитаньям,
С просьбою ты обратился к старшим и власть предержащим
Дать тебе полный расчет,- осознай же, о нетерпеливый,
Шаг неразумный ты сделал. Возьми заявленье обратно,
Не уезжай на чужбину, о коей ты знаешь так мало,
Льготы и выплаты там, мне поверь, далеко не обильны...
Вячеслав поднял голову и встретился с лучезарными глазами Елены. "Может, забрать заявление?" - мелькнула у него мысль и тут же уступила место удивительному, безотчетному восторгу. "Чего уставился, козел? - грубо сказал ему стоявший рядом Климентий и ткнул кулаком под ребро.- Сирен не видел? Я тебе попялюсь!" Но Вячеслав не почувствовал боли и не услышал угрозы. Он растворился в голосе, в глазах Елены, дочери Ипполита.
"...Наш полет протекает на высоте одиннадцать тысяч метров со скоростью девятьсот пятьдесят километров в час. Температура за бортом минус пятьдесят градусов",- сахарным голосом стюардессы рассказывал репродуктор. Верочка повернула личико к мужу, взгляд ее говорил: как славно, что за бортом мороз, а здесь тепло и мы вместе. Сережа провел пальцами по щечке жены, большего он не мог себе позволить - рядом сидел полковник инженерной службы.
"Через несколько минут наш самолет будет пролетать над городом Н.,продолжала стюардесса.- Город Н. связан экономическими связями с тридцатью семью зарубежными странами, здесь развита промышленность, есть пединститут, драматический театр, краеведческий музей, ряд величественных памятников. А сейчас, - сказал репродуктор без всякой связи с предыдущим,- вам будут предложены прохладительные на..."
В репродукторе что-то щелкнуло, зашипело, зашелестело, и прерываемый атмосферными помехами голос запел:
Вам я пою, пассажиры, летящие в сумрачном чреве
Птицы могучей и гордой, которую лайнером кличут...
По рядам пассажиров, как рябь по воде, пробежало беспокойное шевеление. Быстрым шагом прошла стюардесса, задевая крутыми бедрами кресла и плечи пассажиров.
Скорость гаси и берись за штурвал, командир экипажа,
Первого класса пилот, машину веди на сниженье,
Ей уготовано место в нашей Калиновке-два...
Сережа почувствовал, что самолет куда-то проваливается, и, чтобы не потерять в этом страшном падении Верочку, крепко ухватил ее за тонкое запястье. Заложило уши, он не слышал, что кричала ему жена, и по шевелящимся ее губам пытался угадать смысл слов.
За несколько секунд самолет прорубил толстые ватные облака, и пассажиры с ужасом увидели в иллюминаторы падающую на них землю. Крутобедрая стюардесса бегала по проходу, умоляя людей пристегнуться. Сережа крепко стиснул Верочкину руку и закрыл глаза.
Ах, что за прелесть эти стюардессы! Машина только коснулась земли, затряслась на бетонной полосе, а из репродуктора полилась спокойная, будто записанная на магнитофон речь: "Наш самолет совершил посадку в аэропорту Калиновка-два. Просим всех оставаться на своих местах до полной остановки двигателей. Вы будете приглашены к выходу. Командир и экипаж..." Но стюардессу опять перебили:
Трап подают к самолету. Спустись же на землю по трапу.
Славная Н-ская область ждет не дождется тебя...
Самолет качнуло - это подали трап. Но никто к выходу не приглашал. Не обращая внимания на растерянных пассажиров, мимо них пробежали к выходу мужчины в синих костюмах с золотыми позументами, а вслед за ними и стюардессы. Оставленные на произвол судьбы пассажиры молча и остервенело бросились к трапу, чтобы как можно скорее добраться до ждущей их неведомой н-ской земли. Измятые, забыв про багаж и ручную кладь, они шли к зданию аэровокзала, влекомые волшебными звуками.
Уже на трапе, прижимая к себе онемевшую от ужаса Верочку, Сережа вновь услышал пение, которое ворвалось в эфир во время полета, оно неслось из громкоговорителей и, со всей очевидностью оставляя Верочку равнодушной, тянуло Сережу, как звуки волшебной флейты. Сережу и Верочку куда-то понесла толпа, неизвестно как они очутились в такси с чужими людьми, потными и измятыми, из приемника лилась та же песнь, и таксист гнал как сумасшедший, презрев дорожные знаки и сигналы светофоров. Они затормозили у вокзала, и все, вместе с шофером, вылезли из машины и двинулись на голос. Полуженщина-полуптица пела в микрофон, установленный в кузове грузовика. Мы-то знаем, что это была Дорида, дочь Вакха. С другой стороны, от вокзального перрона, к тому же грузовику в тот же час шли завороженные пением Дориды Семен Семенович и его юный попутчик Алеша.
Бухгалтер-ревизор Вилнис проснулся в "полулюксе" городской гостиницы довольно поздно. Проснулся он от сильной головной боли, происхождение которой не вызвало бы сомнений даже у Верочки и Сережи, хотя дипломы врачей они получили лишь на прошлой неделе. Конечно, Вилниса они пока не знали, им еще предстоит познакомиться, мы это просто к тому, что поставить диагноз в данном случае было сущим пустяком.