Тишина. Полная, мертвецкая тишина.
А Олег?
В обмороке он, что ли? От горя? Может, все-таки не полный говнюк…
Капелька молока, выдавленная через соску на нежную кожу запястья, обжигает. Черт, перегрела, теперь надо остужать бутылочку…
Когда накормленная Ульяша уже посапывает с закрытыми глазками, Анжела наконец ловит ухом скрип двери, узнает командирскую Лилину поступь.
Только бы не разбудила ребенка!
На цыпочках идет в прихожую, хмуро кивает головой прибывшей и, высвободив левую руку, прикладывает палец к губам: тише!
Взглянув на внучкино лицо, румяное, спокойно-сытое, Лиля сощуривается – улыбается глазами и морщинками, углубленными тяжелым предчувствием, – и показывает рукой в сторону спальни: мол, отнеси в кроватку. Сама же, снова построжев, идет в столовую.
А Анжела нарочно задерживается возле детской кроватки: нет сил снова переживать пропажу Ники, да еще в усиленном варианте, через увеличительное стекло Лилиного материнского горя. Чем бессмысленно надрывать себя, лучше что-то полезное сделать. Ясно же, что бабушка заберет Ульяшу к себе. Значит, надо собирать пеленки-распашонки… Тяжесть ответственности спала, и Анжела двигается и соображает медленно, словно во сне…
Полисмены, в форме и в цивильном, затопали в прихожей, когда Анжеле уже нечего было делать в детской – ребенок ухожен и спит, сумка уложена.
Появились сыщики довольно быстро. Но скорость – не спорость. Взяв власть в Никиной квартире, они как будто достигли своей цели.
Типичные большевики. Того и гляди, начнут в вазы гадить. Вон один залез в холодильник и лопает клубнику, не таясь… Вор в полицейской шкуре. Анжела уже собралась одернуть мерзавца, как того окликнули: «Серега, дуй сюда!» – и он, затолкав в рот еще пару крупных ягод, смылся из кухни.
Куда приткнуть себя? Серегу поставили у входа в гостиную, чтобы держал оборону… От кого? Олег в прострации, Лиля с собой борется, чтобы в кататонию не погрузиться, ребенок не в счет… От меня, что ли?…
Куда мне, блин, деться? Ульяшу будить нельзя. Значит, опять на кухню.
Там уже и Олег. Трясется, но от водки отказывается. Подозрительно…
Анжелу так и тянет вцепиться в его русую, какую-то победительную шевелюру и порвать мерзавца на кусочки.
Досталася гадине виноградная ягода. Без него тут не обошлось. Скорее всего, сам не похищал, но к заказу… к заказу причастен! К заказу на похищение или на убийство?
Чтобы сдержаться, она выходит вон из кухни. Стражник отлучился со своего поста у двери в гостиную, и, пока ее не заметили, она сливается с дверным косяком. Наблюдает.
Невысокий худощавый парень в светлой клетчатой курточке нагибается за красным кирпичом, легко выпрямляется, нюхает его, рассматривает…
Анжела тоже втягивает носом воздух. Еле слышно пахнет мочой. Откуда? Нахмурившись, она оглядывается. Наверно, еще не улетучился запах описанной Ульяши… Да нет, дети пахнут по-другому…
Не понимая смысла действий следователя, Анжела переключается на его куртку. Сдержанная, узнаваемая клетка. Уж прямо «Берберри», что ли?
Присмотреться к обладателю фирменной вещи не успевает: глянув в ее сторону, но не встретившись с ней взглядом, тот отходит к столу, садится спиной к входу и что-то пишет в блокнот. Диковатый… Глаза глубоко сидят, как будто затаились перед чем-то… Интересно…
Не прогнал хотя бы.
Мысли снова возвращаются к жуткому: где Ника? Похитили? Убили?
Кто?!
Олег? Сам? Да у этого хлыща нет ни силы, ни смелости, чтобы на такое решиться.
«Не суетись! Выхватывай информацию!» – приказывает себе Анжела и присматривается к толстухе, телеса которой еле сдерживает джинсовый сарафан с вещевого рынка – вон, шов сбоку кое-как подлатан черными нитками. В одной следственной группе – два мира… Как везде… Тетка двигается удивительно ловко для своей комплекции, быстро находит правильный ракурс, лучшее освещение и фотографирует каждый предмет в отдельности: кирпичи на ковре, распахнутое окно, осколки хрустальной вазы на паркете, выдвинутый ящик антикварного бюро…
– Олеговна, как с отпечатками пальцев? Есть что-нибудь стоящее? – продолжая писанину, окликает толстуху следователь.
Голос у него глубокий, каждое слово словно бархатом обложено…
– Со шнура, может, удастся потожировые снять, а так отпечатков полно… Но, боюсь, делу они не помогут. Напрасная трата времени… Хозяйкин дружок тут все облапал. Лучше у него спроси – что искал?
И правда, что? Что Олег тут делал? Ящичек-то пуст, успевает рассмотреть Анжела. А где Никины драгоценности? Где ее знаменитый бушароновский сет?
Белый кожаный футляр тут – валяется на полу возле окна, выставив свое атласное нутро. Одна серьга держится в специальной прорези, другой не видно. Нет и колье «знак вопроса» с грушевидным изумрудом, обрамленным бриллиантами, и кольца из черненого золота с мрачным сапфиром с изумрудами и замаскированной полостью для яда. Неделю назад Ника вроде придумала, чем заполнить ямку под камнем. Не успела?!
5. Глеб
Следователь Глеб Сорокин, обладатель куртки «Берберри», очень даже неплохо рассмотрел Анжелу. Еще бы… Грудь торчком, так и хочется как-нибудь ненароком ее задеть. Дерзкая грудь.
Сразу заметил, что девица смахивает на его первую жену. Первую, единственную и уже бывшую. Которая и подарила ему эту коттоновую шмотку, вроде как завещала: «Носи и меня вспоминай, – сказала. – А я ухожу». Вот те раз! Из Гондураса в пампасы. Неожиданно, но понятно. Терпеж ее кончился.
Ничего! Я еще что-нибудь сотворю! Я еще себя докажу…
Ему и самому опостылело не принадлежать ни себе, ни обкорнанной семье. Вика сделала аборт, когда смекнула: сколько бы он ни клялся-божился, что будет по ночам вставать, в детскую кухню ходить, заработает на няню, – надеяться рискованно. И от того, что муж сам верит в свои обещания, – ей нисколечко не легче. Даже и не рассердишься на него, не обвинишь во лжи, не бросишь в лицо слова, облитые горечью и злостью, чтоб полегчало. Служба чертова… В любой момент следователя могут выдернуть хоть откуда. И от ребенка тоже. Но и у нее работа, без службы – какая самостоятельность?! По-современному мамаша без карьеры и без денег выглядит инвалидом (мужнина нежирная зарплата от голода-холода семью защитит, но по социальной лестнице их как ветром сдует до самого низа).
В общем, Глебу было довольно того, что та куртка, которую Вика выбрала, которую огладила, расправляя складки, когда он ее новенькую надел, теперь висит на гвозде или на плечах, если ему не требуется незаметности. Третий год сносу ей нет. Бередит былое и о чем-то таком сигнализирует окружающим бабам… Обращают внимание.
Прошедшие отбор воспоминания не расстраивают, а лишь настраивают на дело. Мысленная увертюра перед тем, как выпасть из своей раздрызганной жизни и впрыгнуть в чужую, совсем уж расколошмаченную.
12.15 – фиксирует он время. Осмотр места преступления. Небольшой бардак в комнате и пропавшая хозяйка. Версия мамаши-кукушки, ради пьянки-гулянки забывшей про грудничка, сразу отпадает. С порога видно. Из такого евроремонта от ребенка сбегают только уж совсем безбашенные. А тут ни анашой, ни спиртом не несет. Глеб зажмурился и медленно втянул носом воздух. Распробовал. Нехимическая чистота, грудное молоко… Мочой припахивает и еще – едва слышный кисловатый душок, улавливаемый только потому, что он так не вяжется с ухоженной обстановкой. Запах чужака. Вероятно, ее отсюда кто-то забрал…
Настырное обоняние, которое портит жизнь среди соотечественников, не уважающих мытье, в профессии очень пригождается. Не раз нюх помогал раскрыть дело…
Стоп-стоп! Прошлые победы не приплетай! Группа толковая – отпечатки и волоски соберут грамотно, соседей уже опрашивают… Старательный новичок – вот твоя позиция.
Пропажа человека – как воспаление легких. Чем раньше примешься лечить-искать… С кого из троих здешних свидетелей начинать допрос? Кому выгодно исчезновение дамочки? И дальше – дело техники. Резонансная может выйти история, ведь любовник-то – зять самого думского Бизяева…
Если организатор преступления здесь, то зять – первый кандидат. Не мамаша же исчезнувшей… Властная дама, с выдержкой… Она, скорее всего, нажала на начальство, раз сразу отправили сюда полную оперативно-следственную группу, а не через положенные три дня, за которые пропажа может найтись… Не подождали даже хотя бы требования о выкупе…
А может, все-таки грудастая кузина замешана? Мужика, например, не поделили… Высокий, с широким плечевым поясом, шевелюра густая, карие глаза, опушенные длинными ресницами… Типичный блядун.
Вряд ли… Даже если она – отличная актриса, все равно ее презрение к нему слишком естественно. В коридор сбежала, только бы не быть рядом. Не нервничает, а злится.
Вот с ней и поговорю, а остальные пусть пока доходят до нужной кондиции.
Глеб, словно подхватив вирус донжуанства, которого раньше и в помине не было, делает несколько быстрых шагов к Анжеле, наклоняется к ее уху и, как бы ненароком скользнув указательным пальцем по ее груди, пытается подхватить под локоток:
Глеб, словно подхватив вирус донжуанства, которого раньше и в помине не было, делает несколько быстрых шагов к Анжеле, наклоняется к ее уху и, как бы ненароком скользнув указательным пальцем по ее груди, пытается подхватить под локоток:
– Где бы нам уединиться?
Девушка резко вырывает руку, отступает на полшага, грамотно защищая личное пространство, и с показным спокойствием шепчет:
– Отъ…бись!
Во дает! Надо приглядеться. У нее вполне может быть своя причина избавиться от родственницы. Характера явно хватит.
Жаль, ключ не тот выбрал, чтобы открыть эту дверцу. Неудобняк… Но шаг сделан, путь надо пройти до конца.
– Оскорбление… при исполнении… – как бы ни к кому не обращаясь, тихо, но внятно проговаривает Глеб и украдкой наблюдает за интересной дамочкой. Ни испуга, ни замешательства. Смотрит она прямо в глаза без того кокетливого вызова, который, якобы отталкивая, на самом деле завлекает.
Крючок! Не сразу и соскочишь.
Молодая… Вот где пролегает четкая граница между поколениями. Те, кто много пожил до перестройки, почти все без исключения робеют перед представителями любой власти. Даже случайные свидетели заискивают, тушуются. Так суетятся, что буквально насчет каждого старика сгоряча можно решить: рыльце в пушку. У тех же, кто взрослел в девяностые, никакого раболепия, наоборот – бравада. Мол, мы свои права знаем… Непросто с ними.
– Пройдемте на кухню, – не командует, а сосредоточенно просит Глеб. – Пожалуйста, – строго добавляет он, чтобы девушка сдвинулась с места. Больше никаких прикосновений.
Он записывает имя-отчество Анжелы, 1978 год рождения (по паспорту или по ее желанию? – надо будет проверить), место рождения – Жуковский (землячка и кузина пропавшей) и только-только начинает получать удовольствие от ее четкости и настороженной наблюдательности, как в дверь просовывается Серегина голова:
– Тут свидетель! Сосед с шестого этажа. Я его паспортные данные уже записал.
– Пусть подождет! – сердится Глеб.
Всегда так… На самом интересном месте прерывают! И ведь наверняка самозваный свидетель сообщит либо совсем бесполезное, либо то, что уже ясно: двое неизвестных волокли по лестнице тяжелый баул. Но Анжела, к сожалению, не успела понять, что там, внутри…
– Говорит – торопится, говорит – у него верные сведения… – мямлит старлей.
На такого кто надавит – тот и командир… Но вдруг и правда что-то существенное и срочное… Да и все равно настроение сбито.
– Мы скоро продолжим, – обещает Глеб Анжеле. И себе.
6. Анжела
– Я видел убийцу! – громким шепотом объявляет рослый подсушенный старикан, которого участковый ввел в Никину кухню.
Ничего себе фрукт! Ярко-оранжевый свитер – без лейбла, дешевенький, но не замызганный, со следами аккуратного сложения… Подвыцветшие голубые глаза оживляет синий шелковый шарф. Завязан туго – жилы набычились и оголился желтоватый папирус кожи на ключице. Видимо, сознает, что пожилые должны особенно тщательно следить за своей одеждой. Любая небрежность в костюме дает основание мысленно списать ее носителя. На помойку отправляется не только старомодная и поношенная шмотка, но и ее обладатель. Так молодое подсознание прореживает человеческий лес, чтобы в нем не заблудиться.
Поношенное лицо старикана смотрит в окружающих как в зеркало. Вопрошает: понимают ли они, с кем имеют дело?
Анжела даже всматривается, чтобы сообразить, кто он, но никакое более-менее известное имя не пристает к нелепому образу. Люди, кое-как отличившиеся в прошлом, часто не осознают, что сегодня никто не обязан их узнавать. Борьба за место в людской памяти идет ежесекундно, и если то, что ты когда-то сделал, народу не пригодилось, то суетись теперь сам…
Скосив глаза на Анжелу и намекающе остановив на ней свой липкий взгляд, сморчок замолкает.
А она… Заинтересованность Глеба, которую заметила бы и не такая уверенная в себе особа, как Анжела, и то, что ей почему-то не захотелось удерживать между ним и собой привычную стенку – то есть намек на некоторую взаимность, – помогает ей уловить: следователь не намерен от нее отделываться. Она садится поглубже на стул, демонстративно уложив ногу на ногу. Будут тут еще всякие старперы командовать! Тоже мне – свидетель… Что он мог видеть?! Да без меня… Без меня никто же не найдет убийцу!
Взялась за гуж – и что-то зашевелилось. Анжела напрягается, и – бац! Как подтверждение того, что она вышла на след, снова вспоминается аммиачная вонь… Не душок в спальне, где перепеленывала Ульяшку, а то, что унюхала в комнате с разбросанными кирпичами. Откуда там этот запах? В кисьлевском «Коротком фильме об убийстве» под приговоренного во время казни ставят таз – мочевой пузырь самопроизвольно опорожняется при повешении…
Было удушение? Нужно, чтобы ковер исследовали. Если там обнаружат Никину мочу…
«Не каркай! – обрывает себя Анжела. – Может, все-таки ее похитили с целью выкупа… Может, от Никиной матери чего-то хотят…»
– При посторонних говорить не буду! – громко объявляет старикан и пятерней приглаживает волосы. От темечка ко лбу. Яркая одежка прикрывает старость, длинная прядь, отращенная на затылке, камуфлирует лысину.
Можно бы и уважить борьбу человека с природой, если б эта междоусобица делала его спокойным, мудрым, самодостаточным. А так… Важничает, шебутится, сердится… У кого желчь во рту, тому все горько. Злой старикашка.
Анжела складывает руки на груди и хладнокровно ждет, что будет…
– Я щас вернусь, – разряжает ситуацию Глеб, строго, но без укоризны взглянув на Анжелу.
7. Глеб
– Ну, что вы видели? – приобнимает Глеб старикана, выводит его из кухни и из квартиры, все еще не освобожденной от расследователей, по дороге предупредив коллег: – Покурю на свежем воздухе. Следите, чтобы они тут друг с другом не общались.
Конечно, по правилам надо было попросить выйти девицу, но… Она как свидетель гораздо перспективнее. Хорошо знает потерпевшую и ее окружение. Дамочка с норовом. Пусть… При правильном подходе…
А старикан… Он так выпендривается! Скорее всего, из тех, кто использует любой шанс, чтобы вымогнуть дозу внимания. Такие мыслящие очевидцы не факты сообщают, а готовую версию. Придуманную, в которую сами отчаянно верят. Хотя… Картина пока не вырисовывается… Тела нет… Если исходить из версии похищения, то придется шерстить окружение потерпевшей, ее мужа, ее родственников… Работенка…
Выйдя на крыльцо, Глеб инстинктивно делает глубокий вдох. Эх, если б и криминал смывался так, как сейчас ливнем очистилось все вокруг… Капли еще падают с веток, на лету их ловит солнечный луч и превращает в сверкающие бриллиантики. Роскошь! Но какая неуместная… Как будто с траурной церемонии угодил на веселый бал.
– Так что вы видели? – стараясь говорить как можно нейтральнее, Глеб зажигает сигарету и делает глубокую затяжку.
Никотин больше соответствует моменту, чем озон. Раздражает этот чертов старикашка. Глеб не предлагает закурить, стоит к нему вполоборота.
Но самонадеянный свидетель не замечает пренебрежения. Он топчется – перемещается, чтобы поймать взгляд следователя, и старательно выкладывает свою версию, то и дело восклицая: «Я сам впустил убийцу!» Как будто это не вина его, а заслуга.
Слушая, Глеб почти автоматически отбрасывает ненужную лирику и нелепые комментарии насчет нравов современной молодежи и морального облика пострадавшей, но в середине рассказа отщелкивает в лужу недокуренную сигарету и достает из кармана куртки блокнот с карандашом, чтобы на весу записать в него приметы девицы, которую – надо отдать ему должное – довольно внятно описывает свидетель. Недаром назвался «арткритиком».
Высокий лоб чуть укорочен недлинной черной челкой, карие острые глазки поставлены домиком, из-за тонкой верхней губы расстояние между носом и ртом кажется чуть коротковатым, «что делает ее лицо слегка зверским, но не уродливым», – шепотом добавляет старикан. Как мужчина мужчине. Подбородок небольшой, но волевой. Высокие скулы, лицо овальное… «Бюст не больше второго размера, но маленькие сиськи – меньше гонора», – снова понижает он голос. Рост выше среднего. «Она мне под стать!» – объявляет с гордостью за себя.
По его мнению, получается, что где-то около десяти утра он, выходя из подъезда за свежей газетой, впустил высокую черноволосую девицу, которая из ревности убила соперницу.
– Почему вы считаете, что пострадавшая мертва? – отрываясь от записи, уже без подвоха спрашивает Глеб.
– Ну как же! Она хоть и курва, но чадолюбивая. И нянька подтверждает, что она хорошая мать. Я интересовался!
– И что с того? – начинает сердиться Глеб.
– У вас, молодой человек, своих детей нет? – Старикан явно нуждается в собеседнике и использует любую возможность удержать возле себя заполученного слушателя.