Взгляд его был по-прежнему туманный, и он сказал низким голосом:
— А я разве счастлив?
— Народ страдает…
Взгляд его голубых глаз вновь остановился на ней, пронизывая ее насквозь.
— Я тоже страдаю.
Она не понимала, почему он так отвечает, почему не хочет услышать, что она ему говорит, почему все переводит на себя?
— Это Кракюс все придумал, не думаю, что он понимает, что делает, но последствия губительны. Он делает всех несчастными… Надо его остановить, Сандро.
Он посмотрел на нее со странным, мученическим выражением лица. Казалось, он во власти тысячи противоречивых мыслей и чувств.
— Может быть, Кракюс и не виноват, — проговорил он наконец хриплым голосом.
— А кто же тогда? Сандро, надо его остановить. Так не может больше продолжаться.
— Виноват не тот, на кого ты думаешь…
— Я не хочу найти виновного, я хочу вернуть спокойную жизнь, которой теперь нет. Помоги мне, Сандро.
По его лицу было видно, что его мучения усиливаются, как будто она просит его предать друга. Как он может защищать этого грубияна, который на него совсем и не похож?
Она подошла к нему совсем близко.
— Пожалуйста, Сандро, сделай что-нибудь.
Он с огорченным видом слегка покачал головой. Она могла слышать его дыхание. На полу в потрескавшейся миске над ароматической палочкой все еще кружились колечки дыма, и ей показалось, что это она сама закручивается и уносится куда-то…
— Я просил Кракюса прекратить, — сказал Сандро. — Он отказался.
Элианта замерла, ее надежда таяла. Она надеялась, что интуиция ее не подведет и Сандро сможет что-то изменить. Чутье изменило ей?
— То, что происходит сейчас, уже не зависит от меня, — сказал он.
Она потеряла дар речи, глубоко опечаленная и разочарованная. Она смотрела вдаль невидящим взглядом… потом задумчиво проговорила:
— Не события выходят из-под контроля человека, а человек уже не управляет ими.
Повисла тишина.
— Я не в силах бороться с Кракюсом, — сказал он, — теперь это уже от меня не зависит. Моя судьба в его руках…
— Человек возвышается, когда забывает о себе ради дела, которое защищает.
По его лицу она поняла, что ее слова причинили ему боль, и тут же об этом пожалела. Несмотря на то что в том, что он говорил, чувствовались фатализм и доля эгоизма, ее тронули глубина и красота его души.
Лицо Сандро внезапно исказилось, словно он старался скрыть внутреннюю боль.
— Что с тобой?
— Ничего, — выдохнул он, в то время как все его тело напряглось.
Не осознавая до конца, что она делает, повинуясь инстинкту бывшей целительницы, она положила руку ему на живот. Удивленный, он повернул к ней голову, и их взгляды встретились.
Она прочитала в его глазах ту же боль, что видела раньше, боль, от которой она сама страдала, которая невольно заставляла ее действовать, утешать, лечить.
Она начала тихонько массировать его живот, закрыла глаза… и стала постепенно входить в транс, словно ее собственное тело стало вибрировать в такт с телом, к которому она прикасалась. Ее руки двигались инстинктивно, и она ощутила, как в ней зарождается давно забытое и подавляемое чувство. Призвание, от которого она хотела отрешиться, проявилось с новой силой, напоминая о том, что от судьбы не уйдешь.
Под ее пальцами его напряжение стало постепенно спадать. Вдруг Сандро мягко взял ее руку.
— Не надо, — сказал он, — прошу тебя, не надо.
В его голубых глазах отражались его внутренние терзания, которые разрывали ей сердце.
Они долго молчали, глядя друг на друга.
Потом Элианта повернулась и медленно пошла к двери. Она уже готова была выйти, но ее остановил глухой голос Сандро:
— Это я… виноват в том, что происходит с твоим народом.
Элианта окаменела.
— Я знаю, — сказала она, не оборачиваясь.
Последовало долгое молчание, а она все стояла неподвижно, как будто в последний раз видела этого человека, так волновавшего ее.
— Кто тебе это сказал?
— Твое тело.
33
Альфонсо запустил руку в мешочек, его пальцы лихорадочно обшарили все его уголки, затем рука резко вынырнула обратно. Он схватил мешочек и широко раскрыл его. Он не мог поверить своим глазам. Ни одного листика коки!
Он вскочил, внезапно выйдя из обычного для себя состояния заторможенности. Одним движением перевернул мешочек и встряхнул.
Ничего. Ни одного припрятанного пакетика. Он недоуменно покачал головой. У него ведь и в мыслях не было оставаться здесь так долго… Что же теперь делать?
Внезапно он ощутил, как в нем поднимается гнев, чувство, которого он никогда раньше не испытывал. Вдруг все представилось ему совершенно под другим углом: смысл того, что он находился здесь столько месяцев, то, что они здесь делали целыми днями, отвратительные условия их жизни… Он вспомнил все. И ему захотелось все это изменить. Но больше всего ему захотелось уехать…
Потом он вспомнил о деньгах, которые только Сандро мог им заплатить, и сразу сник.
— Мы никогда не получим наши бабки, это уж точно, — запричитал он.
— Прекрати ныть, противно слушать, — сказал Марко, вытирая пот со лба отворотом рукава.
Они сидели на лужайке в стороне от лагеря, подальше от деревни и нежелательных ушей.
— А если нам надавить на Сандро? Либо он дает деньги, либо мы все выкладываем полиции.
Марко вскинул глаза к небу.
— И что же ты собираешься ей наплести, хитрюга?
— Как что? Все. Что он давал деньги Кракюсу.
— Давал деньги на что? Если ты угонишь у кого-нибудь тачку, тебя засадят в тюрьму, а если ты испортишь кому-нибудь жизнь, тебе ничего не будет. Ты сможешь продолжать в том же духе.
— Черт возьми!
В этот день было особенно жарко. Они изнывали от жары даже в майках-сетках.
— Ну, тогда надо, чтобы это оказалось противозаконным…
— Ты хочешь изменить закон? — спросил Альфонсо с искоркой восхищения в глазах.
— Ну, ты и болван. Я хочу изменить то, что делает Сандро.
Альфонсо надулся. Марко продолжал:
— Всего-то и надо, что укокошить индейцев, а потом уж приниматься за Сандро.
— А он скажет, что это мы…
— Нет, не скажет.
— Постесняется, наверно…
— Он не сможет этого сказать.
— Почему?
— Никто ему не поверит. Зачем нам это делать? У нас нет никакого мотива. А у него-то как раз есть…
— А ведь и правда, есть.
— Значит, достаточно перебить индейцев, и мы возьмем его за яйца.
Марко вынул флягу и сделал несколько глотков теплой воды. Альфонсо долго молчал.
— И мы действительно на это пойдем?
— Посмотрим, как будут разворачиваться события, а там решим. Согласись, нам от этого хуже не будет. Давненько мы не разминались, а?
* * *— Ух ты, откуда у тебя столько купу?
Кракюс сунул руку в большой глиняный сосуд и стал перебирать пальцами драгоценные фрукты. Их было там несколько тысяч.
— Да неважно, — неохотно сказал Годи. — Пойдем есть, нас ждут.
— Нет, ну надо же сколько! Откуда?
Годи провел рукой по голове и медленно почесал затылок.
— Я продаю им лекарства.
— Ты продаешь лекарства? Не врешь?
— А что, похоже?
— И что, они столько платят за лекарства?
— Они прекрасно помогают от быстрого распространения микробов…
— Нет-нет, что-то не верится…
— Тогда что?
— Нет, не в этом дело… Здесь что-то другое. Меня бы не удивило, если бы это было из-за того, что мы делаем, из-за неустроенности их жизни…
— Не вижу связи.
— Скажи, они уже зависимы от этих лекарств?
— Пожалуй, можно отметить некоторую зависимость…
— Ну вот, замечательно, они должны полностью от них зависеть…
Годи сделал шаг к калитке своего палисадника.
— Так мы идем есть или нет?
Задумавшись, Кракюс не сдвинулся с места.
— Мы отлучили их от тела, они больше не ощущают настоящих потребностей, глубоких желаний. Теперь для них все идет извне, мы насыщаем их информацией, чувствами, желаниями…
— И что?
— Если это так, они не доверяют больше самим себе и поэтому не могут черпать силы изнутри, они зависимы от нас, а значит, и от лекарств…
— Ну и ну!
— В любом случае они уже подсели на видофор, на сахар, последнюю из твоих выдумок, а теперь еще и на лекарства. Круто…
— Я пошел есть, пока.
Кракюс посмотрел вслед уходящему Годи. Он уже собрался было пойти за ним, как вдруг увидел вдалеке парочку приближающихся приспешников. Марко шел мрачнее тучи, а у Альфонсо был непривычно решительный вид.
Иногда он сожалел, что окружил себя такими болванами. Но все-таки лучше быть с идиотами, чем с теми, кто слишком много думает и все время торгуется.
— Собирайся, — сказал Марко, — мы возвращаемся.
— Это что еще за бред?
— Через три дня снимаемся с лагеря.
— Здесь решаю я.
— Ну, ты как хочешь, а мы сматываемся и забираем Сандро с собой.
Кракюс не знал, что ответить.
— Сандро — мой клиент, и не вам решать за него.
— Послушай, он, кажется, хотел уехать. Ты сам сказал нам об этом.
— Это наше дело — его и мое.
— Но он должен нам денег, твой клиент. Значит, это и нас касается. Разве что ты заплатишь вместо него.
Кракюс внимательно на них посмотрел. Пожалуй, Альфонсо думает то же самое. Слишком поздно его отговаривать.
— Хорошо, ребята, я только хочу закончить то, что начал. Три недели, и мы возвращаемся все вместе.
— Три дня.
— Две недели.
Взгляд у Марко был недобрый. На лбу выступила испарина. Вены на висках набухли. Выражение лица было как тогда, на поле боя в Центральной Америке.
— Неделя, и ни днем больше. Пошевеливайся, а то хуже будет.
34
Сандро лежал, свернувшись калачиком, на полу своей хижины, на спальном мешке вместо матраса. Ему стало хуже, боль в животе была просто невыносима, и он не мог больше лежать, растянувшись в гамаке.
Он корил себя за то, что запустил эту машину, машину мщения с множеством шестеренок и дьявольских пружин. Машину, которой завладел другой и пустил ее на полную мощь, так что Сандро уже не мог ее остановить.
И наконец он осознал весь ужас своего мщения, направленного против целого народа, без разбору, беспощадно обрекая на гибель и невиновных. И все это в надежде на то, что придет облегчение, умиротворение души, а оно все не приходило.
Его терзали стыд и угрызения совести.
Несколько дней назад у него зародилась мысль устроить западню для Кракюса и освободить индейцев. Мысль, которую он поспешил отбросить. Это, конечно, было лишь мечтой, безумной фантазией. Но отбросил он ее по другой причине: это безумие повлекло бы для него такие последствия, за которые он не готов был отвечать.
Но мысль просто так не выкинешь из головы, и она возвращалась снова и снова, как будто хотела напомнить ему о его ответственности. Возможно, и было какое-то решение, и как вариант можно было рассматривать и этот безумный выход, но Сандро этого не хотел, он был не готов платить такую цену… Слова Элианты отзывались в нем, как эхо: «Человек возвышается, когда забывает о себе ради дела, которое защищает». Она была права. Он жалкий эгоист, и ничего больше.
Свернувшись калачиком, он лежал прямо на полу, сгорая от стыда.
Вдруг он услышал какой-то шум и медленно повернул голову. Перед ним в темноте стояла Элианта, лицо ее было серьезным. Силуэт девушки едва виднелся в сумраке, но ее присутствие чувствовалось, словно ее аура вышла далеко за пределы ее тела. Они молча посмотрели друг на друга. Не говоря ни слова, она подошла к нему.
— Выпей это, — сказала она холодно, протягивая ему глиняную чашу.
Он с трудом поднялся. Чаша была наполовину наполнена зеленоватой жидкостью. Он поднял на нее глаза. Ледяной взгляд молодой женщины призывал его подчиниться.
Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять: вместо того, чтобы выдать его жителям деревни, она давала ему возможность самому завершить это…
Ошеломленный, не в силах пошевелиться, он посмотрел на яд. Такого он не ожидал.
Сама судьба обвиняла его. За все надо платить. Рано или поздно жизнь всегда предъявляет счет.
Он должен заплатить.
— Возьми же.
Он не мог оторвать взгляд от чаши и медленно взял ее в руки.
Он представил себя в образе Сократа, готового выпить цикуту, от которой ему предстоит умереть. Сократа обвинили в том, что он совращал молодежь и учил молиться новым богам. Это было именно то, что сделал Сандро… Их обоих обвинили в одних и тех же преступлениях, приговорили к одной и той же каре. Только Сократ был невиновен…
Сандро медленно поднес чашу к губам.
Греческий философ выпил ее залпом, не дрогнув, несмотря на в высшей степени несправедливое наказание, которому его подвергли. А хватит ли у него мужества, ведь виновность его не опровергнуть, а единственным смягчающим обстоятельством является страдание, причиненное ему его же жертвами.
— Пей.
Он устал. Устал от тщетной борьбы, которую вел в течение стольких месяцев, устал от душившего чувства вины и угрызений совести… Он коснулся губами чаши, закрыл глаза и выпил… один глоток. И тут же почувствовал ужасную горечь. Он перестал пить и закашлялся.
— Пей.
Он пристально посмотрел на нее. Ее взгляд не выражал никакого сочувствия. Полное отсутствие сопереживания вдруг возмутило его и вывело из ступора. Да, он поступил плохо. Да, то, что он сделал, ужасно. Но то, что он пережил из-за этого народа, тоже невыносимо.
— Я хочу, чтобы ты знала, — сказал он, пытаясь сдержать волнение. — Тиффани была моей женой.
— Пей. Расскажешь потом.
Сандро был возмущен и оскорблен.
— Я хочу тебе сказать, что женщина, которую вы убили в прошлом году, была моей женой. И это все, что ты можешь мне на это ответить?
Элианта отступила на шаг, широко раскрыв глаза.
— Почему ты мне говоришь такие вещи?
— Она жила с вами, а вы…
— Я хорошо ее помню.
— Вы принесли ее в жертву.
Элианта с ужасом отпрянула от него.
— Тиффани? Но она ушла… сама…
— Ты лжешь!
— Сандро…
— Вы ее убили…
— Но если ты мне не веришь, спроси у Кракюса…
— У Кракюса? Почему именно у него?
— Спроси у него сам.
Сандро не знал, что ответить, глубоко потрясенный.
— Они виделись в твоем присутствии?
— Конечно, когда он пришел за ней в деревню…
— Кракюс…
Сандро поставил чашу на пол.
— Нет! Пей!
— Не буду.
Он попытался встать, но его опять пронзила боль, и он упал.
— Пей, и поправишься.
— Что?
— Это горько, но надо выпить все, если ты хочешь поправиться.
— Господи, Элианта…
— Что?
— Ничего.
— Нет уж, говори.
— Я тебя люблю.
35
Много любви и немного терпения — вот что может изменить мир. Можагу хотелось в это верить.
Он оставил дверь своей хижины открытой и пошел к главной площади. Свет был особенно красив в этот день, а от цветов исходил восхитительный аромат для тех, кто желал его почувствовать.
Он сочинил свою историю, вложив в нее всю душу.
Он так хотел, чтобы его соплеменники вновь открыли для себя простое счастье, чтобы поняли, насколько они усложняют себе жизнь из-за пустяков и что нужно совсем немного, чтобы быть счастливым… Ему так хотелось вновь увидеть в их глазах беззаботность, а в их жестах — любовь. Вновь увидеть, как они наслаждаются каждым мгновением жизни, красотой мира и всего живого, как вновь ощущают счастье от того, что существуют и радуются каждому моменту, не желая ничего иного, кроме как видеть, чувствовать, ощущать, слышать — все, что предлагает жизнь.
Конечно, его история всего лишь травинка в хвойном лесу, но никто не знает, как сложится судьба…
Можаг дошел до площади. Дети его ждали. Среди них были и трое взрослых. Уже давно он такого не видел.
У него оставалось всего несколько секунд для самого трудного: придумать название. Может быть, хоть один раз, сейчас обойтись без названия?
* * *Солнце в зените властвовало над джунглями, заставляя людей и животных предаваться отдыху. Даже ветер угомонился, и запахи леса наполнили горячий воздух в оглушающей тишине.
Сидя на земле и прислонившись к стволу патавы, Сандро медленно восстанавливал силы. Он обрезал свои брюки и сделал из них шорты. Он ходил теперь в легкой майке и босиком.
Лекарство Элианты было настолько противным, что его чуть не стошнило три раза. Однако оно оказалось на редкость целебным. «Как только поправишься, тебе надо будет смыть грехи», — говорила она с большой нежностью. И только она знала, как.
Всю ночь он размышлял о тайне, окружавшей смерть его жены, винил себя, поняв, насколько шаткой была официальная версия случившегося.
Получается, Тиффани сбежала из деревни и наткнулась на спасателей в дебрях тропического леса… Тогда выходит, она должна была хорошо запомнить дорогу в деревню, если сумела вернуться по ней назад. И это в лесу, который каждый день меняет свой облик… Это почти нереально. Он бы точно не смог.
На него опустилась тень. Под тяжелыми ботинками из черной кожи заскрипела трава, придавленная к сухой земле. Сандро поднял глаза и замер, увидев Кракюса.
— Ну что, философ, тебе, кажется, лучше?
Сандро промолчал.
— А может, ты мне расскажешь, — начал Кракюс, — как ты предлагаешь развлекаться дальше?
Сандро ничего не ответил.
— Ну-ну, расслабься же. Мы скоро вернемся домой. Но перед отъездом, ты знаешь, я очень хочу запустить что-нибудь эдакое, чтобы эта история закончилась красиво. Что-нибудь порочное, очень хитроумное, чтобы осталось в памяти…