И главное: к цели своей она пока не приблизилась. Ни на шаг. Наоборот, теперь только сложнее будет.
* * *Настроение у Евгении Поздняковой было хуже некуда.
Верно говорят: пришла беда – отворяй ворота…
От ошибок, конечно, никто не застрахован. Ни один бизнес. Но до чего же лично ей не повезло! Допустила за семь лет работы всего два ляпа. Однако оба по закону подлости касались одной семьи. Да какой – Кривцова!..
Прислала им двух нянь. И с обеими ошиблась.
Хотя с Настей вроде она особо и не виновата. По крайней мере, следователь, принесший Евгении Юрьевне ужасную весть, сам признался: афера была продумана идеально. Документы у Насти оказались подлинные. Диплом и рекомендательные письма тоже. Потому Евгения Юрьевна и не заподозрила ничего, хотя добросовестно провела стандартную проверку. По адресу, указанному в паспорте, действительно проживала Анастасия Павлючкова. И Львовский пединститут она окончила. И прежние ее работодатели, которым хозяйка «Идеальной няни» позвонила, отзывались о женщине с восторгом. Да и сама соискательница держалась хорошо, с достоинством, но скромно, совершенно адекватно своему положению… А главное: проработала у Кривцовых почти пять лет! Без серьезных нареканий. Один только раз на нее мать и пожаловалась: что у няни подхода к девочке нет. Мол, та и одеваться под ее руководством не хочет, и кушает плохо, и читать учиться отказывается… Только, можно подумать, у самой Кривцовой к ребенку был подход! С няней избалованная девчонка хоть как-то ладила – а матери и вовсе не слушалась. Евгения Юрьевна однажды наблюдала на светской вечеринке, где оказались и ее заказчики: с Настей Лиза и болтает, и из своей тарелки ту подкармливает. На мать же – ноль внимания. Кривцова ее спросила о чем-то, а Лиза (Евгения Юрьевна услышала) сердито прошипела: «Отстань!»
Потому тогда только провела с Павлючковой воспитательную работу (кормить – в форме игры, когда одеваешь, разрешать девчонке самой одежду выбирать), но искать замену няне не стала. Да больше на нее Кривцовы и не жаловались. Макар Миронович – тот похвалил даже, когда как-то встретились: мол, тетка не шибко умная, но исполнительная и место свое знает, что среди рублевской прислуги редкость.
…А когда тот же следователь раскрыл Евгении Юрьевне мотивы, вынудившие няню по чужим документам устроиться на работу в семью Кривцовых, – Позднякова даже мысленно оправдывать ее начала. Что, действительно, оставалось делать женщине, на которую обманом повесили огромные долги? Покорно отвечать за чужое зло? Или пробовать скрываться без копейки за душой?.. Куда лучше – просто тихо жить и работать. Пусть и по чужим документам. Тем более что хоть и была она не лучшей в мире няней – но работала неплохо. Подопечную свою, Лизу, не обижала.
И Кривцовым обвинять Евгению Юрьевну особенно не в чем. Точнее: было не в чем. Не отправь она в их семью уже вторую, сомнительного толка сотрудницу. Но только если про обман Павлючковой Евгения Юрьевна действительно и помыслить не могла, то эту Марию ввела в семью Кривцовых с холодным сердцем. Зная (или догадываясь), что шустрая девчонка совсем не тот человек, за кого себя выдает…
Хотя кто Долинина на самом деле, Позднякова так и не выяснила.
Постфактум навела о нахалке справки – и запуталась еще больше. Потому что девчонку действительно звали Марией Николаевной Долининой, и жила она в Москве, и числилась в аспирантуре педагогического института, и тема диссертации у нее была «Внутрисемейные конфликты у детей дошкольного возраста»… И родители уважаемые, оба – маститые педагоги, авторы признанных методик. Создатели и владельцы известной в столице частной школы «Лидер»…
Так, может, правда девчонка отправилась в няни за материалом для научной работы? А что место шантажом получила – так это не со зла. Просто очень хотела попасть в семью, где эти самые внутрисемейные конфликты как раз имеются. Изучить их. Да заодно и денег заработать немалых. А что: молодая, азартная, способна на необдуманные поступки. Ее собственный сын еще и не такое учудил. В сравнении с его поступком шантаж Марии просто невинная шалость.
Но только напрасно Евгения Юрьевна пыталась себя успокоить. Потому что умом понимала: не будет аспирантка добывать материал для диссертации шантажом. Не бывает такого. Какие-то совсем иные у этой Марии цели…
И воображение услужливо рисовало картины одну страшнее другой. Лизу Кривцову, за которую она, как директор агентства, предоставившего няню, отвечала головой, – похищали. Пытали. Убивали…
А может, Мария так рвалась в эту семью вовсе и не из-за Лизы? И, допустим, ее задача причинить зло Кривцову? Или его жене?.. И, пока еще не слишком поздно, нужно явиться к родителям девочки с повинной?.. Пусть на нее наорут, пусть потребуют неустойку, пусть даже репутация агентства, годами выстраданная, полетит к чертям – однако ей удастся предотвратить куда большую беду?..
Но что ей скажет Кривцов?! Первая няня оказалась проституткой. Вторая – шантажисткой. Да он ее убьет просто, и все! Не разбираясь и не слушая никаких доводов.
Ситуация патовая, впору плакать. Хотя все слезы Евгения Юрьевна, казалось, уже и выплакала…
Но почему Кривцовы хранят молчание? Они ведь уже знают – по крайней мере, про Настю. По идее, должны бы сами явиться к ней с претензиями! Закатить жуткий скандал, навеки отказаться от услуг ее агентства… Да еще и черный пиар устроить такой, что она с этого рынка как пробка вылетит. Но нет. Все тихо.
А теперь и вовсе непонятно, что будет: ходят слухи, что Макар Миронович с Еленой Анатольевной разводятся. Причем процесс ожидается скандальный: супруг вроде бы жену из дома выгнал и с дочкой ей общаться запретил.
И, кстати, не связано ли внезапное появление Долининой в агентстве с тем, что развод в тот момент уже планировался? Допустим, Макар Миронович захотел иметь в такой ситуации в семье своего человека? Или – запасную жену?
Нет, не складывается. Хотел бы – взял на работу сам, в агентство бы не обращался. Или его план был, чтобы жена (пока еще законная) ни о чем не догадалась? Считала, что Долинину давно проверенная «Идеальная няня» прислала?! А идею с шантажом Кривцов сам Марии подал? И тот телефонный звонок следователя организовал?..
Да нет, тоже как-то слишком сложно…
Или явление Маши пересекается с гибелью Анастасии? Ведь убийство той до сих пор не раскрыто, даже подозреваемых у следствия, кажется, нет… Но какова здесь роль Марии?.. Может, она… она – милицейская ставленница? А ее задача была попасть в дом Кривцовых, чтобы оказать помощь следствию? Покопаться в этом деле изнутри? Вот, кстати, и объяснение, почему за нее менты хлопотали…
Но только совсем не похожа эта девчонка на сотрудника органов. И биография у нее прозрачная. Никак не связанная с сыском… И опер, что приходил, даже не намекнул, что няня Долинина их человек…
Короче, никаких здравых идей.
Потому оставалось Евгении Юрьевне только одно: смиренно и с вечным, ежеминутным страхом ждать развязки…
* * *– Маша… – задумчиво произнесла девочка. – А помнишь, ты как-то спрашивала, почему я свою маму не люблю?
Мария сразу насторожилась. У них с Лизой, конечно, полное взаимопонимание и дружба. И даже иногда казалось: они, несмотря на разницу в возрасте, мыслят и чувствуют одинаково. Живут на одной волне…
Однако Маша старалась никогда не забывать, что она только няня. А ее подопечная хоть и пятилетка всего, но заказчица. Начальство. И с тем, кто тебя главнее, скользких разговоров лучше не вести. К тому же и видеокамеры кругом понатыканы.
– Когда это я говорила такое? – удивленно сказала Мария.
– Ну, может, не точно такое, – важно ответила малявка. – Но ты как-то спросила: «Неужели тебе маму не жаль?»
Вредная. Все помнит.
– Просто я… я, когда маленькой была, – медленно начала Маша, – без своей мамы дня не могла прожить. А когда она в командировки уезжала, обязательно на ее подушке спала. Ночью, если страшные сны снились, мамин запах вдыхала – и успокаивалась сразу…
– Значит, повезло тебе, – совсем по-взрослому вздохнула Лиза. – А я, даже когда еще совсем была… как это называется… грудничковой?
– Грудной, – машинально поправила няня.
– …Уже знала: не нужна я своей маме совсем. – И девочка горячо заговорила: – Ты думаешь, я тут, в этом доме, сижу взаперти и не вижу ничего? Все я вижу! Помнишь, мы вчера в лесу гуляли и мальчика соседского, тоже с няней, встретили? А потом он свою маму увидел. И побежал к ней. И она к нему побежала! По тропинке совсем грязной, а сама на каблуках и в плаще белом! – И грустно закончила: – А ко мне мама никогда не бежала. Она, когда с работы приходила, всегда переодевалась сначала. Потом ужинала. И только после ко мне шла – если я не спала еще…
– Но, Лизочка, – мягко начала Маша. – Твоя мама – она ведь много работает. Устает. И когда вечером приходит, ей хотя бы отдышаться надо…
– Но, Лизочка, – мягко начала Маша. – Твоя мама – она ведь много работает. Устает. И когда вечером приходит, ей хотя бы отдышаться надо…
– Но у этого мальчика мама тоже работает, и вообще она депутат, – покачала головой Лиза. – Мне Кася говорила.
Маша же, будто для того, чтоб размяться, встала с ковра, где они сидели с Лизой. А потом небрежно произнесла:
– Что-то слишком тихо… Может, музыку включим?
– Давай, – без особой охоты согласилась Лиза.
Маша вставила первый попавшийся диск. И, как назло, сразу же зазвучало: «Пусть мама услышит, пусть мама придет, пусть мама меня непременно найдет…»
На глазах девочки выступили слезы.
– Выключить? – с готовностью предложила няня.
– Нет, нет, – покачала головой Лиза. И шепотом прибавила: – Я ведь, знаешь, иногда мечтаю… чтобы меня другая… настоящая мама нашла…
– Лизочка, о чем ты?! – ахнула Маша.
– А вдруг моя мама… просто очень бедной была? И завела меня далеко в лес, потому что кормить было нечем. Как в той сказке, помнишь?..
Мария только головой покачала: что за глупые фантазии! А сказка эта, про Мальчика-с-пальчик, просто возмутительная. И как можно мечтать о маме, которая уводит собственных детей в лес?! Да и Кривцова не так плоха. Просто живет в ногу со временем и работу любит куда больше, чем ребенка.
И Маша задала вопрос, который давно вертелся на языке. А сейчас, очень кстати, и разговор на эту тему зашел, и музыка достаточно громко играет – если камера наблюдения включена, ничего не запишется, точно.
– Лиза! Но ведь папа, когда с работы приходит, он точно так же сначала переодевается. Потом ужинает. А часто вообще сразу в кабинет уходит и просит, чтоб его не беспокоили. Никто, даже ты…
– Но он меня все равно любит. А мама – нет, – упрямо произнесла девчонка. – Папа даже знаешь что говорил? Я когда совсем маленькая была, то болела сильно. Эта, как ее… нервология.
– Неврология, – поправила Маша.
– …Короче, даже думали, что я навсегда дурочкой останусь, – пробормотала девчонка. – И мама – она меня хотела в такой специальный дом сдать. Где одни дебилы живут. Без родителей, с одними воспитателями злыми. По десять человек в комнате. И их к кроватям привязывают, чтобы никому не мешали.
– Неправда, – сердито произнесла Мария. И, понизив голос, уточнила: – Это тебе папа такое сказал?
– Я и сама помню, – сердито отмахнулась Лиза. – И по врачам меня все время таскала, таскала – мама. А они почти все очень сердитые были… И один сказал, что, возможно, меня будет лучше изолировать…
– Ты поняла его неправильно, – твердо произнесла Маша. – А по врачам тебя мама потому и водила, чтоб ты поправилась поскорей!
– А если бы я не поправилась – отдала бы в дебильный дом. Я точно знаю, не спорь, – нахмурилась девчонка.
Маша же возмущенно подумала: вот это папаня у девочки! Хорошо же ребенка против родной матери настроил!
– И потом еще знаешь что… – печально произнесла Лиза. – Одна история была, совсем плохая, конечно… Мы в прошлом году на Лазурку поехали. Ну, в наш дом. Мама, я и Настя с Сашкой. И ты знаешь? Мама со мной даже ни разу на море не сходила! Ни разу! Я ее каждый день спрашивала: ну когда, когда? А она все говорила, что дела у нее, работа, даже здесь… А потом я услышала, как Настя своему Сашке говорит: не до дочки Елене. Что она со своим фигуристом все время, то на яхте, то в казино… – Лиза вскинула на свою няню печальный взор: – С Илюшиным, в смысле. Это любовник ее.
Крыть было нечем. Но все-таки Маша твердо произнесла:
– Нет, Лиза. Мама у любого человека только одна. И заменить ее никто не может. И я уверена: твоя мама сейчас по тебе очень скучает. И ей грустно, что она тебя не видит…
– Ничего ей не грустно, – покачала головой Лиза. – Ходит по своим косметологам и рада.
«Опять, опять с чужих слов девчонка поет!»
– А как с елкой в прошлом году получилось! – продолжала жаловаться девочка. – Папа билеты достал на самую лучшую, и я так хотела, чтобы мама со мной пошла! А она сказала, что у нее командировка. Папа еще спорил с ней, говорил, что елка – в самом Кремле, в зале приемов, и только для узкого круга, и что ему пришлось эти билеты выпрашивать просто! Но мама все равно не согласилась, и мне пришлось с Настей идти. Знаешь, как стыдно было! Там все, все с мамами были! И надо мной смеялись, что только я с няней, а Настя еще такую кофту ужасную надела, мохеровую, ярко-желтую…
– А чего же папа с тобой не пошел? – удивилась Мария.
– Ну, он же мужчина! – искренне возмутилась девочка. – Ему некогда! У него все дни расписаны! А билет – он был это… как его… горящий.
– Мама твоя работает не меньше, – покачала головой Маша.
– Почему ты ее все время защищаешь? – возмутилась наконец Лиза.
– Да потому, что мне тебя жаль, – вздохнула девушка.
– Не надо меня жалеть! Тебе не за это платят! – взорвалась малявка.
Впрочем, тут же вспыхнула. Пробормотала:
– Извини…
А потом, совсем тихонько, произнесла:
– Ты знаешь, Маша… я ведь, наверно, все-таки какой-то урод… не обманули врачи. Подожди, не перебивай… Я действительно иногда вижу, чего другие не видят… Почти всегда для меня люди – обычные. А изредка такие странные, как на раскрасках. Если в раскраске берешь и человека в один цвет раскрашиваешь… Весь синий, или весь коричневый, или весь желтый, представляешь?..
Маша обратилась в слух. А девочка неуверенно продолжила:
– Но это нечасто бывает. Только когда я волнуюсь. И вот тем утром, когда Настя умерла… ко мне ведь мама, конечно, тогда уж прибежала. Ну, и папа тоже, и Кася, и все остальные… А со мной опять это началось: когда вместо людей – такие человечки, будто пластилиновые. Папа коричневым был. Кася и все остальные – серые. А мама… мама… – Лиза набрала полные легкие воздуха и выпалила: – Мама была вся бордовая. Не красная, а такая… густо-красная. Вся как кровь. Такая же, как у Насти на постели. И я очень испугалась и плакала. А когда мама меня на руки хотела взять, я почувствовала: руки у нее будто мокрые. Будто в крови. И мне тогда еще страшней стало…
– Лиза… – осторожно произнесла Маша. – Но ведь твои человечки цветные – это просто видение. Вроде как сон. А сны – они ничего не значат.
(Хотя Лизины видения, не сомневалась Маша, далеко не сон. Однако сейчас девочку требовалось любой ценой успокоить.)
– Но ты мне никогда не казалась красной, – возразил ребенок. – И папа не казался, и Кася с Сашкой, и Костик, и дядя Володин, никто!
– Ну… может быть… – Мария лихорадочно пыталась придумать разумное объяснение, – ты просто обижалась на маму… а во сне, если на человека обижаешься, он тебе страшным кажется… Мне однажды снилось, еще когда я в детский сад ходила, что воспитательница, которая днем в угол меня поставила, теперь задушить пытается…
– Нет, Маша, – грустно вздохнула девочка. – Это ты обычная. И сны у тебя обычные. А я… я теперь все знаю.
Но больше не сказала ничего.
Встала с ковра. Взяла с полки первую попавшуюся книжку, уткнулась в картинки. И на няню внимания не обращала.
Маша грустно подумала: «Да, Лиза права. Она действительно ведает то, что другим неподвластно. А я – обычная… И ничего не поделаешь, раз так гены сложились…»
* * *Лиза уже давно уснула, а ее няня никак не могла успокоиться после странного разговора. «Мама – вся красная. Словно кровь…»
И вряд ли это фантазии. Маша с самого начала знала: ее подопечная – человек особый. И сила у нее исключительная. Ведь тогда, в Анапе, перед авиакатастрофой все пассажиры, не ведая беды, прошли на посадку. И только Лиза идти отказалась.
Якобы потому, что мама показала ей самолет, на котором они должны были лететь. И тот привиделся Лизе ослепительно-желтым. Обжигающим. Войдешь туда – и сожжет, испепелит… Она и не пошла. И когда борт улетел, желтые краски сами собою рассеялись.
Получается, желтый для Лизы – цвет опасности. А что тогда красный? Кровь? Убийство? Смерть.
И раз в крови была Кривцова, она и зарезала Анастасию?..
Но зачем?.. Какой у хозяйки мотив? Да если мотив и был – разве стала бы умная, осторожная женщина так неразумно рисковать? Крадучись, пройти через комнату дочери, приблизиться к постели няни, оглушить ее сильнейшим ударом и хладнокровно перерезать той вены?.. Когда в доме – и муж, и вездесущая прислуга?.. И, главное, маленькая дочка за стеной?!
Да и помимо логики Маша тоже умела чувствовать людей. И могла гарантировать: Кривцова вонзить в беззащитного человека нож не способна.
Но, может, сама хозяйка и не убивала – но заказала убийство? Тогда мы вновь возвращаемся к вопросу: а где мотив? Чем могла помешать Елене Анатольевне какая-то няня?
…Маша и помыслить не могла, что об этом она узнает буквально через час.
* * *Кася всегда любила похозяйничать во владениях Елены Кривцовой. Поваляться на удобнейшей, с водяным матрасом, кровати. Провести ревизию новых нарядов, что постоянно появлялись в примыкающей к спальне гардеробной. Протестировать очередные косметические новинки, щедро уставившие комод. Мэйк-ап себе шикарный наложишь, в Гуччи-Пуччи всякие облачишься, волосы бриллиантовой заколкой сколешь (драгоценности, те, что не миллионные, Кривцова в сейф не прятала, небрежно бросала у зеркала) – и сразу чувствуешь себя светской дамой. Главное, только перед примерками в душ сходить, чтобы хозяйка от своей одежды постороннего запаха не учуяла.