— Через джинсы не прокусит, — бормотал Аспирин. — Тебя как, комары любят? Какая у тебя группа крови?
— Не знаю.
— Плохо, надо знать…
— Долго еще?
Впереди была темень, и позади была темень, и, кроме шума веток и скрипа стволов, ничего не было слышно.
— Пришли, — сказал Аспирин и обернулся. Алена стояла, зябко съежившись, сунув руки глубоко в карманы куртки. Светоотражательные полоски, нашитые на рукава, вспыхнули белым, когда Аспирин направил на Алену луч фонарика. «Как тогда, в подворотне…»
— Вот что, подруга, — сказал он, стараясь, чтобы голос не дрожал. — Сейчас ты скажешь мне правду. Кто ты, откуда взялась и что тебе от меня надо. А если не скажешь — я тебя привяжу к дереву и так оставлю. Место здесь глухое…
Алена молчала. Аспирин посветил ей фонариком прямо в глаза. Она зажмурилась и прикрыла лицо ладонью; тех парней в подъезде она боялась больше, подумал Аспирин и разозлился.
— У меня пистолет, — он сунул руку за пазуху. — Сейчас начался охотничий сезон, так что если с дороги услышат выстрелы — ничего такого не подумают. А я забросаю тебя листьями и так оставлю. А всем, кто спросит, скажу, что ты уехала домой, в Первомайск. И они поверят.
Алена молчала. Ее презрительное спокойствие кого угодно могло свести с ума.
— Тебя никто не будет искать! — выкрикнул Аспирин. — Или будут? Кто?
Девчонка смотрела на него сквозь растопыренные пальцы. Он не мог однозначно истолковать выражение ее глаз, но точно понимал одно: это не страх. Она его не боится. Она не ставит его ни во грош. Считает болтуном… трусом… как она тогда сказала — «трус и предатель»?!
Он взял ее за воротник. Подтянул к себе:
— Ты не из Первомайска. Ну, говори!
— Отпусти меня.
Он тряхнул ее так, что куртка затрещала. Надо было ни в коем случае не думать о тех парнях, что издевались над Аленой в подъезде; наоборот — следовало вспомнить сейчас все самое гадкое, что было с ней связано. Ее угрозы… «заставлял раздеваться догола»… Поддельная фотография, сбившая с толку Вискаса…
— Ты будешь говорить или нет?!
Молчание. В одно безумное мгновение Аспирину подумалось: а если в самом деле оставить ее здесь, под листьями, навсегда?!
— Я тебя заставлю говорить, — прорычал он, поднося фонарь к самому ее лицу. — Кто ты такая?
— Я тебе говорила.
— Ты врала!
— Нет.
— Ты врала! — он тряхнул ее изо всех сил. — Не прикидывайся блаженненькой — ты прекрасно соображаешь! Кто тебя подослал?
— Никто! Ты сам меня привел к себе домой! Сам!
Она была права. Аспирину хотелось изо всех сил вмазать фонарем по этой наглой роже.
— И ты меня не захотел отдавать — сам!
Аспирин ошибся — она вовсе не была спокойной. Она тоже кричала, ей тоже хотелось сейчас его убить.
— Я тебя пожалел, дрянь! — он припечатал ее к стволу ближайшей сосны. — А теперь себя жалею! Да будь она проклята, моя доброта. Что мне, всю жизнь расплачиваться?!
— Отпусти, больно, идиот!
Левой рукой он взялся за тощее горло, правой поднес поближе фонарь.
— Значит, так, — сказал почти шепотом. — Говори, как от тебя избавиться. Что сделать, чтобы ты убралась? Что сделать, чтобы ты отцепилась от меня, малявка?
— Ты трус и предатель, — ответила она тоже шепотом, уже не щурясь от света, глядя ему прямо в глаза. — Трус и предатель. Ты врешь, что пожалел меня. И ты никогда не был добрым. Ты…
Она замолчала. Аспирин увидел, как расширяются ее зрачки. И секундой спустя услышал треск веток, все ближе и громче. Земля ритмично содрогалась…
Он отпустил девчонку и выхватил пистолет. Руки тряслись; прыгающий фонарь осветил стволы по обе стороны дороги, низко нависшие ветки и темную размытую тень, несущуюся на Аспирина со скоростью экспресса.
Он закричал и выстрелил. Еще раз. Еще.
* * *Он открыл глаза в полной темноте.
Кажется, у него не было правого уха.
Он поднял руку, с трудом дотянулся до головы. Ухо все-таки было, но слишком большое, покрытое густой и липкой жижей.
Пистолет!
Он завозился, зашлепал руками по земле, пытаясь подняться — и сам себе напоминая перевернувшегося на спинку жука.
Белый круг ослепил. Аспирин зажмурился, но круг не пропал, только сделался темно-красным, как остывающая звезда.
— Вставай, — сказал тонкий дрожащий голос. — Вставай… А ну вставай!
Пистолета не было. Аспирин напрасно шарил руками по мокрой траве.
— Вставай, а то застрелю! Сейчас охотничий сезон… И никто ничего не подумает!
В голосе девчонки была такая ненависть, что Аспирин содрогнулся.
Он поднялся на четвереньки. Кружилась голова, и он по-прежнему ничего не видел. Перед глазами плыли красные пятна. Девчонка, кажется, стояла рядом, светила в глаза фонарем.
— Ты стрелял в Мишутку.
Аспирин, кряхтя, привалился к стволу сосны. Ухо горело, мозжило плечо. И оставалось непонятным, сможет ли он встать.
— Поднимайся!
Он вспомнил тень, несущуюся в просвете между стволами. И понял — все, пропали отговорки. Не задурить себе голову Первомайском, легкими каникулами, странными совпадениями и совпавшими странностями, не залить коньяком ту трещину, которая разверзлась сейчас между Аспирином и всем нормальным миром. Миром, где царствует здравый смысл.
— Вставай, — сказала Алена. — Идем к машине.
Он все-таки выпрямился и встал, держась за дерево.
— Если только дернешься, Мишутка тебя убьет.
Он повернулся и пошел по дороге — вслед за своей черной хромоногой тенью. Алена шла сзади и светила ему в спину. Тень Аспирина тянулась головой вперед, загромождала собой обе заросшие колеи, по сторонам высвечивались густо сплетенные ветки.
Иногда он поворачивал голову — ему казалось, что в чаще хрустнул сучок. Он боялся увидеть, как светло-коричневая тень скользит параллельно дороге. И он не видел — в лесу было пусто и тихо, еле слышно шелестел по листьям мелкий дождь. Иногда его капли вспыхивали под лучом фонарика, как метеориты.
Машина стояла там, где ее оставили. Аспирин увидел сперва капот и левое крыло. Боковое стекло растрескалось. Аспирин подошел ближе — и чуть не упал заново.
Багажник был вскрыт изнутри, как консервная банка. Топорщились смятые, кое-где надорванные края.
Аспирин стоял долго, минуты три, и смотрел. Дождь становился сильнее.
— Отпусти меня, — сказал наконец Аспирин.
— Ты стрелял в Мишутку, и я никогда тебе этого не прощу.
Он повернул голову и увидел, что плюшевый медвежонок лежит у нее на руках, и что кое-где из него торчит вата.
— Я ничего тебе не сделал, — сказал Аспирин. — Я… только однажды тебя пожалел. Случайно.
— Случайно, — повторила Алена чужим отстраненным голосом. — Ничего не изменить. Теперь ты будешь делать то, что скажу я, или умрешь.
* * *В половине первого ночи они въехали во двор. Аспирин бросил машину под окнами, чего не позволял себе никогда, ни за какие коврижки. Впрочем, машина с раскуроченным багажником уже не представляла прежней ценности.
Консьержка тетя Света ахнула и отшатнулась.
— Авария? Леша, авария, да?!
— Да, — сказал Аспирин, прикрывая ладонью лицо.
— Занесло и врезались в столб, — ясным голосом сообщила Алена.
В квартире она первым делом выложила на кухонный стол пистолет.
— Спрячь, — сказала с брезгливостью.
Аспирин заперся в ванной. Долго разглядывал себя. На левой щеке кровоточили зарубки-царапины, всего четыре штуки. Еще одна царапина на шее — длинная, но неглубокая. Ухо раздулось. Вокруг глаза наливался синяк. На плече кровоточила ссадина. Все это было сущими пустяками, если вспомнить участь несчастных бомбил…
— Не плачь. Я знаю, тебе больно. Но я с тобой. Все будет хорошо…
Он приоткрыл дверь ванной.
Алена сидела на кухне, на коленях у нее лежал медведь, в руке была иголка с ниткой. Алена шила сосредоточенно, как хирург, ласково приговаривала:
— Потерпи. Ничего не будет заметно. Я хорошо зашью. И следа не останется.
Аспирина передернуло. Он снова заперся и сел на край ванны.
Все равно, кто она такая, ведьма или пришелица из космоса. Все равно, кто оно такое — оборотень или киборг-трансформер. Аспирину теперь надо бежать, бежать во все лопатки, но только неясно, далеко ли он сможет уйти…
Минут через пятнадцать в дверь постучали.
— Чего? — спросил Аспирин.
— Мне надо помыться, — сказала Алена. — Пусти меня, пожалуйста.
— А если не пущу? Он выломает дверь?
— Если не пустишь, я умоюсь на кухне, — сказала Алена после паузы. — Мне не так много от тебя надо. Не трясись.
— Я трясусь?!
Он открыл дверь. Алена стояла перед ним — мокрая, перепачканная землей, жалкая, с неумолимым блеском в голубых глазах. Мишутка покоился у нее на руках, смотрел пластмассовыми зенками.
— Мойся, — сказал Аспирин сквозь зубы. — Чтобы тебя смыло.
Алена не ответила.
Аспирин нашел в баре бутылку армянского коньяка, страшно дорогого, припасенного на праздник. Распечатал и отхлебнул. Показалось мало; он лег, пачкая простыни кровью, которая все сочилась, не переставая. Отхлебнул еще.
Подумалось: а может, сожрать пачку снотворного, заглотать коньяком и — бултых в постельку?
— Чтоб тебя смыло в канализацию к чертям собачьим, — сказал он, слушая шум воды в ванной. — Дождешься, я спалю хату вместе с твоим… Хата застрахована… а он — нет!
Он засмеялся, довольный такой удачной мыслью. Представил, как обливает дом изнутри бензином и бросает спичку, и уходит, заперев снаружи бронированную дверь…
…И как эта дверь сносится с петель — изнутри. Нет, так не пойдет, надо сразу — мощным взрывом…
Вспомнилась мертвая собака в подворотне. Вот именно так — разорвать пополам…
Он поднялся, полез в письменный стол, отыскал свой иностранный паспорт. Визу надо делать заново.
При большом скоплении людей эта тварь не решится на него напасть. А если решится — будут свидетели. Тогда Асперина не упекут в сумасшедший дом, если он расскажет всю правду…
Всю правду?
Морщась, преодолевая боль, он сел к столу и включил ноутбук.
ПятницаОн не знал, спала Алена в эту ночь или нет. В половине четвертого утра, когда он решил выпить кофе, кухня оказалась пустой — и это было как нельзя кстати, потому что находиться в одном помещении с двумя крайне неприятными тварями Аспирин не желал.
Он наполнил термос и унес к себе в спальню-кабинет — чтобы прихлебывать без отрыва от производства. Он наливал в чашку кофе и разбавлял коньяком, отпивал — и разбавлял снова, отпивал еще — доливал коньяком, и так до тех пор, пока в чашке почти не оставалось кофе. Тогда Аспирин начинал доливать из термоса, отхлебывать и доливать, пока процентное содержание коньяка не уменьшалось катастрофически и Аспирин не начинал мерзнуть. Его колотила дрожь — от кофе, или от стресса, а может, от вдохновения. К шести часам текст был готов — огромная, почти на авторский лист, исповедь некоего Алексея Г., преследуемого инфернальной девочкой и медведем-убийцей. Доведенный до отчаяния человек догадывался, что ему никто не поверит, и потому не сообщал в редакцию своего настоящего имени — боялся, что соседи узнают и назовут сумасшедшим…
Аспирин перечитал статью, выправил несколько слов и остался очень доволен собой — профессионализм, мать его, не пропьешь. Выхлебал остатки кофе из термоса; его мутило. Лег на постель, укрылся с головой и на минутку закрыл глаза. Когда он поднял голову, на часах было одиннадцать утра.
На кухне позвякивали посудой.
Аспирин помнил все и ни на секунду не позволил себе надежды на «А вдруг приснилось?». Ухо болело даже сильнее, чем вчера. Голова казалась много тяжелее туловища и норовила перевесить. Аспирин потянулся за телефоном и позвонил в редакцию «Запретной правды».
Авторитет, какой-никакой, у «Доктора Аспирина» был — его сразу соединили с шефом.
— Приноси, — сказал шеф.
— Через час, — сказал Аспирин. — Раньше не выйдет.
Распрощавшись с редактором, он с третьей попытки встал. Посмотрел в зеркало. Вздохнул.
Есть не хотелось. Только пить. Воды, а не кофе. И еще хотелось курить, но пачка была пуста, и тошнотворно воняла пепельница.
Он поставил «письмо» распечатываться и вышел из комнаты, как космонавт на чужую планету. Алена была на кухне — он слышал шаги, тихий шелест газеты, звяканье вилки о тарелку. Со щелчком выключился электрический чайник.
Пахло яичницей.
Аспирин заглянул в гостиную. На диване лежал аккуратно сложенный плед, вокруг на полу стопками помещались диски — как столбики монет на конторке менялы. Аудиоцентр работал — значит, Алена в наушниках…
Мишутки нигде не было видно. Таскает с собой, понял Аспирин. Теперь она не будет такой дурой, не оставит своего телохранителя, не выпустит из рук.
Ну и пусть.
Он побрился, морщась от боли. Оделся, сунул в карман дискету и в кейс — распечатку. Привычно нащупал ключи от машины, и тут же чуть не захныкал в голос, вспомнив, на что похожа теперь его «Шкода»…
Интересно, страховку выплатят? У любого механика, когда он присмотрится, лысина дыбом встанет: что за странный характер повреждения?
— Ты куда? — спросила Алена.
Вопрос застал его, когда Аспирин уже переступал порог.
— На работу, — сообщил он мрачно. — В редакцию. Думаешь, тот хлеб, что ты жрешь, прямо с неба падает?
Она ничего не сказала, и он захлопнул дверь.
* * *— Годится, — сказал редактор. — Даже очень. Ты фантастические романы не пробовал писать?
— Пробовал, — сказал Аспирин. — В детстве. Про космонавтов.
— Про космонавтов теперь не проканает, — сказал редактор.
— Смотря про каких, — резонно возразил Аспирин.
— А что это у тебя с мордой? — осклабился редактор. — Бабы за «Мачо» побили? Прямо когти видны…
— В столб врезался, — сказал Аспирин. — Когда вчера ночью грибы собирал.
Редактор расхохотался.
Через пятнадцать минут Аспирин вышел на улицу, приятно отягощенный пачечкой денег. На носу у него сидели темные очки, опухший глаз почти не раскрывался и ухо саднило, тем не менее Аспирин чувствовал себя куда лучше. Его история разойдется миллионным тиражом. Пусть читают, удивляются либо смеются — пусть; в следующий раз призадумаются, увидев на улице босого человека в камуфляжных штанах и с кожаным футляром на шее. Современный мир — сумасшедший, здесь правда оказывается бредом, бред способен обернуться правдой, и все это — хотя бы на интуитивном уровне — чувствуют…
Правда — это то, во что верят. На этом тезисе стоят столпы замечателных книг, но ему, Аспирину, плевать на высокое искусство. Он журналист, а значит, часть всемирной машины, созидающей правду из пустоты.
Вокруг его машины во дворе стояли мальчишки.
— Дядь-Леша, — спросил тринадцатилетний сосед с седьмого этажа, — а чем это вы, а?
— Это я плюшевого медвежонка посадил в багажник, — сказал Аспирин. — А он разозлился и вылез.
Мальчишки захихикали, переглядываясь.
— Как приятно говорить правду, — пробормотал Аспирин и прошел мимо них в подъезд.
* * *В квартире не оказалось ни Алены, ни ее медведя. На диване валялись наушники и диски. Посуда на кухне была вымыта, стол вытерт до блеска.
Может, она ушла навсегда, спросил себя Аспирин. И сам себе ответил с кривой ухмылочкой: как же. Специальное выражение есть для таких случаев: «Агащазблин»…
Он подумал, что девчонка излишне уверена в себе. Что изнутри можно задвинуть засов. Пусть тогда жалуется консьержу, пусть поднимает на ноги соседей — он хозяин в своем доме. Имеет право посылать гостей подальше.
С другой стороны, не сидеть же вечно под замком? Когда-то придется выйти…
Он не хотел есть, но жажда мучила с самого утра. Он вылакал бутылку минералки и как раз заваривал чай, когда открылась входная дверь.
Откуда у нее второй ключ? Неважно. Совершенно неважно…
Алена вошла. Несмотря на солнечную и почти жаркую погоду, на ней была куртка, застегнутая под самое горло, и надвинутый на ухо берет.
— Была в музыкальной школе, — сказала, едва увидев Апирина. — Принесла тебе бланк заявления. Конкурс проходить не надо — в класс скрипки всех берут, потому что недобор… Это платно. Но не дорого. Ты не разоришься.
Она закашлялась, прикрывая рот рукой. Аспирин заметил, какая она бледная — даже бледнее, чем была перед лицом своего «гуру» в камуфляжных штанах.
Раздеваясь, она посадила медвежонка на низенькую скамейку у входа.
— И еще — надо купить скрипку. Мне по росту надо «половинку». Я там договорилась с одной мамашей. Ее дочка переходит на трехчетвертную. Скрипка плохая. Просто деревянный ящик с грифом. Но для учебы пойдет. Ты меня слышишь?
— Слышу, — после паузы отозвался Аспирин. — Еще чего тебе надо?
— Ничего. Вот, бланк заявления заполни…
Аспирин двумя пальцами взял листок, который она положила посреди кухонного стола. «Я… прошу зачислить моего ребенка…»
Его передернуло.
— Сама заполни, — сказал глухо. — Я подпишусь.
Она не стала спорить.
* * *В клуб он приполз полураздавленной мухой и всерьез задумывался о судьбе вечера; лицо его закрыто было темными очками и облеплено, как штукатуркой, толстым слоем грима. Плечо болело и пульсировала шея — но хлынул адреналин, пришел кураж, и мир почти вернулся к норме.
— Мужик, ты был в ударе, — уважительно сказал Вискас. И вполголоса добавил: — Есть проблемы? Помощь не нужна?
Аспирин поправил очки:
— Витя, знаешь…
Вискас ждал.
Аспирин перевел дыхание:
— Витя… Вызови мне такси.