В голосе Гектора наконец звучит знакомая сталь:
— Что ж, почему бы нам не посмотреть на нынешнего Обри? Вот он — парламентский замминистра, депутат от одного из самых захудалых избирательных округов, рьяный защитник женских прав, бесценный консультант министра обороны по вопросам поставок оружия, а также… — он щелкает пальцами и хмурится, как будто и в самом деле забыл, — что он еще такое, Люк?
Мигом уловив намек, Люк жизнерадостно чирикает:
— Официальный председатель нового парламентского подкомитета по вопросам банковской этики.
— И вряд ли он полностью порвал все связи с нашим учреждением, я полагаю, — полувопросительно произносит Гектор.
— Вряд ли, — соглашается Люк, хоть и не понимает, отчего это Гектор обращается к нему как к компетентному лицу.
Ничего удивительного, что даже удалившиеся от дел шпионы не любят, когда их фотографируют, размышлял Люк. Возможно, нас терзает тайный страх, что Великая стена, заслоняющая нашу истинную сущность, рухнет, как только на нее наведут объектив.
Несомненно, парламентарий Обри Лонгриг производил именно такое впечатление. Даже не зная о том, что его снимают — впотьмах, скверной видеокамерой, с пятидесяти метров, — Лонгриг словно нарочно выискивал себе затененные уголки на ярко освещенной палубе «Княгини Татьяны».
Впрочем, беднягу трудно назвать фотогеничным, решил Люк, в очередной раз возблагодарив судьбу за то, что их пути никогда не пересекались. Обри Лонгриг был лыс, носат и некрасив, как и приличествует человеку, знаменитому своей нетерпимостью к менее выдающимся умам. Под солнцем Адриатики уродливое лицо Обри неподобающе порозовело, а дорогие очки без ободка лишь усугубляли типичный облик немолодого банковского служащего — но Люк слышал о неутолимых амбициях Лонгрига, о безжалостном интеллекте, превратившем пятый этаж в кипящий котел новаторских идей и острых конфликтов. Как ни странно, его, по слухам, привлекали женщины определенного типа, такие, которым, по всей видимости, нравится чувствовать себя умственно неполноценными. Живой пример тому стоял сейчас рядом с Обри — леди Дженис (Джей) Лонгриг, светская дама и филантропка. Ивонн составила список благотворительных обществ, которые имели причины быть признательными леди Лонгриг.
На ней стильное вечернее платье с открытыми плечами. Ухоженные угольно-черные волосы украшены сверкающей заколкой. Любезная улыбка и величественная — корпусом вперед — мелкая походка, свойственная исключительно англичанкам высокого происхождения. По мнению придирчивого Люка, леди Лонгриг выглядит непроходимой дурой. Рядом с нею — две дочки лет десяти-двенадцати в праздничных платьицах.
— Это его новая супруга, если не ошибаюсь, — умильно воркует неустрашимый лейборист Мэтлок (ни с того ни с сего пришедший в радужное настроение), когда по мановению руки Гектора экран меркнет и включается верхний свет. — Женился на ней, чтобы поживее пробиться в большую политику, не замарав при этом рук. Ай да лейборист наш Обри, просто загляденье!
Почему вдруг Мэтлок так оживился — причем неподдельно? Меньше всего Люк ожидал искреннего смеха, каковой даже в лучшие времена редко услышишь от Билли-Боя. Но сейчас его массивный торс, обтянутый твидом, трясся от беззвучного хохота. Может быть, потому что Лонгриг и Мэтлок в течение многих лет были на ножах? Потому что попасть в фавор к одному значило навлечь на себя немилость другого? Потому что Лонгриг был известен как мозг шефа, а Мэтлоку отводили менее лестную роль его мускулов? Потому что после ухода Лонгрига офисные острословы сравнивали их вражду с десятилетней корридой, в финале которой бык проткнул шпагой матадора?
— Да-да, Обри у нас был птицей высокого полета, — рассуждал Мэтлок, словно поминая усопшего. — И финансовым гением к тому же. На твой уровень, Гектор, он, конечно, не тянул, что приятно, но упорно к нему стремился. Уж по крайней мере оперативников финансировали исправно, пока у руля стоял Обри. И как он вообще оказался на этой яхте? — вопросил тот самый Мэтлок, который всего пару минут назад утверждал, что человека нельзя осуждать за пребывание у кого-то в гостях. — Да еще в обществе бывшего осведомителя после ухода со службы, что по нашим правилам категорически запрещено, особенно если означенный осведомитель — скользкий тип, вроде этого… как его…
— Эмилио дель Оро, — охотно подсказал Гектор. — Его имечко стоит запомнить, Билли, честное слово.
— Ну так вот, Обри-то ученый, мог бы и поостеречься беседовать с Эмилио дель Оро. Вроде бы такой хитрец должен быть осмотрительнее в выборе друзей. Каким образом его туда занесло? Возможно, на то была веская причина. Не нужно судить его заранее.
— Счастливое стечение обстоятельств, Билли, — объяснил Гектор. — Обри, его новая супруга и ее дочери наслаждались отдыхом на кемпинге в горах, на побережье Адриатического моря. Ему позвонил какой-то лондонский приятель — имя неизвестно: мол, поблизости стоит «Татьяна» и на борту идет вечеринка, поэтому шевелись, присоединяйся к веселью.
— Обри? В палатке? Не смеши.
— Да-да, он терпел лишения на кемпинге. Простую жизнь ведет лейборист Обри, человек из народа.
— Ты когда-нибудь жил в палатке, Люк?
— Да, но Элоиза терпеть не может британские кемпинги. Она француженка, — ответил Люк, чувствуя себя идиотом.
— Собираясь на кемпинг, Люк, — пусть и не на британский, — ты всегда берешь с собою смокинг?
— Нет.
— А Элоиза не берет ли с собой бриллианты?
— У нее их просто нет.
Мэтлок задумался.
— Если не ошибаюсь, Гектор, ты частенько сталкивался с Обри, пока тягался с властями за кусок пожирнее, а мы все вкалывали, выполняя свой долг? Пропускал с ним по стаканчику там и сям, ведь так? Как это обычно водится в Сити…
Гектор пренебрежительно пожал плечами:
— Да, мы пересекались иногда. Честно говоря, у меня особо не было времени на честолюбивых маньяков. Скучно.
Люк, которому в последнее время притворяться почему-то стало далеко не так легко, как прежде, с трудом удержался, чтобы не ухватиться за подлокотники.
Пересекались? Господи боже, да они сражались до последнего — и до сих пор не успокоились. Из всех стервятников-капиталистов, хищников и спекулянтов, по словам Гектора, Обри Лонгриг был самым двуличным, бесчестным, порочным, хитрым и могущественным.
Именно Лонгриг стоял за нападением на семейную фирму Гектора. Именно Лонгриг при помощи сомнительной, но ловко организованной сети посредников вынудил представителей Королевской налогово-таможенной службы вломиться посреди ночи на склады Гектора, вскрыть сотни мешков, разнести двери и до смерти перепугать ночную смену.
Потянув за нужные ниточки в Уайтхолле, Лонгриг спустил с цепи Комиссию по безопасности труда и охране здоровья, Управление налоговых сборов, пожарную и иммиграционную службы — все эти люди докучали и угрожали сотрудникам фирмы, обыскивали их столы, отбирали гроссбухи и ставили под сомнение налоговые декларации.
Но Обри Лонгриг был в глазах Гектора не просто врагом — это слишком просто, — он был архетипом, классическим симптомом гангрены, которая поразила не только Сити, но и основные правительственные институты.
Гектор воевал не с Лонгригом лично. Возможно, он не кривил душой, когда говорил Мэтлоку, что Лонгриг ему наскучил, поскольку всех людей, которых он преследовал, Гектор считал скучными по определению. Он был свято уверен, что они посредственны, банальны, бесчувственны и тупы, что из серой массы обывателей их выделяют лишь круговая порука да ненасытная алчность.
Комментарии Гектора делаются поверхностными. Как фокусник, который не хочет, чтобы зритель задерживался взглядом на какой-нибудь одной карте, он быстро тасует колоду международного жулья, составленную для него Ивонн.
Вот мелькает изображение пузатого высокомерного коротышки с прусской выправкой, нагружающего свою тарелку в буфете.
— Известен в немецких кругах как Карл Малявка, — небрежно говорит Гектор. — Наполовину Виттельсбах — впрочем, не помню, на какую половину. Баварец, ярый католик, тесно связан с Ватиканом и еще более тесно — с Кремлем. Окольными путями просочился в бундестаг. Неисполнительный директор уймы русских нефтяных компаний, большой приятель Эмилио дель Оро. В прошлом году катался с ним на лыжах в Сент-Морице, прихватив с собой своего бойфренда-испанца. В Саудовской Аравии его обожают. Следующий номер тоже прелесть что такое.
Молодой бородатый красавец в пурпурном плаще с блестками развлекает светской беседой двух почтенных дам, увешанных бриллиантами.
— Последнее увлечение Карла Малявки, — объявляет Гектор. — В прошлом году приговорен мадридским судом к трем годам исправительных работ за нападение с применением физического насилия, но благодаря Карлу отделался легким испугом. Недавно назначен неисполнительным директором компаний группы «Арена» — им же принадлежит яхта Князя… а вот на этого стоит посмотреть… — Щелчок. — Доктор Эвелин Попхэм, Маунт-стрит, Мэйфер, дружеское прозвище — Банни. Изучал право во Фрибуре и в Манчестере, получил лицензию на занятия юридической практикой в Швейцарии, лизоблюд и сводник при суррейских олигархах, единственный партнер в своей процветающей юридической конторе в Вест-Энде. Первоклассный адвокат-международник, любитель красивой жизни. Мастер художественного прогиба. Где его веб-сайт? Подожди-ка… Сейчас найду. Не мешай, Люк. Вот оно.
Молодой бородатый красавец в пурпурном плаще с блестками развлекает светской беседой двух почтенных дам, увешанных бриллиантами.
— Последнее увлечение Карла Малявки, — объявляет Гектор. — В прошлом году приговорен мадридским судом к трем годам исправительных работ за нападение с применением физического насилия, но благодаря Карлу отделался легким испугом. Недавно назначен неисполнительным директором компаний группы «Арена» — им же принадлежит яхта Князя… а вот на этого стоит посмотреть… — Щелчок. — Доктор Эвелин Попхэм, Маунт-стрит, Мэйфер, дружеское прозвище — Банни. Изучал право во Фрибуре и в Манчестере, получил лицензию на занятия юридической практикой в Швейцарии, лизоблюд и сводник при суррейских олигархах, единственный партнер в своей процветающей юридической конторе в Вест-Энде. Первоклассный адвокат-международник, любитель красивой жизни. Мастер художественного прогиба. Где его веб-сайт? Подожди-ка… Сейчас найду. Не мешай, Люк. Вот оно.
Пока Гектор ворчит и возится с клавиатурой, улыбчивый доктор Попхэм (Банни) терпеливо взирает с экрана на присутствующих. Это шарообразный весельчак с бакенбардами и румяными щеками, как будто сошедший со страниц книги Беатрис Поттер. Как ни странно, на нем белый теннисный костюм — а при нем, помимо ракетки, хорошенькая женщина, также в спортивном облачении.
Наконец появляется главная страница веб-сайта доктора Попхэма — на ней то же самое жизнерадостное лицо, сияющее лучезарной улыбкой, и поддельный герб с изображением весов правосудия. Ниже — изложение целей и задач.
В сферу профессиональной деятельности наших экспертов входит:
— успешная защита прав ведущих лиц в сфере международных банковских услуг от расследований со стороны Бюро по борьбе с мошенничеством;
— успешное представительство крупнейших международных клиентов по вопросам, касающимся офшорной юрисдикции и их права хранить молчание в международных и европейских судах;
— успешное разрешение проблем в связи с несвоевременными инспекциями, расследованиями по налоговым вопросам, обвинениями в незаконных выплатах вышестоящим лицам.
— И без тенниса все просто жить не могут, пидорасы, — жалуется Гектор, когда галерея мошенников снова оживает и набирает прежнюю головокружительную скорость.
Мы оказываемся в охотничьих клубах Монте-Карло, Канн, Мадейры и Алгарви. Мы в Биаррице и Болонье. Трудно уследить за субтитрами к занятному фотоальбому, который составила Ивонн, распотрошив светские журналы, — если только не знаешь, чего ожидать. (Люк, впрочем, знает.)
Но, как бы быстро с легкой руки Гектора ни менялись лица и места, сколько бы красивых людей в дорогих теннисных костюмах ни мелькало перед нашими глазами, пятеро главных действующих лиц попадаются нам снова и снова.
Жизнерадостный Банни Попхэм, юрист, способный избавить клиента от несвоевременной инспекции и обвинений в незаконных выплатах вышестоящим лицам.
Амбициозный и нетерпимый Обри Лонгриг, шпион в отставке, член парламента, любитель отдыха на природе, муж аристократки-благотворительницы.
Будущий правительственный министр ее величества и специалист по банковской этике.
Самоучка, полиглот, энергичный и обаятельный светский лев Эмилио дель Оро, международный финансист, увлеченный, если верить отсканированной журнальной вырезке (читать ее приходится со скоростью молнии), экстремальными видами спорта: от тенниса на профессиональном уровне и верховых прогулок без седла по Уральским горам до хели-ски[9] в Канаде и игры на московской бирже. Из-за технической заминки он задерживается на экране несколько дольше остальных.
И наконец, патриций и король пиара, Джайлс де Солс, отставной капитан Королевского военно-морского флота, политический брокер, профессиональный лоббист (и один из самых ловких жуликов в Вестминстере, добавляет Гектор).
Зажигается свет. Гектор извлекает флешку. Его правило гласит: одна тема — одна флешка. Гектор предпочитает не смешивать ароматы. Пора в Москву.
Глава 10
Гектор в кои-то веки молчит: избавившись от мучительных технических обязанностей, он откидывается на спинку стула и предоставляет слово русскому телекомментатору, который говорит приятным баритоном. Как и Люк, Гектор питает слабость к русскому языку — и, с некоторыми оговорками, к русской душе. Всякий раз, просматривая эту запись, он, по собственному признанию, приходит в восхищение от извечной, классической, типично русской бессовестной лжи.
Московская служба новостей превосходно справляется без помощи Гектора. Баритон и без него вполне способен передать свое негодование по поводу страшной трагедии, о которой он вещает, — безжалостный обстрел автомобиля, жестокое убийство молодой любящей пары в самом расцвете лет! Жертвы и не подозревали, когда приехали из далекой Италии (где они постоянно проживали) навестить родные пенаты, что их путешествие окончится здесь, на увитом плющом кладбище старинного монастыря с куполами-луковицами, который так им всегда нравился, — на холме за городом, на опушке леса.
«В этот хмурый майский день вся Москва скорбит по двум безвинным жертвам и соболезнует их маленьким дочерям, которых, слава богу, не было в машине, когда террористы расстреляли их родителей».
Разбитые стекла, изрешеченные пулями двери, обугленный остов некогда роскошного «мерседеса», лежащего на боку посреди серебристых берез; кровь невинных жертв смешивается с бензином на асфальте. Изуродованные лица убитых беспардонно крупным планом.
Комментатор уверяет: случившееся вызвало праведный гнев всех законопослушных российских граждан. Они задаются вопросом: когда закончится насилие? Когда порядочные люди смогут свободно ездить по дорогам, не опасаясь нападения чеченских головорезов, которые сеют ужас и беспорядок?
«Михаил Аркадьевич, преуспевающий торговец нефтью и металлами на международном рынке. Его бескорыстная жена Ольга, известная своей благотворительной деятельностью в пользу нуждающихся соотечественников. Любящие родители маленьких Кати и Иры, стосковавшиеся по родине, которую они больше никогда не покинут».
Под возмущенные тирады комментатора на склоне холма показывается медленно ползущая к воротам кладбища вереница черных лимузинов, сопровождающих застекленный катафалк. Процессия останавливается, дверцы машин распахиваются, молодые люди в дорогих черных костюмах выстраиваются, чтобы нести гробы. Потом картинка меняется: на экране — мрачный заместитель начальника следственного комитета при Министерстве внутренних дел, в увешенной орденами парадной форме, в окружении почетных грамот, за столом, на котором стоят фотографии президента и премьер-министра.
«Мы утешаемся тем, что, по крайней мере, один террорист уже сознался в преступлении», — сообщает он. Его лицо еще несколько секунд остается в кадре, дабы зрители успели проникнуться негодованием.
Мы возвращаемся на кладбище и слушаем заупокойные православные песнопения; молодые священники с холеными бородами и в головных уборах, похожих на цветочные горшки, шествуют, подняв иконы, к могилам, где стоят безутешные родственники. Изображение застывает, сменяется вереницей крупных планов, сопровождаемых субтитрами Ивонн.
«Тамара, жена Димы, сестра Ольги, тетя Кати и Иры», стоит прямо, точно аршин проглотила, в черной широкополой шляпе с вуалеткой.
«Дима, муж Тамары». На искаженном горем безбородом лице застыла вымученная улыбка — он сам похож на мертвеца, несмотря на присутствие обожаемой дочери.
«Наташа, дочь Димы». Длинные волосы черным каскадом падают на спину, гибкое тело скрыто бесформенным траурным платьем.
«Ира и Катя, дочери Ольги и Миши». Ничего не выражающие лица. Девочки держат Наташу за руки.
Комментатор перечисляет имена сильных мира сего, которые специально прибыли почтить память погибших. Среди них — представители Йемена, Ливии, Панамы, Дубая, Кипра. От Великобритании никого.
Перед камерой — поросший травой бугорок на полпути к вершине холма. Компания мужчин — семь человек — в аккуратных костюмах, старшему чуть за тридцать. Безбородые лица, уже начинающие оплывать жирком, обращены в сторону открытой могилы в двадцати метрах ниже по склону, где в одиночестве, очень прямо, стоит Дима, по-военному выпятив грудь в своей излюбленной манере. Он смотрит не в могилу, а на семерых мужчин на склоне.
Оператор замер или кто-то нажал «паузу»? Трудно судить, потому что Дима абсолютно неподвижен. Мужчины в костюмах — тоже. С запозданием появляется субтитр:
БРАТСТВО СЕМЕРЫХКамера показывает их крупным планом, одного за другим.
Люк давно зарекся судить людей по одежке. И все же, бесчисленное множество раз изучив эти лица, он так и не нашел в них ничего примечательного. Точно таких же типов — в черных костюмах, с черными портфелями — можно встретить в любом хэмпстедском агентстве по недвижимости, в баре любого приличного отеля от Москвы до Боготы.