– Да пошли вы все!.. – Дмитрий рванул дверь и выскочил в коридор.
Ничего не видя от злости, он домчался до дежурки и только здесь замедлил шаги.
– Димыч, иди сюда, новая фишка! – выглянул развеселый Молодец. – Вот слушайте, ребята. В квартире одного знаменитого «голубого» певца раздается телефонный звонок. Он говорит: «Если это Саша или Сергей, то меня нет. А если Толя или Филипп – я подойду». Его любовник берет трубку и потрясенно восклицает: «Боря, это девушка!»
Дежурка загромыхала хохотом здоровых мужиков с нормальной ориентацией. Только Разумихин не улыбался, исподтишка поглядывая на Дмитрия. Похоже, и здесь путь перекрыт. Сейчас возьмется за утренние беседы! Точно, сговорились они с Андреем, не иначе. Из лучших, так сказать, побуждений! Дмитрий никому не позволит лезть в свою жизнь, но перед Андрюхой придется извиниться. Однако если он начнет снова…
Разумихин шагнул к нему, но Дмитрий трусливо выскользнул в коридор, чувствуя себя Колобком, который от бабушки и дедушки, конечно, ушел, а вот насчет всех прочих…
Андрей стоял у окна и не обернулся, когда открылась дверь.
– Андрюха, – угрюмо сказал Дмитрий. – Ты меня извини, конечно, но лучше не надо, ладно? Я сам как-нибудь разберусь.
– Черта с два ты разберешься, – холодно произнес Андрей. – Я же вижу, как ты со своей жизнью который день разбираешься, – зла не хватает смотреть!
– Это моя жизнь, – рыкнул Дмитрий. – Моя, понял?
– Неужели? – резко повернулся к нему Андрей, и его правая рука нелепо мотнулась, как неживая. Да она и была неживая…
– Ну ладно, – буркнул Дмитрий, сразу сдавшись. – Чего ты от меня хочешь?
– Ты и сам знаешь.
– Да звонил я ей, звонил, вот те крест! – Дмитрий беспорядочно помахал рукой вокруг лица. – Плюнул на все и позвонил!
– И что?
– Никто не подходит. Ни днем, ни ночью.
– Телефон, может быть, неисправен. Сходи!
– Уже-е, дяденька! – протянул шутовски. – Был-побывал! Дома нетути. Наверное, к родителям уехала, в деревню.
– Оставь записку, – настаивал Андрей. – В деревню съезди, в конце концов. Ведь невозможно видеть, что с тобой делается!
Дмитрий насупился. Значит, это так заметно? Позорно… Тряпка он, значит, если кто-то видит, как ему плохо. В тот прошлый раз, когда его подкосила женщина, друзья даже и не подозревали сначала, что с ним произошло. Тогда Дмитрий был покрепче, моложе и лучше качеством. Беда в том, что в Лёльку его затянуло, как в водоворот… А ведь какие клятвы себе давал тогда, давно, после первого раза! Какие страшные, роковые клятвы! И держался все-таки долго – годков пять. Ничего не позволял, кроме необременительной постели, о которой мог с легкостью забыть. И самое смешное, что опять попался как бы на том же самом. Только с точностью до наоборот.
– Я тебе, по-моему, ни разу не говорил про свою первую жену? – спросил внезапно – и с трудом удержался от смеха, увидев, какие глаза стали у Андрея. – Ну да, я был женат – не очень долго, всего пять месяцев. Давно… Я тогда еще в Москве жил, у брата. Вернее, в его семье. У них была огромная такая квартира на Смоленской набережной – отец моей невестки был писатель знаменитейший. Брат у меня погиб, но про это я вроде бы рассказывал. После его смерти чувствовал я себя до того скверно, не передать! Все казалось, будто в чем-то виноват, хотя точно знаю, что поделать ничего не мог. Ведь Генриха на моих глазах застрелили, и все удивлялись: ну как же это я убийцу не разглядел? Может, и разглядел бы, да он мне вовремя в спину пальнул. Сейчас я уже как-то так… притерпелся, что не найду его, наверное, никогда… Или это ненормально, по-твоему?
– Как раз это и нормально, – негромко сказал Андрей. – Конечно, мне трудно судить, мне никогда не хотелось кому-то отомстить, но кровью кровь не смоешь, так что…
– Наверное, да, – кивнул Дмитрий. – Хотя если бы я его сейчас вдруг встретил… наверное, все-таки попытался бы смыть эту кровь! А тогда целенаправленно его искал, ходил по улицам и думал: вдруг сердце подскажет, что этот вот человек убил моего брата. Или этот… Страшно переживал! Я в то время учился на физвосе в Лесгафта. И вот познакомился с одной… Она была детским врачом и пришла однажды по вызову к моему племяннику. У мальчишки была свинка, он болел, болел, докторша эта еще не раз приходила… А потом взял да и заболел я сам. Ко мне, конечно, вызвали нормального, взрослого врача, но та девушка все равно продолжала ходить. Говорила, что это она виновата, если я разболелся. Вот так как-то все и… Однажды она пришла, когда дома никого не было, а я уже выздоравливал. Мы сидели, говорили. Я, конечно, от нее млел. Старше была года на три, но я этого не замечал. Она казалась мне потрясающей. До сих пор, когда слышу слово «изысканная», сразу вспоминаю ее. А ко мне, казалось, она относилась, как к любому из своих пациентов-детишек. Ну вот, говорили мы, значит, и вдруг она вздохнула – и уронила голову на спинку кресла, закрыла глаза… И молчит. Я сначала не понял, а потом сообразил, что она в обмороке. Честно, этим она меня просто наповал сразила. Ты можешь представить себе, какие девчонки учатся на физвосе? Свои парни! И там все было просто – в отношениях с ними. Приходи в общагу, приноси бутылку. Не понравился, сделал что-то не так – тебя возьмут на приемчик и на матах выставят в два счета. Нет, я, конечно, не ходил – ребята рассказывали. Ну вот… А тут девушка на моих глазах падает в обморок, ты представляешь?
– Представляю, – сухо сказал Андрей. – Моя жена довольно часто проделывала такие штучки, когда понимала, что иначе от меня ничего не добиться. Я сначала тоже… млел. Потом как-то надоело.
– Слушай, – тоскливо спросил Дмитрий, – а вот если серьезно… Обмороки что – остались в восемнадцатом тире девятнадцатом веке? В наше время их вообще истребили как класс, да?
– В основном, – авторитетно кивнул Андрей. – Ты только представь, сколько тогда всего на себе дамы таскали. Нижние юбки – штук десять, не меньше. Потом платья – на булавках, заметь себе, потому что шить было слишком долго. И чтобы эти булавочки не кололись, надо было оставаться прямой как палка. А ткань была покрыта всякой тяжелой вышивкой из натуральных золотых и серебряных нитей или таким же металлическим кружевом… Носили корсеты, которые сдавливали тело, как «испанский сапожок». На голове парик весом этак в пять кэгэ, да еще с каким-нибудь парусником или корзиной цветов, прикрепленной на макушке. Да честно говорю! В конце восемнадцатого века, во времена Марии-Антуанетты, дамочки даже в каретах сидеть не могли из-за высоты своих причесок, приходилось на коленях стоять, иначе корабли не помещались. А кринолины? Знаешь, что это такое?
Дмитрий молча очертил широчайший круг вокруг бедер.
– Вот именно! И если в наивысшем обществе делали кринолины из китового уса, то для других это было расточительно. Гнули ивовые прутья, а то и обручи металлические вшивали в юбки. Теперь поговорим про обувь. Туфли носили в основном не кожаные, а шелковые. Каблук – сантиметров двенадцать по-нашему, подметка тоненькая, часто даже картонная. А их косметика? Натуральные жиры, натуральная сурьма на бровях, мука на лице – рисовая, но все-таки мука… И вот вообрази такую бедняжку. Даже в туалет толком не сходить! А если жара градусов тридцать? Рыцарю в железных латах было легче, чем этой мученице! Ну как тут не шлепаться в обморок на каждом шагу?! А в наше время – что? Ни бюстгальтера, ни даже трусишек некоторые не носят, наденут какую-нибудь растянутую майку или вообще сетку рыболовную на тело – и чешут в растоптанных кроссовках. Волосы можно наголо остричь, чтоб хлопот поменьше было. Хот-дог на ходу жует, курит, а то и пиво из горла хлобыщет. Да ее и атомной бомбой не прошибешь, а ты говоришь – обморок…
Дмитрий не выдержал – захохотал:
– Ты рассуждаешь как специалист!
– Нет, это моя бывшая супружница была специалистом – по истории костюма. А заодно и по обморокам. Вот и я вершков нахватался. Ну, впрочем, это все детали. Рассказывай дальше.
– Да что особо рассказывать? – Дмитрий снова помрачнел. – Она в обмороке, я на коленках вокруг кресла ползаю. И дернуло меня воскрешать ее, как в сказке «Спящая красавица», – поцелуем. И она, как в сказке, открыла глаза… Дальше поставим многоточие. Разумеется, она была не девица, но я на это не обратил никакого внимания: считал себя удостоенным, осчастливленным и все такое. Мгновенно поволок ее в загс: никто из моей родни и пискнуть не успел, а я уже был женат.
– А что, пищали бы?
– Да уж наверное. Невестка-то постарше была, поопытнее, к тому же москвичка, а они, знаешь, рождаются уже практичными, мудрыми и все понимающими. А матушка ее на меня и вовсе как на родного сына смотрела. Но было уже поздно… У Илоны – жену мою так звали – своего дома не было, она тоже у родственников каких-то жила. Мы сняли квартирешку, я бросил институт, конечно, сразу работать пошел, не мог же сидеть на шее у жены. Скоро узнал, что она забеременела. Малость струхнул, не скрою. Ни жилья, ни денег… Но я вообще против абортов, если не по здоровью, конечно, а Илона сказала, что врачи ей пригрозили: если сделает аборт, детей вообще может больше не быть, да и у самой какие-то там женские неполадки – нельзя, словом, ни в какую. Она с трудом все это переносила. Тошнило ее жутко…
– В обмороки падала… – с невинным видом пробормотал Андрей.
– Вот-вот, – усмехнулся Дмитрий. – Ты все сразу правильно понял. А я был сущий теленок и любил ее, конечно, крепко. Ох и крутился я тогда… Вкалывал день и ночь – устроился в одну авторемонтную мастерскую и заколачивал деньгу. Постепенно стал очень даже неплохо зарабатывать. Как-то поуспокоился: ничего, думаю, выживем. И впервые порадовался, что будет ребеночек. Я его, честно, хотел. И вот однажды прихожу с ночной смены, а дома никого. Ни записки, ничего, но видно, что Илона дома не ночевала. Ну, думаю, все: ей стало где-нибудь плохо, выкидыш или что, увезли по «Скорой». Я – на телефон, обзвонил все, что мог, – нигде ее не нашел, ни в одной больнице. Сижу как дурак, слезы на глазах. А тут как раз в газетах писали про какого-то маньяка, который нападал на беременных женщин… Можно представить, чего я тогда напридумывал. И вот сижу, значит, вожу так растерянно глазами по комнате и вижу, что верхний ящик серванта задвинут не до конца – наперекосяк. А Илона была такая аккуратистка, если что не на месте лежит или там шторка на окне криво задернута – ее прямо трясет. И меня успела вышколить. Я машинально встал и пошел закрывать этот ящик. И увидел, что ее старенькой косметички, где мы деньги держали, нет на месте. И знаешь, что я, дурак, тогда первым делом вообразил? Что в дом ворвались грабители, украли деньги. А ее скрутили, задушили и затолкали куда-нибудь в нишу. Я даже ниши побежал осматривать, ей-богу! Никакого трупа там не было, разумеется, но тут зазвонил телефон. Это была она. И такая раздраженная: «К тебе невозможно пробиться! Все время занято, занято! У тебя жена пропала, а ты с кем-то по телефону болтаешь!» – «Да я, – говорю, – как раз ищу ее, жену свою, по милициям да по «Скорым»…» Она засмеялась, а потом передала трубку мужчине. В общем, не помню дословно, до меня как-то все это плохо тогда доходило, но смысл был в том, что он мне очень благодарен. Оказывается, они с Илоной давно встречались, и ребенок был его, но потом они поссорились, он уехал и не знал, что она беременна. А теперь вернулся, все осознал – и никому не отдаст ни своей жены, ни своего ребенка. И я могу потребовать от него любой компенсации – он так и выразился.
– Это при том, что она все ваши денежки свистнула, как я понял? – уточнил Андрей.
– Да ну, чепуха, – махнул рукой Дмитрий. – На здоровье. В конце концов, я же для нее зарабатывал. Но самое удивительное, что я сразу этому мужику поверил. И как-то высветилось, прояснилось все в наших отношениях. И даже то, что она исподволь намекала: мол, врач не исключает преждевременных родов. И раздражительность ее, и сдержанность по отношению ко мне, и…
– И обмороки, – ехидно вставил Андрей.
– И обмороки, – согласился Дмитрий.
– А дальше что?
– Что же дальше могло быть? Я уехал из Москвы, вернулся в Арзамас к родителям, заочно закончил институт. Там в милиции поработал, они меня в Школу милиции все сватали. Я хоть в Нижний и уехал, но пошел в пожарные, а потом Разумихин сюда меня сосватал…
– А ты – меня, – закончил Андрей. – Все с тобой ясно, Димыч. Экий же ты, брат, скрытный, сколько лет вроде как в друзьях и вообще, а ни словом не обмолвился про такие дела.
– Кому охота старые угли ворошить? – криво улыбнулся Дмитрий. – Я вообще старался не вспоминать. До того обжегся… все эти годы женщин сторонился. Если что и было, так, по мелочам, здрасьте – до свиданья.
– А с Лёлей, значит, не так?
Дмитрий молчал, угрюмо глядя на тихого Гошу, лежащего на своем реанимационном столе.
– Димыч…
– Что? – резко повернулся, сдерживая бешенство. – Гоша умер. Понял ты? Гоша умер! Кончилось все. Говорят, только дураки учатся на своих ошибках, а умные учатся на ошибках других. Но я, значит, дважды дурак, потому что меня даже собственные ошибки ничему не научили. Вот ты говоришь: записку напиши, сходи, позвони… Когда я к ней пошел и снова никого не застал дома, то решил бросить записку в почтовый ящик. А там, смотрю, какая-то бумажонка лежит. Я думаю: а вдруг что-то важное? Вдруг для меня оставлено послание? Вытащил бумажку, прочитал – и чуть не умер на месте: это повестка Лёльке прийти на обследование в Центр крови. Представляешь, что я подумал? Она в больнице небось, думаю, умирает, то да се. Как сумасшедший туда побежал, бегом полдороги чесал, пока не вспомнил, что можно на автобусе или троллейбусе доехать. Ну и узнал…
– Что? – резко спросил Андрей.
– Что? – зло повторил Дмитрий. – Аборт она сделала, вот что. Ясно тебе? Аборт! А мне не сказала ни слова.
Андрей растерянно моргнул.
– И я вообще не знаю, между прочим, от кого, – развязно пожал плечами Дмитрий. – Может, я тут вообще ни при чем.
Андрей тяжело вздохнул:
– Сам не знаешь, чего городишь. Ты же в это не веришь. Ты же точно знаешь, что это был твой ребенок, вот и бесишься. А где она теперь?
– А хрен знает, – беззаботно ответил Дмитрий. – В деревне, наверное. С другой стороны, так оно и лучше. Я бы все равно думал, что меня опять на крючок поймали. И если женщина вообще ни на какие жертвы не готова идти ради любимого человека, если она его понять не хочет, думает только о своем нежном сердце, то на хрен такая жизнь?
– Это ради тебя она, что ли, должна была на жертвы идти? – тихо спросил Андрей, вдруг бледнея так, что уродливый, расплывчатый шрам на его правой щеке побагровел. – А не много ли жертв ты от людей ждешь, божество хреново? Или это у тебя уже в привычку вошло?
И слепо, как бы не видя Дмитрия, как бы сквозь него, вышел из кабинета, громыхнув напоследок дверью так, что с притолоки посыпалась штукатурка.
Кто-кто, а уж Андрей-то Руссков имел полное право ему все это сказать – насчет жертв! Три года назад он спас Дмитрию жизнь, едва не пожертвовав своей собственной. А поскольку Дмитрий тогда валялся без сознания, его согласия на спасение никто не спрашивал.
Оба они тогда работали в пожарной охране. Это был один из первых выездов Дмитрия. Пламя, почуяв поживу, металось по этажам гостиницы. В основном люди уже были кто выведен, кто снят с помощью лестницы, когда прошел сигнал, что видели еще одного человека в окне верхнего этажа. Андрей с Дмитрием пошли туда – и оказались в огненной ловушке. Позже выяснилось, что кто-то из обслуги от большого ума и страха включил вентиляцию, поэтому огонь, доселе полыхавший вполне терпимо, вдруг взревел и распространился практически мгновенно – вместе со сквозняком. Они облазили все комнаты, но человека не нашли.
В гостинице не было балконов. В тот тесный, загроможденный двор не могла въехать машина с лестницей. Двое пожарных, оказавшись отрезанными огнем, могли сейчас рассчитывать только на себя. В коридоре они видели стандартный аварийный пожарный щиток с брезентовым рукавом. Правда, не у кого было спросить, почему по нему не подавалась вода… Андрей обвязал себя пожарным рукавом и встал в проеме, готовясь выбросить из окна тугой брезентовый моток.
– Спускайся, – приказал. – Ничего, ты альпинист, у тебя получится.
Дмитрий покачал головой. Шестой этаж, а шансов у невысокого, хоть и широкоплечего Андрея выдержать его вес на спуске практически нет.
– Не смеши меня, – сказал он. – Давай попробуем вместе.
– И ты меня не смеши, – ответил Андрей, показывая на крепеж шланга: рассчитывать, что эта хлипкая конструкция стерпит вес двух мужиков, хотя бы и по очереди, мог только наивный ребенок. Кому-то все равно предстояло оставаться на месте и держать… но кто будет держать шланг для оставшегося?
– Иди ты первый, – сказал Дмитрий. – Я и по вертикальной стене как-нибудь пройду, если будет хоть за что-то зацепиться, а у тебя такого опыта нет. Спущу тебя – потом сам.
Андрей слегка высунулся и несколько секунд глядел на стену. Изо всех окон рвалось пламя, зацепиться Дмитрию не за что, пройти по этой стене ему не удастся никогда. Интересно, сам-то он это понимает?
– Хорошо, – спокойно сказал Андрей. – Как скажешь. Только обвязывайся покрепче.
Дмитрий затянул вокруг тела неуклюжий узел, подошел к окну – и вдруг что-то обрушилось ему на голову, мгновенно лишив сознания.
Очнулся от острой боли. Открыв глаза, увидел пламя рядом с лицом. Огненные языки жадно тянулись к окну, и какая-то сила то подсовывала Дмитрия прямо к ним, то уносила в сторону. Потребовалось несколько секунд, чтобы понять: он висит, обвязанный за пояс брезентовым рукавом, на высоте примерно второго этажа. Кругом ревело, гудело, слышались крики. Он взглянул вверх и увидел Андрея, который лежал поперек окна. Его тело было опутано пожарным рукавом, комбинезон уже горел…
А крики раздавались внизу – там ребята растягивали спасательное полотнище. Это они кричали:
– Прыгайте! Прыгайте!
Дмитрий глянул на узел и понял, что распутать его на весу не сможет. Сам завязал на совесть, но не рассчитал, что рукав окажется коротковат… Сейчас, конечно, принесут лестницы, но если он, возможно, и дождется, пока кто-то сможет добраться до него и освободить от рукава, то Андрею на жизнь отпущено гораздо меньше времени.