– Ребята, можно сказать? – подала голос Алена, которая все это время тихо и ненавязчиво крошила салатик в углу кухни, рядом с мойкой, так что ее присутствие было забыто даже родным мужем. Идеальная женщина! – По-моему, ты не там ищешь, Дима, – сказала, дождавшись одобрительного кивка Разумихина. – И все доводы, которые тебе предъявили бы в милиции, совершенно правильные. Мне, например, этот ее поход в Центр крови кажется самой серьезной зацепкой. Понимаешь, – она чуть заметно усмехнулась, – тысячи женщин делают аборты. И могу сказать со всей ответственностью: отнюдь не все затем посещают Центр крови! Ты, наверное, решил, что это такая обязаловка после аборта? Совсем нет, уверяю тебя. Туда вызывают, только если в анализе обнаружена какая-то патология по крови. У одной моей знакомой именно так нашли лимфолейкоз – у Кати Сергеевой, ты ее знаешь, – оглянулась и посмотрела на мужа.
Разумихин кивнул.
– Но я говорил с медсестрой, – пробормотал Дмитрий. – Я просил узнать у того врача, к которому вызывали Лёлю… она вернулась и сказала про аборт.
– Ну да, – кивнула Алена, – а у тебя сразу стали белые глаза, и ты помчался прочь, не помня себя от злости! Естественно.
Разумихин, который хотел что-то сказать, явно подавился словом. Андрей закашлялся.
– Да нет, серьезно, – сказала Алена, глядя на Дмитрия с тем же обычным, сестринским выражением, к которому он уже привык, однако сейчас что-то изменилось. И вдруг он понял: теперь это была старшая сестра. Старшая! И не больно довольная младшим братишкой. – Ты всерьез считаешь, что в любви всегда один целует, а другой подставляет щеку? И как бы право снисходительно подставлять – или не подставлять! – предоставлено только тебе? Не много же ты узнаешь в жизни радости, если останешься при этом убеждении!
У Дмитрия загорелось лицо. С чего он взял, что Алена к нему хорошо относится? Да она его терпеть, похоже, не может! Пожалуй, зажился он у Разумихиных, пора сваливать…
– Только попробуй обидеться, – безжалостно сказала Алена, глядя на него в упор своими карими глазами, которые вдруг и впрямь зажглись странноватым золотистым блеском. А он-то не верил Разумихину! – Только попробуй сейчас сорваться с места и, собрав манатки, с белыми от ярости глазами… По-моему, лимит твоих обид на женщин уже исчерпан. А как ты думаешь? Ведь если девочка и впрямь лежит сейчас в больнице с диагнозом рак крови, а помощи ни у кого не просит, это о чем говорит?
– Алена, да ты что? – обрел дар речи Разумихин, не менее Дмитрия потрясенный внезапным преображением «идеальной женщины». – Она ведь и родителям ни словом не обмолвилась, чего ты на Димку так наезжаешь?
– Насколько мне известно, у нее опасно болен отец? – сухо спросила Алена, брякая на стол изрядную миску салата и швыряя всем троим тарелки. – Вот вам и ответ, почему не призналась родителям. Единственному человеку она могла сказать об этом – тебе, Дима. И если не сказала… Короче, хочешь совет? Поезжай с утра пораньше в этот Центр крови и поговори с врачом, который вызывал Лёлю. Фамилию помнишь? Вот и хорошо. И постарайся не встречаться с той дурочкой-медсестричкой.
Однако встретиться все же пришлось…
Оглядываясь на траурную фотографию, он тихонько спросил у гардеробщицы, где найти 43-й кабинет, а потом поднялся на лифте на пятый этаж. Переждал очередь из двух мрачных молодых людей, каждый из которых, впрочем, появлялся из кабинета значительно повеселевшим, и когда раздалось: «Следующий!» – вошел, с порога протянув врачу смятую, чудом сохранившуюся в кармане джинсов Лёлину повестку.
В глазах красивенькой докторши, на кармане которой была пришпилена визитка с фотографией и надписью «Смиринская Ирина Игоревна», вспыхнули смешинки:
– Это вы, что ли, Нечаева О. В.? Но в прошлый раз вы выглядели совершенно иначе!
– Вы ее помните? – насторожился Дмитрий.
– Да, а в чем дело?
– Мне нужно знать, зачем ее вызывали на прием.
Она поджала губы.
Ох, как эти бабы любят цену себе набивать – просто сил нет смотреть!
– А вы, собственно, кто? Посторонним никаких справок.
Дмитрий опустил глаза:
– Брат.
– Серьезно? Родной?
– Нет…
– Тогда извините. Мы тут откровенничаем только с самыми близкими людьми. Спросите лучше у самой Нечаевой. Удивляюсь, вообще-то, почему она вам сама не рассказала. Обычно женщины любят рассказывать всем друзьям, родственникам и знакомым о своих волшебных превращениях.
Он вытаращил глаза:
– Не понял… Вы про аборт, что ли? Чего тут волшебного?
Смиринская вздохнула:
– А, ну ясно. Вы не брат. Совсем наоборот, правда?
Он молча кивнул. И тут же раскаялся в своей честности:
– Тогда у вас нет шансов. Поговорите с Нечаевой. Судя по тому, что она избавилась от ребенка… Впрочем, извините, это не мое дело.
Бог ты мой! Неужели и правду говорят, будто все женщины – сестры?! Вроде бы ненавидят, ненавидят друг друга, но стоит кому-то из них ополчиться против злого зверя по кличке Мужчина, как остальные мигом смыкают с ней ряды! Или дело в аборте, который Лёля сделала, обидевшись на Дмитрия? Почему, интересно, все обвиняют в этом только его? Да не существует женщины, которая не испытала бы сего «удовольствия»! И они бы на стенки полезли, заимей мы вдруг законы католической Италии. И в то же время воспринимают это как величайшую трагедию. Женская логика!
– О господи! – вздохнула вдруг Смиринская. – Да вы садитесь, садитесь. Зря так переживаете. Я понимаю: первый ребенок и все такое. Но ваша… жена совершенно правильно поступила, что сделала аборт. У них с плодом был выраженный резус-конфликт. Наверняка роды были бы с патологией, если бы она вообще доносила до срока. У нее же резус-фактор отрицательный, вы знали об этом?
Дмитрий покачал головой.
– Ну, разумеется! – развела руками Смиринская. – Никто же о таких мелочах не думает, вы все уверены, что физиологическая совместимость – это на уровне чувств и удовольствия. А это на уровне крови, между прочим. Кстати, можете успокоиться. У вашей… жены (опять эта едва уловимая заминка! Ну, ехидная же тетка!) нет никакой лейкемии. Она тоже примчалась – вот с такими глазами, но я с большим удовольствием ее успокоила, сообщив, что она с ее показателями идеальный донор. Однако эта болезнь Боткина в детстве… И про болезнь Боткина вы наверняка не знали, да?
– А вот представьте себе, знал! – с нелепой гордостью изрек Дмитрий. – Она мне рассказывала. А донор – это в каком смысле? У нее что, антитела нашли в крови?
Тоненькие брови взлетели на высокий красивый лоб, и несколько мгновений Смиринская смотрела на него, натурально вытаращив глаза.
– Шах королю, – сказала наконец. – И мат. Откуда такая эрудиция? Может, ко мне коллегу занесло под маской, как теперь принято говорить, лоха?
– Нет, – невольно улыбнулся Дмитрий. – Мои медицинские познания исчерпываются умением оказывать первую помощь пострадавшему, да и то… – Он вспомнил Гошу и невольно поморщился. – Просто эти антитела нашли в свое время у моей невестки. Она ужасно гордилась, помнится. Я тогда еще молод был и глуп до крайности, слушал все эти разговоры вполуха, а сейчас вспомнил.
– Что вы говорите? – заинтересовалась докторша. – И их появление тоже было обусловлено беременностью? Это у вас семейное, значит? А вы не помните, после родов процесс образования антител продолжался? А если нет, вызвала ли их к жизни вторая беременность?
– Я не в курсе, извините, – рассеянно ответил Дмитрий. – И вообще, брат погиб, у него остался только один сын…
Слава богу, значит, Лёля хотя бы здорова. Где бы она ни была, она здорова – если только жива!
Физически ощутил, как гнет к земле это «если».
– Извините, я пойду, спасибо вам…
За спиной открылась дверь:
– Ирина Игоревна, вы идете? Там уже начинают.
– Да, Мила, я сейчас, – отозвалась Смиринская, и дверь закрылась. – Мне тоже пора. У нас тут печальное событие – похороны. Умерла сотрудница, совсем молодая еще…
– Да, я видел фото внизу, – сказал Дмитрий, поднимаясь. – Удивительно – я встречал эту девушку четыре дня назад, она совершенно не производила впечатление больной.
– Она и не болела. – Смиринская глянула на него с новым, странным выражением. – Ее… убили. Как раз четыре дня назад. А вы, если не секрет, ее в какое время видели?
– Вот примерно в это же самое. Утром. Я, если честно, уже второй раз прихожу – насчет Лёлиных анализов. Тогда встретил в вестибюле эту Надю Егорову, поговорил с ней – она и пообещала разузнать, что и как. Однако про донорство ни слова не сказала. Только про аборт. Я от нее, собственно, об этом и узнал.
– Странно, – задумчиво проговорила Смиринская, вновь опускаясь на стул. – Это странно. В самом деле, припоминаю – Надюшка заглянула сюда, и разговор действительно зашел о Нечаевой. Я еще тогда удивилась, что пропали некоторые карты, в том числе вашей жены. – На сей раз пауза почему-то отсутствовала. – И она как-то так повернула беседу… вроде как проверяя мою профессиональную память… что я сама ей все рассказала. Нет, про антитела вроде бы речи не шло, – бормотала Смиринская задумчиво, – про страхи Нечаевой насчет возможной болезни, про аборт – да, но про антитела я не говорила. Ну, понятно, она вас просто расстраивать не захотела, вот и промолчала про лейкемию.
– Странно, – задумчиво проговорила Смиринская, вновь опускаясь на стул. – Это странно. В самом деле, припоминаю – Надюшка заглянула сюда, и разговор действительно зашел о Нечаевой. Я еще тогда удивилась, что пропали некоторые карты, в том числе вашей жены. – На сей раз пауза почему-то отсутствовала. – И она как-то так повернула беседу… вроде как проверяя мою профессиональную память… что я сама ей все рассказала. Нет, про антитела вроде бы речи не шло, – бормотала Смиринская задумчиво, – про страхи Нечаевой насчет возможной болезни, про аборт – да, но про антитела я не говорила. Ну, понятно, она вас просто расстраивать не захотела, вот и промолчала про лейкемию.
– Пожалуй, да, – кивнул Дмитрий, вспоминая, что в конце разговора та хорошенькая девушка смотрела на него совсем иначе, чем в начале, вроде бы и впрямь сочувственно.
– В принципе Надюшка была совсем неплохая девочка, царство ей небесное. – Смиринская изящно и как-то очень естественно перекрестилась. – Немножечко растяпа, как они все, молодые, но в допустимых пределах. Я даже просила, чтобы мне ее дали в помощь на приемы. Представляете, моя бывшая помощница умудрилась куда-то заховать с десяток карт потенциальных доноров. В том числе – Нечаевой О. В. Но теперь с нее уже ничего не спросишь: ее семья эмигрировала в Израиль. Что характерно, такое у меня в прошлом году уже происходило. Ну, тогда хоть сразу выяснилось, что виновата медсестра. Была у нас такая Юля Королева. – Смиринская усмехнулась. – Ну история же с ней вышла – вы не поверите!
Похоже, подумал Дмитрий, Ирина Игоревна уже забыла о похоронах «неплохой девочки». Напомнить? Неудобно. Все-таки она ему была очень полезной. Надо ее дослушать – хотя бы из вежливости. А Надю-то Егорову убили, значит… Как это Алена угадала: не все медсестра ему рассказала! Из лучших побуждений, но – не все. И ее убили – за что? Почему? Странное совпадение – Лёля пропала через некоторое время после посещения Центра крови. Надя Егорова, которая тоже работала в Центре крови, – погибла.
– …То есть Юлины анализы тоже попали к нам совершенно случайно, обычным путем, из женской консультации, – достиг его слуха оживленный говорок Смиринской, и Дмитрий встряхнулся, изображая всецелое внимание. – Все так и ахнули, потому что про аборт никто не знал – Юля предъявила больничный по поводу ОРЗ. Ну и ладно, ее, собственно, дело, взрослая девица. А что не замужем и сделала аборт – так кто на это теперь смотрит? И у Юли тоже обнаружили эти антитела. Разумеется, мы предложили ей донорство, никто и не сомневался в ее согласии, а она вдруг отказалась, да в такую позу встала! Нет, вы только вообразите: каждый день работать с донорами, убеждать их в необходимости и благородстве этого дела, а как до самой дошло – так и в кусты. Мы тут все просто рухнули. Но этим дело не кончилось: Юля просто украла свою карту, чтобы тема донорства не возникала. И еще имела наглость уверять, будто она тут ни при чем, карта якобы пропала сама по себе. Происки врагов!
За окном ударили литавры.
Смиринская вскочила, побледнев, и Дмитрий тоже почувствовал, как кровь отхлынула от лица.
– Ой, простите! – Она вылетела из кабинета. – Всего доброго, извините! – Побеждала к лифту и успела вскочить в него в последнюю секунду перед тем, как закрылись двери.
– Ну вот, – проворчала дородная женщина, сидевшая на стуле под дверью. – Упорхнула! А прием как же?
– У них похороны, – объяснил Дмитрий. – Сотрудница погибла.
– Да я не глухая, – кивнула женщина: сквозь раскрытое окно доносилась тягостная мелодия похоронного марша. – Только зачем время людям назначать, если знаешь, что в это время похороны будут? Помчалась, все бросила, даже кабинет не заперла – входи не хочу!
– Да кому тут что нужно? – хмыкнул парень с бородкой, сидевший с другой стороны двери. – Подумаешь, тайны!
– Мало ли что? – округлила глаза женщина. – А если у кого-то СПИД? Это же врачебная тайна! А кто-нибудь узнает и будет того человека шантажировать! Да и вообще!
Дмитрий оглянулся на приоткрытую дверь 43-го кабинета и, прижав ее плотнее к косяку, приставил свободный стул. А потом пошел к лестнице, сопровождаемый подхихикиванием бородача.
Спускался он медленно, пытаясь привести в порядок сумятицу мыслей, родившихся после разговора со Смиринской. Вышел на крыльцо, вгляделся в толпу, собравшуюся возле скромного катафалка.
«Вторые похороны, – подумал угрюмо. – Вторые похороны подряд!»
Огляделся, пытаясь разыскать Смиринскую, но не смог и обернулся к гардеробщице, которая стояла на крыльце, придерживая дверь и одним глазом кося в вестибюль: не крадет ли кто из посетителей, воспользовавшись моментом, казенные тапочки с завязками?
– Скажите, пожалуйста, как бы мне Юлю Королеву повидать?
Она выпустила из рук дверь, которая с грохотом ударилась о косяк, и уставилась на Дмитрия почти со страхом:
– Юлю Королеву? Это медсестру, что ли? Да ты что, милый? С неба упал? Она уж полгода как… – И быстро осенила себя крестным знамением. – Говорили, под лед на Оке провалилась – и следа не нашли!
Итак, это были третьи похороны.
Марина Алексеевна Нечаева. Июль, 1999
Марина Алексеевна вышла на крыльцо и чуть не выронила тазик с мыльной водой, который держала в руках.
На крылечке сидел какой-то неопрятный мужичонка и меланхолически кидал в рот смородину, набирая пригоршню за пригоршней из забытого Мариной Алексеевной желтенького пластикового ведерка.
Похоже, он уже давненько наслаждался тут жизнью: набранное ведерко было с верхом, а сейчас опустело пальца на три.
– Живот не заболит? – сухо осведомилась Марина Алексеевна, выплескивая грязную воду на клумбу у крылечка, да так, чтобы просвистело над головой незнакомца. – А то немытые ягоды есть – чревато, знаете ли.
Незваный гость в панике вскочил и теперь смотрел на хозяйку вытаращенными глазами, держась за сердце и хватая воздух открытым ртом.
– Ох, женщина… – выдавил наконец. – Как ты меня напугала!
– Да ладно, все-таки мы ядом кураре смородину не опрыскиваем, не переживайте так, – холодно успокоила она. – Подумаешь, немножко синильной кислоты… Итак, чему обязана? Надо думать, вы не только подкрепиться сюда пришли?
Он был худ, долговяз – верста коломенская – и невероятно грязен. Создавалось впечатление, что, идя сюда, он по меньшей мере дважды ложился передохнуть, выбирая для этого самые большие придорожные лужи. Явный бичара или, как теперь говорят, бомж.
Испуг его прошел. Теперь он поглядывал на Марину Алексеевну сверху вниз испытующе, словно хотел что-то сказать, да не решался.
– Н-ну? – спросила она. – Долго еще будете тут стоять? Мы не подаем, выпивки не держим, не курим, и работы для вас у меня нет. Что еще?
– Тоска, – пробормотал он. – Не курите? И выпивки нет? Да как же вы тут живете?
Она бы запросто столкнула его с крыльца, да противно было дотрагиваться до заскорузлой рубахи.
– Каждому свое. Ну, мне что, мужа позвать? – спросила устало. – Он вас в два счета пинками отсюда выставит. Лучше сами давайте топайте.
Он покачал головой и вдруг улыбнулся этак хитренько:
– Мужа не зови. Ты же ему про дочку еще не сказала? Ну и не зови!
Марина Алексеевна покачнулась, роняя таз. Бичара оказался настолько проворен, что успел подхватить его прежде, чем тот загрохотал по ступенькам.
– Тихо! – сказал укоризненно. – Зачем пугать человека?
– Вы кто? Вы кто? – быстро заговорила она, воровато оглядываясь на дверь. В самом деле – только бы не появился Виктор! – Что вы знаете про Лёлю? Где она? У вас?
Он хмыкнул:
– Ага, она у меня, и я так вот к тебе пришел – знакомиться. Глупости! Не знаю, где твоя девка, так что не верещи. Я тут человек сторонний, меня послали тебе записку передать.
– Записку? – Марина Алексеевна протянула руки. – От Лёли? Давайте!
– Да погоди. – Бичара досадливо прижмурился. – Записка от людей, которые знают, где она. А я не знаю! Меня попросили передать – я и передаю. Просили сказать – я и говорю. Поняла?
– Ну да, ну да, – бормотала она, ловя молящим взглядом каждое его движение. – Понимаю! Давайте же записку!
– Да ты глухая? – спросил бичара с искренним огорчением. – Говорю же – попросили передать. А я ведь не почтальон. Не курьер штатный… Теперь понимаешь?
Марина Алексеевна прижала ладони к лицу, пытаясь справиться с рыданиями.
– Понимаю, – выдавила с трудом. – Я должна заплатить, да? Скажите, сколько?
Он демонстративно протер глаза:
– Ну, ты меня поражаешь! Чего жмешься? Для дочки единственной жалко?!
– Погодите! – Она метнулась в комнату, опасливо косясь на лестницу, ведущую на второй этаж. Тихо. Только бы муж не проснулся! Объяснения с ним она не выдержит – сорвется. А сейчас Лёля может надеяться только на нее.
Схватила кошелек, вывернула, выскочила на крыльцо, держа в протянутых ладонях все вместе – скомканные бумажки, мелочь.