– Правда, что ли? А пиво… пиво тоже было радиоака… радиокативное?
Дмитрий, боясь испортить забаву неуместным смешком, полез за руль.
– А это, – ответил Андрей мрачно, – ты узнаешь через три дня. Вскрытие покажет. Но, говорят, водка это дело нейтрализует. Так что лечись!
И прыгнул на свое место, не слушая жалобного вопля:
– Да где ж я денег на бутылку возьму? Вы сгубили, вы и лечите!
– Сурово ты с ним, – усмехнулся Дмитрий, когда деревня Камышанка и ее обитатель остались далеко позади. – Безжалостно, сказал бы я!
– А, надоело это мурло, – отмахнулся Андрей. – Ну и чмо… Слушай, ты заметил: ветшает народишко! Раньше в такой вот глухомани можно было найти чистейший русский тип…
– Да тут же Чувашия, где ты русский тип возьмешь? – перебил Дмитрий.
– Какая разница – Россия, Чувашия? Думаешь, среди чувашей нет здоровяков и красавцев? А полукровки, так те вообще – глаз не отведешь.
– Ну, может, это чмо – печальное исключение, – попытался утешить Дмитрий.
Но Андрей качнул головой:
– Да нет, я уже сколько раз замечал: деревня хиреет. Пьют, собаки, много, не столько вкалывают с утра до вечера, сколько пьют. Причем как пьют? Сколько будет налито – столько и будет выжрано. Меры не знает никто, абсолютно никто. В городе еще как-то не так люто хлобыщут, а за деревенским столом даже как-то неприлично говорить: все, мол, больше мне не наливайте. И ты думаешь, дело только во внешности? Мозги вянут! У них же одна извилина на всех собутыльников, и та укороченная!
– А барышни тут приглядные, даже очень, – возразил Дмитрий.
– Могущество российское женщиной прирастать будет, – согласился Андрей. И поморщился, вслушиваясь в жуткий голос однофамилицы знаменитого русского пророка и авантюриста начала века, вдруг взревевшей из приемника. – Только не этой женщиной. Я выключу, ладно? Или поискать что-нибудь другое?
– Ну поищи, – согласился Дмитрий.
Андрей шарил по эфиру, но тот, как назло, был весь заполонен сверхтяжелым роком. Иногда, правда, проскакивали бойкие мелодии, однако текст шел сплошь на незнакомом языке, напоминающем птичье щебетанье. И вдруг прорезался мужской голос:
– …оранжевый! Оранжевый, говорят. Керя, ты ухи протри: желтый такой, ну желто-горячий автомобиль ихий! Понял?
Рука Андрея дрогнула, нечаянно сбив настройку. Друзья переглянулись.
– Это не про нас? – прищурился Андрей и начал медленно шарить настройкой по эфиру.
Голос мельтешил, пропадал, путался с утробным завыванием певицы, потом вдруг снова прорезался совершенно отчетливо:
– Двое мужиков. Во, здоровущий один, а другой хиляк, вы его на мизинец возьмете.
Послышался неразборчивый скрежет, означавший, видимо, вопрос, на который тут же последовал ответ:
– Да ни хрена не говорили! Вообще ни слова! Узнали дорогу – и поминай как звали. Хотя нет, хиляк обмолвился: дескать, из-за радива… словом, радикативный контроль. Только что я, контроля такого не видел?
– Мама родная, – тихо сказал Андрей. – Ушам не верю…
– Да, похоже, насчет извилины – это ты крепко лопухнулся, – наконец обрел дар речи не менее ошеломленный Дмитрий. – И не так уж он, надо полагать, пьян был, этот деревенский Штирлиц! Уж не тетка ли Лизавета у него за радистку Кэт? Или автономно работает? И кому же на нас стучит это чмо? А главное – зачем?
– За-га-доч-но… – пробормотал Андрей. – Ну ничего. Скоро увидим. Вон, горелая роща впереди – значит, выходим на финишную прямую к разгадке.
Лёля. Июль, 1999
Баба Дуня сообразила мгновенно: толкнула Лёлю в угол, за выцветшую ситцевую занавеску, где стояли железная кровать под неуклюжим лоскутным одеялом и маленький сундучок.
– Сиди тут! – выдохнула баба Дуня и отпрянула, а в следующую минуту скрипнула, открываясь, дверь, кто-то тяжело ступил на порожек – и раздался голос, такой тяжелый, как бы негнущийся, что, чудилось, ложка в нем застрянет, будто в переваренной каше!
– Здорово, хозяева. Чего отсиживаетесь от общего горя?
– Здоровья и тебе, господин староста, – откликнулась баба Дуня, и Лёле почудилось, будто ее голосочек дрожит.
Господин староста, ну надо же! Развели тут какие-то китайские церемонии. Правда что – уж не провалилась ли Лёля ненароком в какую-нибудь темпоральную дыру: то ли в пору крепостного права рухнула, то ли чуть поближе – во времена оккупации угодила? Господин староста… Как же его называла баба Дуня? А, Ноздрюк!
– Чего, говорю, отсиживаешься? – гулко, будто в бочку, повторил Ноздрюк. – Не слыхали, что ли, про похороны? Для такого дела всех от работ освободили, чтоб по-людски простились с покойницей, а вы тут…
– А я не каторжная, чтоб меня освобождать, – попыталась дерзить баба Дуня. – Стара уж по людским сборищам таскаться. Да там и без меня, я чай, охотников убиенную страдалицу помянуть…
Лёля едва не ахнула. И Ноздрюк, конечно, сразу прицепился к невзначай уроненному словечку.
– То есть как это – убиенную? – Голос его построжал. – Откуда такое? Почему это – убиенную?
– Ну а что, скажешь про нее – в бозе почила, да? – огрызнулась баба Дуня. – Не в своей же постели померла. С лестницы убилась – значит, убиенная!
Ловко вывернулась старушечка, ничего не скажешь. Ужом вышла!
Лёле удалось перевести дух. Тут она заметила, что занавеска не вполне смыкается со стенкой, и осторожно приникла к щелке.
Первое, что увидела, – это стол, уставленный остатками еды. Посредине возвышалась бутылка с «божьими слезками», заткнутая свернутым обрывком газеты. Тут же стояли две стопочки. Лёле был виден сидевший на сундуке Алексей. Прижав к себе козленка, он поверх кудрявой серой головки испуганно смотрел на стол.
О господи, да что же баба Дуня не скрыла следы их пиршества?! Не успела, наверное. Уж больно неожиданно нагрянул Ноздрюк.
Но, может быть, он уже и уйдет? Не заметит предательских стопок?
Зря надеялась.
– Да ты, гляжу, все же поминаешь соседку? – прогудел староста, но голос его звучал чуточку звонче, оживленный насмешкою. – Все как у людей: закуска, выпивка. Неужто в одиночестве спиваешься, а, бабуль? Хотя нет – две стопки, вижу. А собутыльника своего куда подевала? Небось за занавесочку спрятала?
У Лёли подкосились ноги. Ее бросило в жар, потом в холод. Пол уже гудит под тяжелыми шагами… Ноздрюк идет к ней. Попалась!
И вдруг Леша сорвался со своего сундука и метнулся к столу. Плюхнулся на табурет, схватил Лёлину почти полную рюмку, неумело, причмокивая, осушил ее до дна. Брякнул уже пустую о стол, нашарил огурец, остывшую картофелину, начал медленно жевать, закрыв глаза. Похоже было, самогонка сразила его с полуглотка.
Ноздрюк минуту стоял разиня рот. Потом хохотнул:
– Мать честная! Да ты, Лёха, никак и впрямь человеком становишься? Ну надо же, я думал, так себе, тварь насекомая, ползает да пищит, ждет, кто б его к ногтю прижал, а гляньте-ка: глушит первача, что твой мужик! Молодец! Ай, молодец, дурак!
Лёля увидела большую веснушчатую руку, которая легла мальчику на голову, грубо взъерошила волосы. Алексей рухнул лицом в стол.
Баба Дуня зажала рот рукой, но с места не двинулась.
– Гляди, старая карга, – пророкотал Ноздрюк, усмехаясь, – и внучок кончит, как мамка его. Ладно, на первый раз смолчу, не стану в усадьбе докладывать про твои фокусы самогоночные. Но гляди у меня!
Лёля увидела внушительный, рыжий от веснушек кулак, который покачивался над беловолосой Лешиной головой. Потом кулак разжался – и толстые пальцы сомкнулись вокруг бутылочного горлышка. Бутылка исчезла со стола. Несколько тяжелых шагов, скрип и хлопок двери. Топот по крыльцу.
Ноздрюк ушел.
Лёля так и села, где стояла, только чудом угодив не на пол, а на сундучок. Устало понурилась, опустила влажное от пота лицо в ледяные ладони, только теперь осознав, как измотало ее случившееся, словно бы выпив все силы.
О господи, да когда же это кончится?! Нет, надо уходить отсюда – и побыстрее. Еще одной такой встряски она просто не вынесет.
С усилием подняла голову. Баба Дуня стояла, привалившись к стене, тоже спрятав лицо в ладони, не замечая, что мертвецки спящий Леша постепенно съезжает с табурета и вот-вот упадет.
Лёля метнулась вперед и успела ухватить его за плечи.
Подошел козленок, взялся мягкими губами за край футболки, потянул. Лёля обратила внимание, что край этот влажен и изрядно помят: верно, жевали его частенько.
Баба Дуня отвела ладони от лица, распрямилась и некоторое время тупо обводила избу тяжелым, незрячим взглядом.
– Ой, мамыньки… – выдохнула, как простонала. – Ровно в очи смерти поглядела… Вот уже правда: гость на двор – и беда на двор!
– Помогите-ка, – сухо сказала Лёля. – Я одна его не удержу.
Баба Дуня неровной, пьяной походкой приблизилась к ней; нагнулась, взяла внучонка за ноги. Вдвоем они кое-как перетащили худое, безвольно-тяжелое тело на кровать. Леша дышал тихо-тихо, под глазами залегли темные круги.
Лёля отвернулась. Ей стало стыдно за мгновенный порыв неприязни, почти ненависти, который она вдруг ощутила к бабе Дуне. «Гость на двор – и беда на двор», – подумаешь! Нет, ну в самом деле: чего уж так пугаться? Опасность грозила беглянке, а старухе – что? Небось не расстреляли бы, даже не выпороли бы принародно! Все-таки не крепостное, в самом-то деле, право, не оккупация фашистская! Хотя… не Лёле судить тех, кто дал ей приют. Не зря же так стремительно бросился к столу Леша. Даже он своим слабеньким умишком почуял угрозу – и ринулся выручать по мере сил своих и опасную гостью, и бабулю, да и себя самого. Значит, есть что-то, чего Лёля просто не понимает. Значит, есть причины им всем так уж бояться Ноздрюка!
И тут она вдруг поняла, что никаких этих причин знать не хочет. Не желает! Нет у нее на это силушек! Да, да, она вечно будет благодарна бабе Дуне и ее внучку, но, кажется, самый лучший способ выразить им свою благодарность – это избавить хозяев от своего присутствия. И чем скорей, тем лучше.
Баба Дуня пыталась поудобнее уложить беловолосую Лешину голову на подушке, но руки у нее тряслись. Лёля ударом кулака резко взбила подушку сбоку, и голова мальчика перестала скатываться.
– Где моя одежда? – спросила тихо.
Баба Дуня, с трудом передвигая ноги, прошла в сени и вернулась, неся вещи. «Ой, кошмар! – вспыхнуло в Лёлиной голове. – Они же сушились в сенях! Ноздрюк мог видеть… Ну, наверное, не увидел, а то обязательно вернулся бы. Значит, мне опять повезло. Надолго ли, интересно знать?»
Лёля начала переодеваться, с тоской ощущая прикосновение к телу еще влажной одежды. А кроссовки, разумеется, мокрые. Как и вчера. Да ладно, и пусть. Неизвестно ведь, сколько еще раз придется ей форсировать водные преграды. Возможно, и просыхать не стоит.
От этой «светлой надежды» на душе сделалось вовсе препогано. Ох, снять бы, снять с себя это мокрое, забиться в какой-нибудь теплый, темный уголок, укутаться в одеяло, в шубу – да хоть во что-нибудь, только бы сухое, пахнущее не скитаниями и страхом, а домом, теплом, покоем…
Слезы навернулись на глаза, Лёля отчаянно оглянулась, но баба Дуня на нее не смотрела: увязывала в тряпицу два толстых ломтя хлеба, смазанных медом, да несколько огурчиков…
«Это она мне собирает, – поняла Лёля. – На дорожку».
Вот так небось испокон веков собирали русские крестьянки нехитрую снедь беглым варнакам – боясь, но и жалеючи.
Лёля сердито размазала слезы по лицу. Да, жаль ее бабе Дуне. Жаль… но себя и внука еще жальче. Что ж, так и быть должно, не на кого тут обижаться.
– Спасибо вам за все, – сказала Лёля тихо. – Извините, я вам столько неприятностей…
Баба Дуня сильно махнула морщинистой ладонью.
– Иди уж! Иди, Христа ради! – выдохнула чуть слышно. – Лихом только не поминай, слышишь? Сама я на свете зажилась, мне что, а вот он…
Она понурилась, но Лёля все поняла. Вернуться бы, поцеловать спящего мальчика, ну хоть по голове погладить… но не решилась.
– Прощайте, – вымолвила, удивившись, как и откуда вспорхнуло на язык это непривычное слово, которое одно-единственное и подходило сейчас к случаю
– И ты прости, – эхом отозвалась баба Дуня. – Ступай с богом… Да смотри же, задами иди, на улицу носа не показывай! Держись лесом, а как излучины завидишь, тут можешь на дорогу выходить. Но не раньше, не то на кордон напорешься!
На пороге оглянулась. Старуха крестила ее вслед, а козленок украдкой жевал край занавески и смотрел на Лёлю прозрачными, бессмысленными глазами.
Дмитрий. Июль, 1999
В жизни своей не приходилось Дмитрию видеть дорогу, которая меньше напоминала бы прямую! Вдобавок на ней и в самом деле даже трактору пришлось бы не по себе. «Атаман», правда, держался, пер напролом довольно бодро, однако интересно, как здесь пробирался франтоватый «Дюранго»? Может быть, пассажиры несли его на руках до самой деревни?
– Вот же грязища, а? – выдавил Андрей. – А ведь по меньшей мере неделю не было никакого дождя. Может, тут какие-то подземные источники бьют?
– Или каждый день поливают из пожарных шлангов, чтобы грязь подновить, – согласился Дмитрий и едва не подавился словом, когда «Атаман» ухнул в глубокую промоину.
Так они мучились около километра, и вдруг грязь отвердела, а вслед за тем автомобиль выбрался на отличный асфальт. Проехали, немало изумляясь, еще сотни две метров – и увидели, что путь раздваивается. Одна его часть шла вперед, в том направлении, куда ехали Дмитрий и Андрей, а другая вроде бы возвращалась к шоссе.
– Ну, понятно, – кивнул Андрей. – Мы ехали черным ходом, как нежелательные гости. А тут блатная дорожка, строго для своих. Он что, этот Штирлиц местный, надеялся, что мы в грязи завязнем или просто испугаемся и свернем?
– Скорее время тянул, чтобы дать подготовиться к встрече. – Дмитрий махнул вперед. – Смотри, нас уже ждут.
Дорога была перегорожена шлагбаумом. Дальнозоркий Дмитрий разглядел щит с надписью: «Внимание! Зона лесных пожаров. Проезд без специального разрешения запрещен!» Запрещение подкреплялось наличием трех мужиков в камуфле и фуражках, похожих на пограничные, только с перекрещенными веточками на околышах.
– Партия зеленых? – усмехнулся Андрей. – Что за фокусы? Да они при оружии!
И в самом деле – за спиной плотного, очень широкоплечего мужчины висел короткоствольный автомат. У других оружия на первый взгляд не просматривалось, но рожи у них были нагловато-угрожающие, какие обычно бывают у людей, которые уверены в поддержке верных, испытанных в бою товарищей: либо Макарова, либо Стечкина, либо уж Токарева.
Плотный с автоматом, в котором сразу чувствовался начальник, властно махнул гаишным жезлом. По непонятной прихоти ассоциаций, вспыхнуло воспоминание об одном переходе через улицу в районе Щербинок, и Дмитрий подобрался. Впрочем, он постарался не показать своей настороженности и искренне надеялся, что его лицо отражает только законное удивление путешественника, чья страсть натолкнулась вдруг на неожиданное препятствие.
– В чем дело? – спросил Андрей с самым простецким видом. – Неужели и здесь горит?
– Горит, да еще как. Синим пламенем, – миролюбиво согласился мужик с жезлом. – Сейчас еще ничего, ветер в другую сторону, а то здесь вообще в двух шагах ничего не было видно.
– Что вы говорите! – с преувеличенным ужасом пробормотал Андрей, широко открытыми глазами уставившись на стража дороги. Тот врал, конечно, беспардонно: легкий ветерок задувал как раз с севера, то есть от якобы горящего леса. Но, судя по мрачноватому сверканию узких глаз, охранник был бы не прочь ввязаться в спор о метеорологии. Да и у двух других, с ленцой подступивших поближе, кровь явно застоялась в жилах, а мускулы жаждали разминки.
«Интересно, если рванем вперед, они будут стрелять или нет?» – подумал Дмитрий, но тут старший группы так алчно глянул на него, что стало ясно: оружие троицы тоже требует незамедлительной пристрелки.
– А вы сами кто такие? МЧС – это что за хрен? – спросил один из охранников, имевший на своей загорелой физиономии кривой, плоский нос боксера-неудачника.
– Министерство по чрезвычайным ситуациям, – не замедлил с ответом Андрей. – Кстати, можем помочь с вашими проблемами, если что: мы с напарником оба бывшие пожарные. Не лесные, правда, но кое-каким премудростям обучены.
– Не, у нас тут своя специфика, – неприязненно отозвался старшой. – Вас-то сюда за каким лешим занесло?
– Да вы понимаете, ребята, – все так же невинно тараща глаза, начал Андрей, напрочь игнорируя общую неприветливость встречающих, – мы сами – из Нижнего Новгорода. Отряд там у нас стоит. А начальство – в Москве. Ну, сами знаете: когда начальство приезжает с проверками, его надо встречать бережно, нежно, любовно. Нас ведь и сам министр наездами своими жалует. Конечно, у нас и сауна есть, и все такое, но это – город. Климат не тот! Давно хотели заиметь базу отдыха где-нибудь в хорошеньком местечке, чтоб можно было и самим оттянуться по полной программе в лесной тишине, и начальство чтоб местных достопримечательностей поимело. И вот получили наводку: мол, у вас в Лесной бывшая обкомовская база отдыха мохом порастает. Нам бы на нее посмотреть. Места здесь идеально подходят, мы, когда у Курмыша переправлялись, изахались с напарником: горки, леса, разлив… Швейцария!
– Есть такое дело, – отозвался старшой, похоже, обезоруженный детской доверчивостью Андрея. – Только проезд все равно закрыт. Да, и чтоб вы знали: тот дом уже занят. Его загреб себе какой-то «новый русский». И приватизировал на полную катушку.
– Да вы что? – искренне огорчился Андрей. – Ну надо же… А нам вроде бы точно сказали… Ну, нет так нет. Кстати, ребята, вы местные?
– Ну да, – отозвался старшой. – Все из Камышанки. А что такое?
– Мепле пурнощ? – проговорил вдруг Андрей, окинув охранников выжидательным взглядом. И тут же рассмеялся: – Да я все про то же. Знаете здешние места? Может быть, есть где-то пионерлагерь заброшенный или еще что-то в этом роде? Мы бы посмотрели, может, нам там базу сделать?