Вот! Вот когда она его достала! До этого момента Хозяин слушал ее через ухо, можно поручиться, просто как предсмертный бред сумасшедшей, но слова про верного пса Асана в него просто-таки вонзились! И Лёля поспешила закрепить достигнутый результат:
– А раз моя кровь не годится, значит, понадобилось бы искать нового донора, так? Но кто мог бы сделать это, кроме Асана? Однако, несмотря на это, доктор хладнокровно стреляет в Асана. Что это может значить? Только то, что он уже давно задумал свалить отсюда. И встреча с Димой только ускорила события! Кстати, проверить хотя бы часть моих слов довольно просто. Элементарный анализ, элементарнейший, моей крови – и крови Олеси! – все поставит на свои места! Разумеется, проведенный без участия этого афериста. Хотя, думаю, его участие нам уже не грозит. Ваш Петр Петрович смазал небось пятки до самого парома! Уверяю вас, что если пойдете в гараж, то недосчитаетесь одной из ваших машин.
Хозяин высокомерно улыбнулся – и тут за окном послышался шум мотора.
– Вот видите? – возбужденно выкрикнула Лёля, слова которой внезапно получили такое веское подтверждение, но она тут же озабоченно нахмурилась.
Что-то странное было в этом шуме. Какой-то он слишком громкий и почему-то раздается сверху, как если бы доктор взлетел на краденой машине и сейчас кружил над усадьбой.
Побледнев, Хозяин бросился к селектору на стене, ткнул какую-то кнопку.
– Охрана! – раздался встревоженный голос.
– Кто взял вертолет? – крикнул Хозяин.
– Мы не… мы не видели. – Голос в трубке задрожал. – Толик вышел проверить, он сейчас вернется.
– А где пилот?
– Он был в машине… – Голос стал едва слышен. – Он сказал, что должен что-то исправить к утру, потому что вы собирались лететь. Он сказал…
Хозяин отключил связь и теперь стоял, покачиваясь с каблука на носок и опустив голову.
– Ничего, – сказал наконец, взглянув на Лёлю и слегка улыбаясь.
У нее мороз по коже прошел от этой улыбки: именно так, по ее представлениям, улыбается ласковый ангел смерти.
– Насколько я понял, далеко он не улетит, ну а если… – И снова эта улыбка, больше похожая на оскал черепа. – Наивный, – пробормотал Хозяин с мягким укором, – да неужели он еще не понял, что от меня не уйти?
У Лёли стало медленно холодеть, падать сердце. К горлу подступила тошнота. Она прижалась к Дмитрию – и вдруг увидела, что его ресницы дрогнули. Глаза на миг открылись, послав ей острый, живой взгляд, – и снова зажмурились. Пальцы откинутой руки слабо шевельнулись – и она мгновенно поняла это движение: Дмитрий пытается дотянуться до ружья! Но оно слишком далеко от него, а вот если Лёля постарается… Но как сделать это незаметно? О, запищал селектор! Охрана готова к докладу? Хозяин повернулся к столу.
Лёля слегка подвинулась, напряженно глядя на него… еще чуть-чуть, и пальцы коснутся приклада… И она вдруг застыла, услышав голос доктора, разнесшийся на всю комнату.
– Македонский! – насмешливо выкрикнул он, пытаясь перекричать шум двигателя. – Ты уже в курсе всех моих прегрешений или, по своему обыкновению, не дал никому и слова сказать, сразу начал палить?
По лицу Хозяина прошла судорога, но голос его звучал спокойно:
– Да, она мне кое-что рассказала.
– Могу себе представить! – хохотнул Зиберов. – Кстати, имей в виду: я заранее подписываюсь под каждым словом. Все правда: я дурачил тебя с самого первого момента нашей незабываемой встречи. Девчонка совершенно здорова: так же, как и два года назад, впрочем. Сам понимаешь, невозможно было оторваться от источника, бьющего такими суммами. Да, чтобы ты знал: я – единственный, кто имеет доступ к небезызвестному счету. Помнишь, какие гонорары ты мне платил? На такие денежки я буду жить как принц!
Хозяин поморщился, и Лёля вдруг поняла почему. Во всей этой речи было что-то невыносимо пошлое! Не просто омерзительное, но убогое и бездушное: как если бы уличный разбойник, только что перерезавший горло прохожему, стоял над еще вздрагивающим телом, торопливо пересчитывая содержимое его кошелька.
«Зиберов сошел с ума», – подумала она растерянно, вспомнив ласковую угрозу Хозяина и всей кожей, всем нутром ощутив, что это отнюдь не пустые слова.
И вдруг из селектора донесся хохот.
– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь! – захлебываясь, выкрикнул доктор. – О том, что мы еще встретимся? Подтверждаю! Встретимся! И скорее, чем ты думаешь! Надеюсь, ты догонишь меня секунд через тридцать-сорок, не больше. До встречи в небесах!
Селектор умолк.
«Что за чепуха?» – растерянно подумала Лёля – и сжалась в комок, пораженная выражением лица Хозяина, на котором отпечатался такой ужас, которого ей еще никогда не приходилось видеть в чертах человеческих.
– Олеся! – выкрикнул он и ринулся прочь из комнаты.
В ту же минуту Дмитрий вскочил и, подхватив с пола ружье и свою сумку, поймал Лёлю за руку, потащил за собой:
– Бежим!
Они вылетели в коридор и, к Лёлиному изумлению, устремились в тупик, перекрытый железной дверью. Лёля не успела слова сказать, а Дмитрий одним движением своротил дверь с места – и они оказались стоящими над бездной котлована. Лёля вскрикнула, теряя равновесие, но Дмитрий удержал ее и буквально стащил по узенькой лестничке, выложенной вдоль стены, подобно горной тропе над обрывом. Она смутно поняла, что оказалась в той самой недостроенной части дома, куда ее в свое время не подпустили собаки.
И тут что-то громыхнуло за спиной! Лёля споткнулась, но Дмитрий бежал огромными прыжками, таща ее за собой. Оглянулся – крикнул что-то яростное – и с силой толкнул Лёлю на землю. Упал сверху, прижал так, что она едва не задохнулась, – и в это мгновение земля встала дыбом. Небо взорвалось над головой.
Дмитрий. Июль, 1999
Что-то влажное коснулось щеки, и Дмитрий медленно открыл глаза. Серая пелена заволокла все вокруг, но вот она медленно отлипла от его лица, зрение чуть прояснилось, и Дмитрий увидел морду бультерьера. Пес стоял близко-близко и смотрел в лицо человеку со странным, как бы встревоженным выражением. Крошечные глазки его беспокойно бегали, но, поймав взгляд Дмитрия, бультерьер моментально попятился и улегся на землю, прямо в жидкую грязь. Вытянул передние лапы, умостил на них голову и притих, изредка косясь на человека с выражением успокоенным и почти домашним. Только вот дома-то как раз и не было. По ночному небу неслись клочковатые облака, иногда выпуская в прорывы луну, сырой ветер, гудел в вершинах деревьев, да слышалось шипение огня, угасавшего под косыми струями дождя.
Дмитрий на миг зажмурился, не поверив своим глазам, но, когда открыл их, ничего вокруг не изменилось. Разве только обнаружил поблизости не одного бультерьера, а по меньшей мере пятерых: точно так же смирно лежащих рядом с человеком и довольно спокойно взиравших на развалины, по которым кое-где плясало пламя и сочились серые струи дыма.
Дмитрий потряс головой, пытаясь собраться с мыслями, осознать случившееся.
О господи, Лёля! Вскочил, не чувствуя боли в избитом теле, испуганно огляделся. Вот она! Бросился вперед, где на земле скорчилась фигурка в больничной рубашонке. Подхватил, затормошил, вглядываясь в запрокинутое, безжизненное лицо, не в силах поверить, что нашел ее и спас лишь затем, чтобы снова потерять.
Она открыла невидящие глаза, чуть шевельнула губами. Ну, хоть жива, слава Иисусу! Тоненькая голубая жилка слабенько трепыхалась у горла. Похоже, действие укола кончилось. Да и сам Дмитрий ощущал себя так, будто его качественно провернули через мясорубку. Память еще не повиновалась, он почти не мог вспомнить, что произошло после того, как доктор коварно ударил его электрошокером. Помнил только смутное жужжание голосов, потом помертвелое от страха и гнева лицо Лёли, свое медленное возвращение к жизни – и осознание того, что на всю жизнь им отпущено каких-то тридцать секунд, не больше и не меньше. На эти тридцать секунд он обрел прежние силы, а теперь вновь утратил их.
Не выпуская Лёлю из объятий, легонько касаясь губами ее виска, Дмитрий огляделся в поисках сумки, где была ампула-шприц в аптечке. Лёля вздрагивала, зябко ежилась, жалась к Дмитрию все теснее, и он только сейчас заметил, что она фактически совсем раздета. Кроме насквозь мокрой, грязной рубашонки, первоначальный цвет которой можно было бы назвать лишь с натяжкой, на ней ничего не было. Дмитрий стащил с плеч жилетку и надел было на девушку. Потом спохватился, содрал с себя футболку, начал снимать с Лёли мокрую рубашку, под которой было только тело, которого он не видел так давно.
У него задрожали руки. Потянулся было к ней с футболкой, но Лёля вдруг открыла глаза… в них было столько света, столько жизни! Дмитрий тихо вскрикнул от судороги, напрягшей вдруг все тело, а потом ощутил ее дрожащие руки на своих бедрах. Опрокинулся на спину, притягивая ее к себе, рванул «молнию» джинсов, высвободил ждущую, истомившуюся плоть, – и Лёля прильнула к нему, приняла в себя, вскрикнув от счастья – и на миг оцепенев, словно не веря тому, что происходит. Дмитрий держал ее за бедра, и она колыхалась, гнулась, бессильно запрокидывалась в его руках, мгновенно, чуть ли не с первого толчка, достигнув блаженства, но сдерживая себя ради него. И вот его движения стали резче, чаще, он раскинул руки, и Лёля поникла на его тело, забилась на нем, уткнувшись в губы влажным, тяжело дышащим ртом, пронзая плечи напряженными пальцами, пока снова не обессилела и не поникла головой ему на плечо.
Он лежал, раскинувшись, чувствуя, как медленно остывает грязь под разгоряченным телом, и думал, что не было у них еще ложа торжественней и блаженнее, чем это. Они чудом избежали смерти, они спасали друг друга, а теперь вознаградили друг друга за любовь и верность, сковав своими безрассудными, неудержимыми объятиями такие цепи, разомкнуть которые даже при желании было бы невозможно. Да и не хотелось их размыкать.
Дмитрий нашарил футболку, свой жилет, кое-как натянул на Лёлю. Она смотрела на него огромными, сумасшедшими глазами, подчинялась покорно, как кукла. Потом начала сползать с его тела, с трудом справляясь с разъезжающимися ногами и нелепо болтающимися руками. Футболка едва доходила ей до середины бедер. Лёля встала на колени, пытаясь ее одернуть, – и вдруг засмеялась мелким, бессильным смехом:
– Как же я пойду? Мне нужно еще что-то надеть. Дай мне твои джинсы.
– Тогда футболку верни, – пробормотал Дмитрий, с трудом справляясь точно с таким же дурацким хохотом. – Не могу же я ходить в одних трусах. Лучше я их тебе отдам, они вполне сойдут за шорты.
Так же, лежа, он начал сдирать штаны и трусы. Лёля вдруг вся упала на его тело, мелко, беспорядочно целуя, и Дмитрий снова притянул ее к себе, но тут же спохватился, нашел силы сдержаться. Медленно возвращалась память, рассеивался дым над пожарищем, собаки жались все ближе и ближе: новые выползали из ночи, окружали людей живым кольцом. Словно искали помощи. Лёля торопливо вскочила в его ситцевые цветастые трусы, в самом деле похожие на шорты, но у обоих уже пропала охота смеяться. Зрелище того, что их окружало, заставляло сжиматься сердце. Наверное, так будут выглядеть последние из выживших после атомной войны или какой-нибудь вселенской катастрофы: горстка ничего не понимающих животных и двое людей, которым волей-неволей придется уподобиться богам, чтобы вновь возродить и заселить опустевшую планету.
– Ноев ковчег, – пробормотал Дмитрий, поднимаясь на ноги и подавая руку Лёле.
– Да, – заглянула она в его глаза, освещенные отблесками близкого пожарища. – Я тоже подумала… Какой у них потерянный вид, правда? Теперь, когда нечего больше охранять, они как бы утратили смысл жизни…
Охранять собакам и впрямь было теперь нечего. Взрыв разворотил центральное здание до фундамента, почему-то пощадив лишь широкую лестницу; досталось и боковым крыльям усадьбы. Там, где Дмитрий, плывя по реке, видел освещенные окна первого этажа, теперь лежали руины, над которыми поднимался дым. «Базуку бы сюда», – мелькнула мысль. Нет, базука осталась в камышах. Да и она мало чем помогла бы здесь. Взрыв оказался так страшен и внезапен, что едва ли мог быть списан на случайность. Скорее всего Зиберов загодя спланировал и побег, и уничтожение усадьбы. А может быть, он все это выдумал не сам, а только воспользовался плодами чужой выдумки, чужих трудов – Асана, например… Оставалось только гадать, зачем мог Асан готовить прекрасное здание к уничтожению. Возможно, он тут вообще ни при чем и это дело еще чьих-то рук. Теперь спросить не у кого: усадьба была пуста, безжизненна. Несколько чудом оставшихся в живых собак – и двое людей, страдания которых, наверное, наконец-то утомили богов, и они решили заступиться за эту пару, дав ей возможность хотя бы выжить в катастрофе – а для чего, предстояло еще понять…
– Боже, боже мой, – бормотала Лёля, потерянно озираясь и как бы не веря глазам. – О боже мой… Да как же такое могло… А мы-то… Мы-то что же…
Дмитрий понял, что ее начали терзать запоздалые раскаяния совести. Ну да, конечно: это практически все равно что заниматься любовью на кладбище. Их может извинить, впрочем, то, что оба в эти минуты не осознавали ужаса свершившегося, да и вообще не соображали, где находятся. Они просто отдали дань вернувшейся к ним жизни, они воскурили фимиам на ее вечном алтаре – как могли, единственными доступными средствами. Время каяться и ужасаться пришло позднее.
– Неужели все погибли? – твердила Лёля, бредя вдоль развалин. Дмитрий, взвалив на плечо сумку, шел следом. Некоторые собаки вереницей нерешительно потянулись за ними. Другие же, пригревшись в отблесках огня и поуспокоившись, уже спали.
– Неужели все, все? Никого не осталось? А Олеся? – вдруг вскрикнула Лёля, оборачиваясь, и Дмитрий увидел, как пламя заиграло в ее непролитых слезах. – Олеся! Олеся!
– Не надо, не рви сердце… – начал было Дмитрий – и осекся, увидев, как она отвернулась, опустила голову. Стояла рядом, но была далеко – не только от него, но и от себя прежней, он остро почувствовал это. Не так уж много времени пробыли они вдали друг от друга, но сейчас Дмитрий с удивительной ясностью понял, что понадобится нечто большее, чем сумасшедшие объятия, чтобы снова привыкнуть друг к другу, а главное – не захотеть больше расставаться. Слишком много пережила без него эта женщина, которую он в запальчивости, тоске, в припадке гордости не раз называл своей женой, слишком много она перестрадала, чтобы молчаливо подчиниться мужскому эго и скромно потащиться в кильватере жизни человека, пусть даже безусловно любимого. Словно совершая некое открытие, Дмитрий понял, что невозможно, оказывается, просто схватить Лёлю на руки и унести прочь отсюда. Есть даже в горе и страданиях нечто, чего она никогда не забудет и не захочет забыть. Он знал это по себе, по старым воспоминаниям, которые причиняли боль, но с которыми он не согласился бы расстаться ни за какие блага беспамятства, – теперь предстояло узнать, что, оказывается, не только собственная жизнь сложна, непонятна и порою способна пугать причудами подсознательного. Что значила для нее эта Олеся, из-за которой таким горем исказилось Лёлино опущенное в ладони лицо? Мгновенная ревность сжала сердце, но тут же Дмитрий спокойно подумал, что мог бы сейчас принять в свою душу очень многое. Он обрел в себе странную, доселе незнаемую способность понимать и прощать и твердо знал: если бы было за что прощать – простил бы, вот сейчас и навсегда – простил! Ну а Олеся… что ж странного, если Лёля так привязалась к ребенку? Может быть, для нее это…
Он резко обернулся. Послышалось или в самом деле сквозь треск пламени и шум деревьев внезапно донесся слабый зов?
Лёля вскинула голову:
– Плачет кто-то? Или мне чудится?
Дмитрия так и ударило на миг: почему Лёля смотрит на него так испуганно, словно уверена, что он сейчас грубо отмахнется, скажет: да ну, ерунда или что-то в этом роде? Захотелось обнять ее, но он только отвел с ее лба перепутанные мокрые пряди:
– Может быть, это Олеся? Пойдем скорее.
Они побежали вокруг развалин. Собственно, бежать мог только Дмитрий – он был обут, а Лёля ковыляла босиком, ежеминутно охая, когда на пути попадались обломки, осколки, а ведь ими было усеяно все вокруг. Дмитрий пытался помогать ей, взять на руки, но она сердито махнула: беги, мол, ищи ее! – и он побежал.
Ветер донес новый тоненький вскрик, но трудно было понять, откуда кричат: сверху или снизу. Снизу – это означало из-под завала, и, когда эта мысль ударила Дмитрия, он впервые ощутил, какой пронизывающий дует здесь ветер.
Пожар уже утихал. Горело в основном правое крыло, а развалины центральной части здания курились скорее пылью, а не дымом. И все-таки там что-то, несомненно, горело, потому что было достаточно светло, чтобы Дмитрий смог различить какое-то трепыхание на высоте второго этажа. Казалось, кто-то мечется по самому краю обвалившейся лестничной площадки, как бы примеряясь, можно ли прыгнуть вниз.
– Олеся! – крикнул он, и тень замерла. – Олеся!
– Олеся! – позвала, срывая голос, и Лёля, и этот крик едва не стал для девочки роковым: она рванулась вперед и только чудом не сорвалась вниз.
– Стой, где стоишь! – приказал Дмитрий, взбираясь на завал.
Возможно, следовало вернуться за снаряжением, но он решил сначала осмотреться. Обогнул вертикально застрявшую балку – и даже замер от удивления. Так вот почему светло: почти во всех комнатах второго этажа горит электричество! Очевидно, здесь было аварийное обеспечение, и оно при взрыве не просто осталось в целости, но и дополнительно сработало, а может, заклинило что-то, потому что свет горел везде, где раньше, как помнил Дмитрий, царила темнота.
На миг мелькнула мысль, что все это очень напоминает декорации какого-то спектакля: множество освещенных комнат с мебелью, картинами на стенах, пока безлюдных, но вот-вот там появятся актеры. Вот только декорации ставились кое-как, страшно небрежно. Картины висят криво, сорваны портьеры, в окнах нет стекол, а мебель кое-где обрушена и буквально встала на дыбы. Ох, сколько раз ему приходилось видеть такую жуткую «сцену», где внезапно начинала разыгрываться человеческая трагедия, поставленная режиссером по имени Несчастный случай! Но здесь все произошло по злой воле человека, и Дмитрий на миг растерялся от ненависти к нему. Да, да, конечно, перед ним лежало в развалинах место, где Лёле причинили столько страданий, усадьба с красивым названием, ставшая для Дмитрия символом логова врага, и все-таки дико было, что разрушено это логово не извне, а изнутри, одним из тех, кто жил здесь, кормился с руки Хозяина, подобострастно лизал эту руку, а теперь равнодушно исчез, оставив за собой только огонь, дым, нагромождение обломков, трупы под завалами… Но один человек все же определенно был жив.