На миг мелькнула мысль, что все это очень напоминает декорации какого-то спектакля: множество освещенных комнат с мебелью, картинами на стенах, пока безлюдных, но вот-вот там появятся актеры. Вот только декорации ставились кое-как, страшно небрежно. Картины висят криво, сорваны портьеры, в окнах нет стекол, а мебель кое-где обрушена и буквально встала на дыбы. Ох, сколько раз ему приходилось видеть такую жуткую «сцену», где внезапно начинала разыгрываться человеческая трагедия, поставленная режиссером по имени Несчастный случай! Но здесь все произошло по злой воле человека, и Дмитрий на миг растерялся от ненависти к нему. Да, да, конечно, перед ним лежало в развалинах место, где Лёле причинили столько страданий, усадьба с красивым названием, ставшая для Дмитрия символом логова врага, и все-таки дико было, что разрушено это логово не извне, а изнутри, одним из тех, кто жил здесь, кормился с руки Хозяина, подобострастно лизал эту руку, а теперь равнодушно исчез, оставив за собой только огонь, дым, нагромождение обломков, трупы под завалами… Но один человек все же определенно был жив.
Теперь Дмитрий видел ее более или менее отчетливо: маленькая фигурка в пижаме, волосы всклокочены ветром, на лице маска пыли, очерченная темными следами слез.
– Олеся, – позвал он, стараясь больше не кричать, чтобы не напугать ее еще сильнее. Довольно и того страха, с которым она, замерев на краю пропасти, смотрела на незнакомого человека, внезапно появившегося среди жутких обломков. – Олеся, не бойся. Меня зовут Дмитрий, я муж Лёли. Ты помнишь Лёлю?
– Олеся! – послышался голос снизу. – Это я! Не бойся, мы сейчас тебя снимем!
Даже издалека, даже сквозь пыль было видно, каким счастьем вспыхнули глаза девочки.
– Лёлечка! – Она протянула руку и вся напряглась, как бы намереваясь прямо сейчас броситься вниз. – Забери меня! Я хочу к тебе! Я боюсь!
– Не бойся. – Голос Лёли звучал странно прерывисто, и Дмитрий, даже не оглядываясь, понял, что она плачет. – Я приду за тобой, я сейчас…
Он покачал головой.
– Не ходи, – сказал как мог ласково, чтобы не напугать прежде всего девочку. – Ты же босиком. Ну как полезешь по развалинам? Ноги поранишь, потом мне придется вас обеих на спине тащить. Олеся, я сам тебя сниму, поняла? Только сначала обуйся.
– Я обута, – ответила она, к счастью, довольно спокойно, и высоко подняла ногу, показывая ему комнатные шлепанцы, такие же красные, как ее пижама.
– Это не обувь, – рассудительно возразил Дмитрий. – Я вижу, там есть шкаф? Подойди к нему и оденься потеплее. Как если бы ты собралась гулять, а ночь прохладная и может пойти дождь. Найди кеды, кроссовки или туфли покрепче. Поняла?
Она сделала было движение отбежать к шкафу, но снова вернулась и замерла на краю обломившегося пола, вглядываясь в Дмитрия.
– Не бойся, – сказал он и сам удивился нежности, от которой задрожало вдруг сердце. Оставалось надеяться, что эта дрожь не передалась голосу. – Я стою здесь и жду тебя.
Олеся еще секунду помедлила, а потом повиновалась. Пока она со страшной скоростью напяливала на себя какие-то одежки, Дмитрий осмотрел пролом и понял, что сможет взобраться по выступу стены. Девочку он снимет, ей даже прыгать не придется. Конечно, спускаться с ней на руках будет трудновато, хорошо бы вернуться за снаряжением, но бог с ним, справится и так, а то Олеся, увидев, что он уходит, потеряет голову от страха. Он помнил такие случаи: спасатели медлят, пытаясь обеспечить безопасность пострадавшего, а тот, почуяв близкое избавление, буквально сходит с ума от нетерпения, теряет осторожность и может погубить сам себя от нетерпения. Ничего, вот этот слом стены кажется вполне надежным. Ничего.
Так, успокаивая сам себя, он взбирался по выступам стены, и, когда одетая Олеся снова подошла к пролому, Дмитрий был почти рядом с ней.
– Привет, – сказал он. – А вот и я. Иди сюда. А это что такое?
В руках девочки был маленький разноцветный рюкзачок и еще серая кофта какая-то, что ли.
– Это папин свитер, я в нем люблю играть, он теперь мой. – Она подняла серый комок. – Он большой, Лёле будет как раз. А тут мои документы, в рюкзачке. Папа мне всегда говорил, что, если что-то случится, документы должны быть со мной. Если убегать придется или еще что-то. Как тогда, когда к тете Томе с дядей Илюшей пришли разбойники.
Дмитрий от изумления замер на опасном выступе. Какие еще разбойники? Она что, заговаривается от страха? Или нет? Ну, если ее отец и в самом деле крепко вбил девочке в голову заботу о каких-то там документах, он, похоже, еще тот волк, битый-перебитый! Необходимое уточнение – был. Пожалуй, не стоит ненавидеть Зиберова так уж сильно: он избавил их с Лёлей от серьезного врага. Вот только заодно избавил от отца и Олесю… Ну, ладно, сейчас не до рассуждений о добре и зле как двух сторонах одной медали!
– Ну хорошо, – сказал он терпеливо. – Теперь иди сюда и послушай меня.
– Ой, подожди! – Олеся вдруг метнулась в глубину комнаты и схватила что-то огромное, коричневое. Это был плюшевый медведь примерно с нее ростом – нет, не плюшевый, а из чего их там сейчас делают, таких зверей, и не медведь, а как бы его шкура. Дмитрий только головой качнул. Правда что – театр. Театр абсурда, а не ребенок!
– Ну, я готова, – сообщила Олеся, снова подходя к краю комнаты. Похоже, она вполне освоилась с ситуацией. – Давай, снимай меня. А не уронишь?
– Я – спасатель, – с законной гордостью заявил Дмитрий. – Знаешь, что это значит? У меня такая работа – людей спасать. Между прочим, мы с Лёлей познакомились на ЧС – я хочу сказать, в таком же обвалившемся доме. Я ее снимал аж с пятого этажа. Это было очень высоко, гораздо выше, чем здесь, но она ничуть не боялась и делала все то, что я ей говорил.
– Я тоже буду слушаться, – серьезно пообещала Олеся.
– Ну а раз так, давай мне для начала все твое имущество, а то у меня рук не хватит нести все сразу. И тебя, и твоего медведя.
– И документы, – настойчиво сказал девочка.
– Ну, и документы, как же без них…
Все окончилось благополучно. Олеся была идеальным объектом спасения: не пикнув, забралась Дмитрию на спину, обхватив его руками и ногами, вцепилась накрепко и сидела тихо-тихо, только изредка прерывисто вздыхая. Страшно ей было, конечно, но ничем она своего страха не показывала, кроме вздохов, и Дмитрий снова задумался над тем, что за жизнь была у этой девочки, которая кажется то младше своих лет, то много-много старше.
О том, как ее жизнь сложится теперь, чуть позже, когда передал Олесю на руки Лёле и увидел, как они припали друг к другу – похоже было, два существа слились в одно. Так же было у них с Лёлей в любви, и опять уколола ревность, но это был совсем легонький укол, потому что Дмитрий уже понял, сколь многолика бывает любовь.
В ласковых объятиях Олеся мгновенно успокоилась и ожила, как оживает цветок под солнцем. Конечно, ее приспособляемость была удивительна: и Дмитрия, и Лёлю, и даже эти развалины она теперь воспринимала как некую вполне естественную часть своей жизни – привычную, обыденную часть!
– Красивый был дом, – проговорила она с философским спокойствием, оглядывая разгром и запустение. – Хотя я никогда его не любила. Мне было та-ак скучно! Я бы хотела, чтобы у меня был совсем маленький домик, даже меньше, чем у тети Кати с дядей Степой. Нет, как это называется? Квартира, вот что. Маленькая квартира в большом доме. И чтобы вокруг было много людей, чтобы, если придут разбойники и ты закричишь от страха, кто-нибудь прибежал и спросил: «Что случилось?»
Дмитрий спрятал улыбку. Пожалуй, ребенок переоценивал современные нравы. Но маленькая квартира в большом доме – это у нее будет определенно. Ну а что касается помощи – она заимела своего персонального спасателя-профессионала, который, надо полагать, сумеет защитить свою семью от какого угодно ЧС! Но как странно… как странно, что девочка совсем не вспоминает отца, не беспокоится о том, что с ним, жив ли он. Это шок, может быть? Или она настолько редко видела его, что не привыкла любить? Или вообще не знает, что он сейчас здесь, в усадьбе? Любопытные отношения…
Он покосился на Лёлю и увидел, что та с трудом сдерживает слезы. Так, опять наступает предел ее сил. Надо уходить отсюда, да поскорее. Надо забрать то снаряжение, которое он оставил на берегу пруда, а потом обойти деревню и выйти лесом к «Атаману». Андрей… за Андреем он вернется. Или один, или с подкреплением, но только не с этой беспомощной командой, которая едва держится на ногах. Сначала – спасти женщин и детей, потом отдать последний долг павшим. Жаль, что второй раз уходит от него шанс отдать этот «последний долг» живым! Сначала исчез, будто растворился, убийца Генриха. Теперь этот… доктор, с позволения сказать…
– А собакам будет скучно, – сказала Олеся, помогая Лёле натягивать большой толстый свитер (жилетка вернулась к хозяину, и, хоть надеть ее пришлось на голое тело, это было лучше, чем ничего) и рассеянно озираясь. – Они ведь умеют только охранять, а теперь охранять нечего… Ой, смотрите, они там что-то нашли!
Дмитрий оглянулся и увидел, что собаки (он за это время настолько привык к нам, что даже перестал замечать) сбегаются со всего двора к одному месту, словно повинуясь неслышному зову. Это было так же необъяснимо, как их исчезновение из парка вечером, когда они вдруг как бы растворились в пелене дождя. Что же привлекает их сейчас вон в том завале?
Ответ мог быть только один. Там – человек. Собаки, наверное, учуяли его.
– Погодите здесь, – сказал он Лёле. – Я должен посмотреть, что там такое. Возможно, кого-то завалило, но он еще жив.
Лёля отстранила прижавшуюся к ней девочку, и Дмитрий поразился, увидев, как вдруг побледнело, заострилось ее лицо.
– Ты что? – спросила тихо. – Собираешься тут кого-то спасать? Из них? Да ты знаешь… да ты разве не понимаешь? Они меня сюда… – Голос ее задрожал, ей не хватало дыхания договаривать слова. – Я тут каждый день ждала, что меня убьют…
Олеся испуганно взглянула на нее снизу, и Лёля заставила себя замолчать.
– Тебя привезли сюда ради нее, – спокойно сказал Дмитрий. – Это ты понимаешь, надеюсь? И все, что с тобой делали и хотели сделать, – делали ради нее. Почему бы тебе не возненавидеть заодно и ее?
Лёля оглянулась на Олесю, потом на Дмитрия, и лицо ее стало беспомощным и жалким.
– Вот видишь, – сказал Дмитрий. – Ты не можешь ничего с собой поделать. Точно так же не могу и я. Я спасатель, ты понимаешь? Я должен, я обязан проверить, нет ли кого живого. Я иначе не могу, не могу! И даже если это будет сам Хозяин…
Через четверть часа он подумал мрачно: «Не заняться ли мне зарабатыванием денег пророчествами?»
Самурай. Июль, 1999
Так вот где должно все закончиться…
Самурай открыл запорошенные пылью глаза и тупо удивился, поняв, что не ослеп. Очнувшись некоторое время назад, он чувствовал себя так, будто придавлен тяжеленной бетонной плитой, которая размозжила тело, уничтожила все его возможности и силы, оставив живым только мозг. Потом вернулся слух. Самурай услышал странные звуки, доносившиеся как бы сверху, гулко, будто он лежал на дне колодца. Там, наверху, над этим колодцем, лаяли собаки, завывал ветер, стучал по чему-то твердому дождь; иногда Самурай ощущал редкие капли, долетавшие до лица. Еще там что-то трещало, наверное, огонь, потому что пахло дымом. Потом тяжесть отошла от груди, и он смог вздохнуть. Воздух состоял из колючей песчаной пыли, и Самурай жестоко расчихался. Как ни странно, в голове слегка прояснилось, и он ни с того ни с сего вспомнил старинный обычай нюхать табак. Веке в восемнадцатом это было совершенно светское пристрастие: сунуть нос в табакерку и прочихаться как следует. Возможно даже, это был род массовой наркомании. Во всяком случае, предки знали, зачем чихали на всех и вся: это якобы здорово прочищало мозги. Сейчас Самурай смог убедиться: истинно так, хоть нюхал не табак… Вслед за чиханьем он понял, что способен пошевелить левой рукой, даже поднять ее и утереть лицо. Голову также можно было повернуть, и ноги шевелились с каждой минутой свободнее, вот только видно ничего не было, да вдобавок что-то немилосердно давило на правую руку, иногда наполняя ее дергающей, пульсирующей болью. Разглядеть, что на нее давит, Самурай не мог: глаза не видели, достать левой рукой тоже не мог: мучительной казалась любая попытка повернуться. И вот теперь зрение вроде бы вернулось. Правда, это мало что дало: вверху лежала тьма. Он долго вглядывался, пытался проморгаться, тер левой рукой глаза, но толку было мало. И вот наконец что-то заклубилось наверху, и он разглядел косой клок ночного неба, словно бы чем-то серым отрезанный… нет, перекрытый. И понадобилось еще какое-то время, чтобы осознать: он лежат под бетонной плитой, как под козырьком крыши, а другая такая же плита, а может, балка, а может, балка с плитой и несколько плит раздавили его правую руку.
Вот странно: первым делом он подумал, что теперь не сможет стрелять, а значит, не доведет до конца свое последнее дело. Оно с самого начала не задалось, тот человек, которого искал Самурай, видимо, успел сложить два и два, получил элементарное четыре и сообразил, что люди ни с того ни с сего, просто так, не падают на улице, не околевают в собственной постели, не тонут в бассейнах… особенно если потом у каждого обнаруживается во лбу или в затылке кругленькая аккуратненькая дырочка. Он также смог уловить некоторую систему в этих убийствах. Может, любил играть в шахматы и просчитал ходы противника с небольшим опережением. Словом, Самурай не смог его найти, а когда попытался надоить кое-какую информацию, нарвался на встречный удар и едва унес ноги. Не сказать, что он был так уж смертельно огорчен: за это время, пока вел свою маленькую необъявленную войну, худо-бедно научился ждать и терпеть. Этот фигурант был не из тех, кто способен сойти с политической арены. Вернее, его с этой самой арены не отпустят: или убьют свои же, или заставят довести партию до конца. Значит, он рано или поздно где-нибудь высветится снова. Тут Самурай и появится… Надо только подождать. Поэтому он не стал суетиться и отступил перед превосходящими силами противника. Переждем, куда спешить? Впереди вся жизнь! Он спокойно убрался из Москвы, однако в Нижнем, на заправке у въезда в город, ему что-то почудилось. Помстилось, как говорили в старину. То ли парнишка, бегая со шлангом, чересчур уж любопытно косился на молчаливого, невыспавшегося клиента. То ли слишком долго шла за ним попутная «Нива» – даром что побитая, видавшая виды, неслась что твой «мерс»… Потом она канула неведомо куда так же внезапно, как и появилась, но этого было достаточно, чтобы Самурай почуял недоброе. С другой стороны, он прекрасно знал, что в последнее время стал не в меру подозрителен, словно старая дева, которой на каждом углу видятся насильники, желающие отнять у нее драгоценную честь. С третьей стороны, береженого бог бережет, поэтому он берегся, как мог. Он даже с Олесей погодил встречаться, предполагая самое худшее: вдруг придется срываться с места неожиданно. Она всегда так болезненно переживала его отъезды… Смешно сказать: от дурных предчувствий бессонница началась! И когда, стоя у окна в своей спальне, Самурай увидел темный предмет, внезапно возникший из грота и медленно поплывший против течения, в глубину парка, невольно вздохнул с облегчением. Хуже нет, чем играть против невидимого противника: уж кто-кто, а Самурай знал это доподлинно, поскольку всю жизнь сам был этим самым невидимым противником, – а теперь, когда карты вот-вот лягут на стол… Он смотрел из окна на «диверсанта» и мысленно качал головой: ну и охрана, мать их всех, был бы жив Асан, такого не могло бы произойти! Мысли об Асане и его загадочной смерти мгновенно погрузили Самурая в состояние такой мрачной задумчивости, что он едва подавил горячее желание выйти на балкон и послать пловцу одну-единственную пулю, которая раз и навсегда пресекла бы его дальнейшее продвижение. Но нет, ему нужен этот водоплавающий шпиён, Самурай был даже по большому счету признателен ему за то, что он открыл единственное слабое звено в обороне усадьбы. Потом Самурай увидел, что к берегу собираются собаки, и еще раз добрым словом помянул Асана. Конечно, любопытно было бы посмотреть, как мощные бультерьерские челюсти рвут в клочки ночного гостя, однако самое разумное будет встретить парня и поговорить с ним по душам. Надо же узнать, где Самурай засветился и кто прислал к нему убийцу. Опять-таки приятно будет побеседовать с коллегой, а то он не общался с собратьями по ремеслу после смерти Македонского, лишь в газетах читал о каких-то бездарных акциях, на примере которых даже поучиться было нечему. Инсценировки, жалкие инсценировки. Свои бьют своих. Похоже, пока Самурай работал по списку шефа, экономико-политическая война из разряда нормальной потасовки между противниками перешла в разряд драчки бывших друзей. Теперь, как в том кино «Горец», выжить предстояло сильнейшему. Интересно, насколько крепок окажется ночной визитер, долго ли придется выбивать из него, кто же этот сильнейший, заказавший Самурая? Впрочем, киллер может этого и не знать, но побеседовать определенно стоит. Поэтому Самурай поднес к губам бесшумный свисток и отозвал собак от берега. Может быть, это и покажется диверсанту странным, но он не сможет подавить в себе искушения воспользоваться удобным случаем. Так и получилось.
Входил в дом неизвестный там, где пошел бы и сам Самурай: через незаконченный пристрой. Инструмент у него был отменный: Самурай едва успел спрятаться за поворотом коридора, а гость уже снес с петель обе двери, причем практически бесшумно. И тут начались сбои. Сначала в коридоре появился Петр, потом незнакомец исчез, а когда Самурай понял, что тот в лаборатории, начались довольно интересные игры. Ей-богу, Самурай на какое-то мгновение даже обиделся, поняв, что парень явился сюда вовсе не ради него! А уж когда узнал его, все происходящее показалось сущей нелепостью. Этот человек, единственный из всех живущих на свете, за которым Самурай молчаливо, тайно признавал законное право убить его, явился к нему в дом, преодолев немыслимые препятствия, – но вовсе не за ним! И это было не последним потрясающим открытием ночи…