Перед самой деревней дорогу перебежал худой, похожий на собаку заяц с обвисшими ушами.
– Ай, нехорошо, – сказал пожилой водитель, в кожу которого навечно въелись мазут и копоть. – Не будет нам удачи.
С момента кражи прошло уже немало времени, и то, на что не покусились неизвестные преступники, растащили сельчане. Такого мнения по крайней мере придерживалась заведующая магазином.
Взлом замка был грубый, непрофессиональный – вместе со скобой вывернули едва ли не всю дверную филенку. Довольно скоро обнаружился путь, которым ушли воры, – малохоженая лесная тропинка, даже не обозначенная на карте-двухверстке, которую Смыков на всякий случай прихватил с собой. Лиходеи, явно переоценив свои возможности, хапнули чересчур жирный кусок и уже в пути стали освобождаться от излишков добычи. Через каждые сто-двести метров на тропинке то эмалированная кастрюля валялась, то блюдце от чайного сервиза, то резиновый сапог.
– Запасливый народ, – сказал шагавший впереди лейтенант из угрозыска. – На копеечное барахло позарились.
– Это сегодня оно копеечное, а завтра ты его и за сто рублей не купишь, – философски заметил топавший в арьергарде немолодой сержант. – Надо будет собрать все на обратном пути.
– Соберем. Вешдоки как-никак… Только рано ты про обратный путь стал думать. Нам еще шагать и шагать.
– Ты до генерала хочешь дослужиться, ну и шагай себе, – огрызнулся сержант. – А я свое уже отшагал…
Так они втроем отмахали довольно приличное расстояние. Лес как-то незаметно кончился, и пошли места незнакомые – каменистые косогоры, голые бугры, щебеночные осыпи. Тропа пропала, да и следы на твердом, спекшемся грунте почти не читались. Мимо скользнула длинная сине-зеленая ящерица с красной головой.
– Что за черт! – лейтенант остановился. – Куда это мы забрели?
– Сейчас посмотрим, – Смыков снова развернул карту, а поверх нее положил компас, который постоянно брал с собой при выезде на место происшествия. – Где тут у нас север-юг?
Однако магнитная стрелка, отпущенная на волю, повела себя самым странным образом – сначала мелко задребезжала, а потом стала метаться по шкале наподобие маятника.
– Барахло, – сказал лейтенант. – Выкидывай.
– Странно. – Смыков несколько раз безуспешно встряхнул компас. – Первый раз с ним такое… Видимо, все одно к одному. Магнитные поля и те взбесились.
Лейтенант, тянувший срочную в ПВО, с этим предположением согласился, а сержант, не веривший в существование магнитных полей, только саркастически ухмыльнулся.
Пришлось определяться на глазок, без азимута. Однако как Смыков ни бился, ничего у него не получалось.
– Вот здесь мы должны быть, – тыкал он пальцем в карту. – Или, в крайнем случае, здесь. В лесу, среди болот. А тут прямо Альпы какие-то.
Смыков прекрасно знал, что высшая точка Талашевского района – гора Партизанская – имеет высоту семьсот метров над уровнем моря и на гору совсем не похожа. Совершенно непонятно было, кому верить: недоступной для общего пользования оперативной карте или собственным глазам, которым чудились на горизонте настоящие горные кряжи.
– Может, вернемся? – предложил сержант, человек пожилой и семейный. – Ну их к ляду, этих воров. Пусть подавятся чужим добром.
Некоторое время в душе Смыкова чувство служебного долга боролось с чувством здравого смысла. Когда силы сторон наконец прояснились, он сказал с притворным сожалением:
– Да, видно, придется возвращаться, а не то наш «МАЗ» все топливо спалит.
Попили водички из родника и двинулись восвояси – вернее, так им только показалось. Вместо родных болот вскоре начался затяжной подъем, изрытый пересохшими балками. Везде, куда только достигал взор, виднелись покрытые скудной растительностью увалы.
– Никак заблудились! – струхнул сержант.
– Я в нашем районе заблудиться не могу! – категорично заявил лейтенант.
– Следовательно, мы не в нашем районе, – довел его мысль до логического конца Смыков.
Предположение выглядело вполне трезво, но, чтобы его осмыслить, пришлось присесть.
– А в каком мы районе? – после долгого молчания осведомился сержант.
– Будем считать, что в Европе, – сообщил Смыков. – Хотя и Азию с Африкой исключить нельзя.
– Азию… с Африкой… – эхом повторил сержант. – Мать честная!
После этого он вскочил и, витиевато обругав обоих спутников, исчез в ближайшем распадке. Не обладая уникальными способностями голубя или кошки, он тем не менее намеревался добраться до родного дома, руководствуясь одним только чутьем.
– Дурак, – сказал вслед ему лейтенант. – А ты это про Африку серьезно?
– Разуй глаза, – только и смог ответить Смыков.
После недолгого обмена мнениями решено было идти в сторону, противоположную горам, – авось встретится какая-нибудь примета, которая выведет на родину. Смыков придерживался мнения, что эта географическая чертовщина является следствием внезапной подвижки материков, лейтенант же доказывал, что горы выросли на месте Добриневского сельсовета естественным путем, как растут грибы после дождя или фурункулы после чрезмерного застолья.
Далекие вершины продолжали маячить за их спинами и спустя три часа размеренного хода, а дикий пейзаж вокруг не менялся.
– Необитаемое место, – констатировал уже порядочно утомившийся Смыков.
– Надо было вместо тебя Сизову из детской комнаты с собой взять, – вздохнул лейтенант, – Хоть бы потомство оставили.
– Жрать бы что стали, братец вы мой?
– Нашли бы чего-нибудь… Ящерицы бегают, птицы летают… Кстати, вон и дымок! Да и жареным с той стороны попахивает! Наверное, пастухи шашлык готовят.
Глотая слюнки от аппетитного запаха (как-никак последний раз ели часов десять назад, да и то всухомятку), они устремились в сторону костра, впрочем, не забыв привести оружие в боевое состояние. Желая застать людей, которые жгли костер, врасплох, последние пятьдесят метров пробирались по дну неглубокого оврага, где ящерицы просто кишели и даже одна змея встретилась.
Когда треск костра стал явственно слышен, они с разгона вскарабкались наверх и… остолбенели.
– Вот так шашлычок… – пробормотал лейтенант спустя некоторое время и попытался блевануть, да не смог – желудок был пуст.
Смыков, человек от природы стойкий и маловпечатлительный ко всему, что не касалось женщин определенного сорта, не стал ни возмущаться, ни блевать, а просто подошел к догорающему костру и принялся ногами разбрасывать головешки.
Впрочем, это уже не могло облегчить муки сержанта, убежавшего несколько часов назад. Да и узнавался он только по сапогам, стойко перенесшим действие огня, и по валявшейся неподалеку фуражке с красным околышем.
– Вот тебе и необитаемые места, – сказал лейтенант, прикрывая рот ладонью. – Кто же его так, а?
Обугленное тело сержанта было привязано к одинокому корявому дереву цепями, следовательно, сделать это могли только люди, достигшие определенного уровня цивилизации. А то, что среди золы обнаружился покрытый окалиной пистолет, указывало, что уровень этот не так уж высок.
Смыков поднял фуражку, тут же развалившуюся на две половины, скрепленные между собой только козырьком. Вся она была пропитана кровью и оттого непривычно тяжела.
– Значит, не мучился, – констатировал Смыков. – Мертвого жгли… А рубанули, похоже, топором… Сзади…
– Не-е, – возразил лейтенант, все еще старавшийся держаться на дистанции. – От топора след короче должен быть… А тут через всю тулью… Скорее всего – сабля… Похоронить бы его надо.
– Как мы его, братец вы мой, похороним? Земля как камень, а у нас даже ножа нет. Пусть повисит, пока мы за подмогой сходим. Надо оформить по сотой статье – убийство с особой жестокостью. Прокурор, думаю, поддержит.
– Юморист ты, Смыков, – скривился лейтенант. – Медведь здесь прокурор. Слыхал такую прибаутку? Ноги надо уносить, пока не поздно.
Смыков тем не менее составил краткий протокол осмотра места происшествия, приобщив к нему в качестве вещественных доказательств испорченный огнем пистолет и сильно обгоревшее удостоверение личности. Лейтенант скрипел зубами от злости, однако терпел.
Закончив бумажные дела, пошли куда глаза глядят, наудачу. Смыков заикнулся было, что надо искать ручей и идти вниз по течению, но лейтенант демонстративно игнорировал его слова. И горные кряжи, и дымок догорающего костра уже скрылись за горизонтом.
Деревню они обнаружили совершенно случайно, по мычанию коровы, внезапно нарушившему зловещую тишину. Оба, не сговариваясь, присели и поползли на этот звук, столь неожиданный в таком диком месте. С гребня холма открылся вид на кучу каменных построек, обнесенных земляным валом. Дальше расстилались поля, покрытые необычайно низкорослой, сильно засоренной васильками пшеницей.
– Смотрите, мельница, – прошептал Смыков. – С крыльями. Отродясь такой не видел.
– И церковь с крестом.
– Где вы такие церкви у нас видели? И крест, заметьте, не православный.
– Точно. Сектанты какие-то…
– Или католики. Я похожие церкви на Кубе видел.
– Людей вроде не заметно.
– Подождем.
В мучительном ожидании прошло не меньше часа. Хотелось есть и спать одновременно, да и мухи, непомерно расплодившиеся возле человеческого жилья, донимали. Высоко в небе появилось несколько стервятников, вероятно, принявших Смыкова и его спутника за падаль.
Из деревни не доносилось иных звуков, кроме жалобного, повторяющегося через равные промежутки времени, мычания.
– Эх, молочка сейчас… – произнес лейтенант страстно. Даже воспоминания о «шашлыке» в сапогах не могли унять его голодных мук. – Может, пойдем, а?
– Пошли, – кивнул Смыков. – Только, братец вы мой, осторожно.
Низко пригибаясь к земле, они короткими перебежками достигли деревни. Вскарабкаться на вал не удалось, так густо он зарос колючим кустарником. Ворот не было и в помине, от них остался только гнилой верейный столб.
– Без страха люди живут… Открыто, – сказал Смыков. – Не боятся незваных гостей.
– Терять просто нечего, – отозвался лейтенант. – Смотри, какая нищета. Крыши соломенные. Двери на борону закрываются.
Первый же дом, в который они зашли, поверг их в изумление и странным устройством щеколды, и скудностью внутреннего убранства, и грубой самодельной мебелью, и глинобитным полом. В комнате с очагом посредине и кое-какой медной посудой на стенах они, обшарив все углы, не обнаружили ничего, хотя бы отдаленно напоминающего съестное.
– Корову надо искать, – сказал лейтенант убежденно.
– А ты ее доить умеешь?
– Не подоим, так прирежем.
– Это, братец вы мой, уголовное дело. Сами знаете.
– Да пошел ты, законник…
Так, заглядывая во все дома подряд, они добрели до центра деревушки, где располагалось одно-единственное более или менее приличное здание – двухэтажное, с узорными решетками на окнах, крытое чем-то похожим на черепицу. Двор дома был обнесен глухим каменным забором, из-за которого и раздавалось коровье мычание.
Лейтенант тронул железную калитку, и та со скрипом подалась. В тот же момент из глубины двора с хриплым рычанием примчались два огромных лохматых пса – настоящие волкодавы. Смыков едва успел втащить своего спутника обратно и захлопнуть калитку.
– Вот и попили молочка, – сказал он разочарованно.
– А ты анекдот про корейца, который на границе собаководом служил, знаешь? – поинтересовался лейтенант, задумчиво поглаживая кобуру. – А корейцы люди культурные, в правильном питании толк понимают.
– Вы это, братец мой, бросьте, – отрезал Смыков. – Нельзя так низко опускаться. Особенно в чужой стране.
Собаки захлебывались от злого вожделения и разве что прутья калитки не грызли. Казалось, они понимают, о чем говорят люди.
Внезапно кто-то позвал собак, и они исчезли с той же быстротой, с какой до этого появились. К калитке приблизилась хрупкая женщина, одетая в черные длинные одежды – даже носки туфель не было видно. На смуглом цыганском лице горели глаза, выражение которых сразу смутило Смыкова.
Она спросила что-то на чужом языке, и он, как ни странно, понял ее. Женщина поинтересовалась, христиане ли они.
– Си, синьора, – машинально ответил Смыков.
– Перекрестись.
Смыков не раз видел, как крестятся верующие на Кубе, и довольно правдоподобно воспроизвел этот жест.
– Войдите, – сказала женщина.
Ее испанская речь сильно отличалась от той, к которой привык Смыков, но была понятна почти в такой же степени, как современному россиянину понятен церковно-славянский язык.
Ни разу не обернувшись, женщина провела их в дом и усадила за стол в просторной, чисто побеленной комнате, единственным украшением которой было черное дубовое распятие на стене.
– Вы чужестранцы? – спросила она.
– Да, – ответил Смыков. – Но вам не следует нас бояться.
– Недавно здесь побывали чужестранцы, непохожие на вас. Они убили пастухов и угнали наши стада. Падре сказал, что это слуги лукавого. Они не понимают нашего языка, не умеют креститься и питаются сырым мясом своих коней.
Лейтенант, ни слова не понимавший в их разговоре, каким-то чудом догадался, что речь идет о еде, и стал тыкать пальцем в свою широко открытую пасть.
– Жрать, мадам! Эссен! Ай увонт ит!
– Вы голодны? – спросила женщина.
– Немного, – засмущался Смыков.
Она кивнула, удалилась в соседнюю комнату и спустя пару минут вернулась с подносом в руках. Угощение состояло из кисловатого красного вина, хлеба, овечьего сыра и дюжины сырых яиц.
– Я не готовлю себе горячую пищу, – сказала женщина, словно извиняясь.
– Почему? – задавая этот вполне невинный вопрос, Смыков не знал, что именно он и сгубит его.
– Я усмиряю свою плоть, сеньор чужестранец. – Женщина потупила глаза. – На меня наложена епитимья.
– Какой же грех вы замаливаете, сеньора? – галантно поинтересовался он.
– Прелюбодеяние, – едва слышно ответила женщина. – Падре грозится, что, если я буду упорствовать в этом грехе, он передаст меня в руки святой инквизиции.
– А вы… упорствуете? – чувствуя в ушах хмельной звон, а в паху сладкий зуд, прошептал Смыков.
– Увы, – печально призналась женщина. – Не помогает ни власяница, ни самобичевание. Наверное, в меня вселился бес похоти. Все говорят,,что я кончу жизнь на костре.
– Подождите… – здравый смысл еще не до конца покинул Смыкова. – Костер, инквизиция… В какой стране мы находимся?
– В Кастилии, сеньор чужестранец.
– А какой нынче год? – жуткая догадка промелькнула в его голове.
– Не знаю. Я неграмотная.
– А кто сейчас у вас король?
– Раньше мы молились за дона Хуана… Это имя ровным счетом ничего не говорило Смыкову, в учебе делавшему главный упор на диамат и научный коммунизм, а вовсе не на историю. Ощущая себя человеком, с завязанными глазами ступившим на канат, он успел еще задать несколько вопросов.
– Куда подевались ваши люди?
– Бежали в город, под защиту пушек.
– А вы почему остались?
– Моя жизнь ничего не стоит в сравнении с имуществом падре. Если я сохраню его, мне обещано прощение всех грехов, как прошлых, так и будущих.
– Так, значит, вы служите у падре?
– С детских лет, сеньор чужестранец. Я сирота.
– И давно вас искушает бес похоти?
– С тех пор, как я помню себя.
– А сам падре не пробовал изгнать беса?
– Неоднократно, сеньор чужестранец, – с детской наивностью ответила она. – Раньше ему даже удавалось утихомирить проклятого на денек-другой. Но теперь падре одряхлел и утратил телесную силу. А другие мужчины только еще больше раззадоривают беса. Ах, я несчастная…
Лейтенант, не преминувший воспользоваться тем, что напарник отвлекся, быстро расправился с угощением и теперь сгребал в ладонь крошки со стола.
– Ты, Смыков, кончай, – сказал он, сыто рыгнув. – Разболтался не по делу… Трогаться пора. Попросим припасов в дорогу и уходим.
– Что? – рассеянно переспросил Смыков. – Ты один иди… Скажешь там, дескать, я задержался… Дня на три… Я прошлый отпуск не догулял. Мне положено…
– Ну и оставайся, бабник! – Лейтенант вскочил. – Черт с тобой! Вспомнишь меня, когда на костер голым задом сядешь! А начальству я всю правду расскажу! Как ты из-за юбки о службе забыл!
Однако служба, долг, присяга и даже собственная безопасность совершенно перестали интересовать Смыкова. Неведомая сила уже потянула его к этой худенькой чернявой женщине, потянула неудержимо, как Матросова к амбразуре, как Рабиновича к земле обетованной, как козла в огород.
– Мне приходилось изгонять из женщины беса похоти, – сказал он придушенным голосом, с трудом подыскивая нужные испанские слова. – Я буду рад, если смогу хоть чем-то отблагодарить вас за гостеприимство…
Беса решено было изгонять на широкой кровати падре, под сенью чудодейственного распятия, изготовленного якобы самим святым Антонием и содержащего в себе щепку Животворного Креста, на котором закончил земную жизнь Спаситель.
Все эти сведения Анхела (так звали черноглазую служанку) торопливо сообщила Смыкову, снимая свое скромное полумонашеское одеяние. Нижнего белья под ним не оказалось (впрочем, как позже убедился Смыков, его не носили и кастильские дворянки), зато имелась власяница – грубо связанная из конского волоса короткая безрукавка, действующая на кожу наподобие наждачной бумаги, – а также целый набор ладанок, деревянный лакированный крест и тяжелая медная иконка с цепями.
После бурных уговоров Анхела позволила Смыкову стащить с себя власяницу, зато расстаться с остальной амуницией категорически отказалась. Из-за этого во время любовных ласк она издавала мелодичный звон, совсем как новогодняя елка при землетрясении.
В худеньком легком теле, на котором все торчало – что ребра, что грудь, что ключицы, – и в самом деле таилась прямо-таки бесовская страсть. Очень скоро Смыков оказался внизу, и Анхела, беспрестанно бормоча молитвы, ерзала на нем, словно грешник на сковородке, крутилась, как флюгер в бурную погоду, подпрыгивала, точно мячик для пинг-понга. Распущенная черная грива моталась наподобие боевого бунчука, маятниками раскачивались ладанки, лязгали цепи, острые груди хлестали Смыкова по лицу.