Коротко говоря, ее слова означали, что пещеры предназначены для сновидцев, которым близость других спящих и чужих сновидений мешает сосредоточиться на собственных. Ну как чуткого и не очень опытного певца может сбить с толку нетрезвый хор в трактире на углу – например.
— Ого! – отозвался я.
Был так взволнован внезапно открывшейся мне тайной тубурских пещер, что забыл все остальные слова – не только хохенгрон, но и обычную речь.
— Как будто жду как будто желаю узнать глубоко ли как будто летал нырял в той темной тихой скрывшей как будто тебя как будто оберегающей? – внезапно спросила женщина.
Жизнь все-таки поразительная штука. Если бы мне когда-нибудь сказали, что в один прекрасный день легендарные Сонные Наездники станут интересоваться содержанием моих скромных сновидений, я бы, наверное, обиделся. Потому что можно, конечно, подшучивать над людьми, почему нет. Но вот так открыто издеваться — это уже перебор. Совсем не смешно.
Даже когда живешь, стараясь не забывать, что возможно вообще все что угодно, как-то не учитываешь, что формула «все что угодно» включает события, о которых как о невозможных – и то не думаешь. И вообще никак о них не думаешь, потому что они – немыслимы.
Однако сейчас мне следовало не ликовать, а собраться, чтобы дать точный ответ. Хвала Магистрам, собеседники меня не торопили. Терпеливо ждали, пока я мучительно вспоминал, какими словами можно описать, к примеру, северный ветер. И чем должна отличаться от него характеристика южного? И... Слишком много вопросов!
— Не волнуйся. Это не школьный экзамен, — вдруг сказал мужчина. – И не важное дело. Нам просто интересно с тобой говорить. Это развлечение, радость. Стараться совсем не надо.
Он был прав. Я наконец расслабился и сразу составил нужную фразу – примитивную, зато довольно точно описывающую мой сон. А больше ничего и не требовалось.
— Как будто в той темной тихой скрывшей как будто меня как будто оберегающей как будто летящий свистящий сокрушающий как будто пришедший как будто из темного ледяного высокого как будто летящий шелестящий очаровательный как будто явившийся из как будто огромного безбрежного теплого земное соединяющего как будто обнявшись вместе как будто вдыхая выдыхая замирая как будто искали глубокий покой в темном сияющем как будто замерли как будто нашли.
Ну, то есть я, как мог, пересказал им свой сон о ветрах, которые спали в обнимку в моей пещере. И выслушал ответ. И поблагодарил. И стал слушать дальше. Мы говорили еще примерно полчаса, почти не пользуясь обычной речью, – о такой роскошной практике я и мечтать не смел. Но пересказывать наш диалог близко к тексту не стану, а то вы, того гляди, меня поколотите. Во всяком случае, на лице сэра Макса отчетливо написано желание стукнуть меня табуреткой. Примерно так обычно выглядел наш профессор литературы Халли Мао Тактаго, рецензируя студенческие сочинения, и дело почти всегда кончалось красивой дракой, в духе начала Эпохи Орденов, только без магии. Вспоминать об этом приятно, но воспроизводить все же не хотелось бы.
Проблема в том, что, если пересказывать нашу тогдашнюю беседу нормальным человеческим языком, большая часть ее потаенных смыслов теряется безвозвратно. Впрочем, ладно, обойдемся без них.
Женщина сказала, что мой сон о ветрах, спрятавшихся в пещере от ливня, – это добрый знак, хорошее начало долгого перехода через Тубурские горы. Мужчина же сокрушался – как жаль, что такой прекрасный сон достался неопытному сновидцу. Потому что опытный сразу определил бы, был ли это так называемый Глубокий Скрытый сон, существующий в собственном отдельном пространстве и никоим образом не связанный с так называемой реальностью, или же Легкий Тонкий сон, события которого тесно переплетены с происходящим наяву и нередко становятся ответами на важные вопросы. Сам он предполагал второй вариант. Сказал — дескать, всегда был уверен, что здешние ветры не любят весенние ливни, хоть и не подозревал, что неприязнь побуждает их прятаться в пещерах.
При этом оба Сонных Наездника говорили со мной снисходительно, как с приезжим балбесом, ничего не смыслящим в сновидениях, каковым я, собственно, и являлся. И одновременно уважительно и очень серьезно, как с равным. Такое противоречивое обращение к собеседнику – одна из характерных особенностей хохенгрона, дополнительное выразительное средство. В моем случае оно означало похвалу моим сновидческим способностям, сожаление, что они до сих пор не получили должного развития, настоятельную рекомендацию немедленно заняться искусством сновидений у какого-нибудь стоящего мастера и обещание скорого успеха.
То есть напрямик об этом не было сказано ни слова. Меня не учили уму-разуму и не давали непрошеных советов. Однако я все понял и принял к сведению. Даже если захотел бы отмахнуться и забыть, все равно не смог бы. Сказанное в лоб куда легче игнорировать, чем подобные вкрадчивые, но внятные намеки — по крайней мере, мне.
А как красиво они со мной попрощались, слышали бы вы. Покровительственное: «Теперь ступай, отдохни, приятного тебе вечера» — и одновременно: «Как будто встретимся сияющие как будто во тьме» — традиционная формула расставания Сонных Наездников, они так не то что к иностранцам, а к родным и друзьям не обращаются. Только друг к другу.
Я уже не знал, что и думать. Поэтому вовсе не стал размышлять, а просто вернулся в свою гостиницу – бегом. Несся, подпрыгивая и приплясывая, во весь опор до самого Соиса, да еще и арии из популярных опер распевал, на потеху окрестным лесам. Еще никогда в жизни так перед незнакомыми деревьями не позорился.
Зато не взорвался.
Собираясь в поездку, я кинул в сумку несколько самопишущих табличек. То есть я, конечно, ни на минуту не забывал, что еду в Тубур не ради удовлетворения научного любопытства, а по служебному делу – искать пропавшую леди Кегги Клегги, свою бывшую однокурсницу, ныне придворную даму, доверенного друга нашего короля и, что важнее всего, живого человека. Уж не знаю, что может быть серьезней.
Но как довольно опытный путешественник, я отдавал себе отчет, что дорога к месту происшествия будет долгой. И случиться может все что угодно. В том числе разные интересные вещи. И глупо выйдет, если я просто положусь на свою дурацкую память. Она у меня очень хорошая. Но кратковременная, как почти у всех студентов. То есть, расставшись с Сонными Наездниками, я был способен воспроизвести наш разговор практически слово в слово. А, скажем, три дня спустя едва ли вспомнил бы половину. И у меня были некоторые основания опасаться, что к моменту возвращения домой я, скорее всего, вообще начну думать, будто удивительная встреча в Эоисе мне приснилась, а это уже ни в какие ворота. Потому и взял таблички — чтобы собственным воспоминаниям легче было поверить потом, когда путешествие в Тубур останется далеко позади... Ай, ладно. Вам-то я зачем вру?
«Несколько» табличек – это вообще-то четыре дюжины. Такого количества хватило бы на добрую половину «Энциклопедии Мира» — если аккуратно писать. Ясно же, зачем я так запасался и какие у меня были тайные планы. Ни одной мало-мальски серьезной книги о жизненном укладе и обычаях тубурских горцев до сих пор нет. Несерьезных, впрочем, тоже. Даже сэр Манга Мелифаро, при всем моем безграничном к нему уважении, пробыл в Тубуре совсем недолго. Наверняка поболтал с трактирщиками в Соис Боис Эоисе; потом, возможно, посетил еще несколько поселений, но доверительных отношений не то что с Сонными Наездниками, а даже с рядовыми Мастерами Снов не завел. Просто не успел, как я понимаю, — ему же весь Мир надо было объездить. Да и формат энциклопедии не предполагает глубокого исследования – только самые общие сведения, по верхам.
И вот эту прореху я надеялся собственноручно залатать. На многое не претендовал – решил, пусть это будут просто путевые заметки. Плюс основные сведения о хохенгроне, по которому я, как ни крути, единственный более-менее компетентный специалист в Соединенном Королевстве, пора бы уже самому это признать. Плюс хотя бы поверхностный анализ особенностей тубурской кухни, до сих пор вообще никем не исследованной, а этот фактор оказывает на человеческую жизнь огромное влияние. И, конечно, все, что я смогу разузнать о сновидцах и сновидениях – чем больше, тем лучше. Ничего страшного не случится, если я стану задавать окружающим чуть больше вопросов, чем это необходимо для поисков Кегги Клегги. А потом конспектировать полученные ответы – никакого ущерба для основной задачи, четверть часа перед сном, трубку и то дольше курят, не о чем тут говорить.
Даже смешно теперь вспоминать, как я убеждал себя, что имею полное право вести путевые заметки, какие нелепые оправдания придумывал. Хотя вроде бы и так ясно, что делу от записок никакого ущерба, скорее уж дополнительная польза.
Однако штука не в том, что я такой уж дурак – хотя и это тоже. Просто я с самого начала, еще до отъезда, предчувствовал, что мое путешествие в Тубур будет очень удачным. И в глубине души суеверно опасался, что, если поставлю себе сразу две цели, вся удача может израсходоваться на одну из них. Например, книжка у меня получится отличная, а вот леди Кегги Клегги я так и не найду. Что было бы очень нечестно по отношению к ней. И к встревоженному ее исчезновением королю. И к сэру Джуффину, который на меня положился. Никуда не годится!
Но это я сейчас, задним числом, понимаю и даже могу сформулировать. А тогда просто маялся. И, запечатлев на самопишущей табличке все подробности встречи с Сонными Наездниками, испытал не только законную гордость хорошо проделанной работой, но и смутное раскаяние.
Впрочем, добрая порция горячего вина помогла мне справиться с этой напастью. Расплатившись с хозяйкой за ужин и заодно выспросив у нее рецепт творожных блинов, скрасивших мое утро, я отправился спать, заранее предвкушая предстоящее удовольствие. После беседы с Сонными Наездниками мне казалось, что с этого дня мои сновидения переполнятся такими чудесами, что даже мечтать о них заранее бессмысленно – воображения не хватит.
Ну, в некотором смысле так и вышло.
Мне приснился сэр Джуффин Халли, Почтеннейший Начальник Тайного Сыска и, стало быть, лично мой. Само по себе это неудивительно – всем время от времени снятся обстоятельства их жизни и люди, с которыми приходится иметь дело наяву. В том числе начальство, чем оно хуже прочих.
Но облик и манеры шефа оказались для меня, скажем так, некоторой неожиданностью.
Вообразите себе, что человеческое тело стало прозрачным сосудом, внутри которого пылает белый огонь и одновременно льется вода, темная до черноты, как на большой глубине. Это все равно не очень-то похоже на представшее мне зрелище, но лучше я не объясню – слов не хватает, хоть на хохенгрон переходи.
При этом лицо сэра Джуффина сохраняло вполне человеческие черты. По крайней мере, я сразу его узнал. К сожалению.
Сказать, что шеф был ужасен, – меньше, чем просто промолчать. «Ужас» — это все-таки вполне человеческое чувство. Его можно испытать, а потом как-то прийти в себя и жить дальше. Возможно, даже очень неплохо жить. Долго и счастливо, лишь изредка содрогаясь от неприятных воспоминаний. А облик сэра Джуффина, похоже, был создан специально для того, чтобы пугать каких-нибудь демонов из иных Миров, у которых свои представления об ужасном и свои способы приходить в чувство после встречи с ним. Человеку же вроде меня, по идее, полагалось не испугаться, а просто упасть замертво. Или, скажем, превратиться в стоглавое чудище, или рассыпаться на миллион паникующих песчинок, или стать криком, длящимся вечно, – это уж как повезет. Потому что есть вещи, которые людям созерцать не положено, они попросту не способны уместиться в человеческое сознание, будь ты хоть сто раз какой-нибудь Великий Магистр. И открывшийся мне облик сэра Джуффина явно из их числа.
Однако я смотрел на шефа и каким-то образом оставался в живых. Даже не превращался ни во что. Думаю, потому, что это все-таки был сон, а во сне мы все немножко больше чем люди. Или не больше, а просто — другие. Наверное, так.
И, кстати, с точки зрения существа, которым я становлюсь во сне, видение мое было не только ужасно, но и ослепительно красиво. Все теоретики искусства, чьи труды я успел прочитать однажды зимней ночью, спешно готовясь к очередному экзамену, в один голос утверждают, будто ужасное не может быть красивым и наоборот. Всегда подозревал, что они ошибаются, а теперь знаю точно.
Но долго любоваться кошмаром мне не пришлось. Мой начальник открыл сияющий рот, оттуда вырвалось несколько языков пламени, явно символизирующих гнев, который он ленился испытывать, но считал своим долгом демонстрировать, и объявил:
— Сэр Нумминорих, ты болван!
Строго говоря, ничего нового о себе я в тот момент не узнал. Но все равно очень удивился. Слишком уж неуместно выглядело простое и понятное человеческое слово «болван» в этих немыслимых огненных устах. Одно из двух — или вы сияете убийственным великолепием, или ругаетесь безобидными словами. И выбор лучше сделать заранее. В противном случае ваша жертва может прийти в состояние, которое безымянные авторы «Маятника вечности» называют смешным словосочетанием «когнитивный диссонанс», а присутствующий здесь сэр Макс красивым словом «охренеть». И, чего доброго, перестанет вас бояться – просто от растерянности.
Именно это со мной и случилось. Теоретически я понимал, что от ужаса должен пребывать на пороге смерти, а на практике с трудом сдерживал смех – явно не тот эффект, ради которого все затевалось.
— Ты прав, — будничным тоном сказал сэр Джуффин. – Вид у меня совершенно неуместный. Явный перебор. И совсем не то, что требуется в данных обстоятельствах. Надо было скорчить умильную рожу доброго дядюшки и ласково проворковать, что таким болванам, как ты, не место в Тайном Сыске. Вот тогда бы тебя проняло.
Еще бы. Мне, собственно, одной этой фразы с лихвой хватило, чтобы захлебнуться отчаянием, как холодной речной водой, камнем пойти ко дну и выплыть, только вспомнив, что это – просто сон. Наяву меня вроде бы пока никто со службы не гонит, а значит, погибать не обязательно.
— Если ты до сих пор не понял, что твои здешние сновидения – много больше, чем просто пустые сны, ты еще худший болван, чем я думал, — устало сказал сэр Джуффин.
Выглядел он теперь вполне обычно, только алое пламя все еще плясало на лице, старательно символизируя начальственный гнев, который шеф по-прежнему не трудился испытывать. Вместо гнева его переполняло гораздо более неприятное для меня чувство – разочарование. Оно было похоже на копоть, скопившуюся в районе прозрачного лба.
Я открыл было рот, чтобы сказать: я же здесь всего сутки, погодите, дайте время разобраться, — но не успел.
— Все ты прекрасно знаешь, — рявкнул Джуффин. – И о Тубурских горах, и о своих снах. Но почему-то продолжаешь притворяться болваном. Ладно бы передо мной — перед собой. Впрочем, догадываюсь почему. Ты вбил себе в голову, будто болванам легче живется. В каком-то смысле так оно и есть. Быть щепкой, скачущей по волнам, определенно проще, чем морем, которое ее несет. Но при этом море – всемогущая стихия, а щепка совершенно беспомощна. Ты бы уж определился, чего на самом деле хочешь. Щепка ты или море, сэр Нумминорих? Вот в чем вопрос. Как скажешь, так и будет.
Я снова открыл рот, собираясь ответить, что не хочу быть ни тем ни другим – в смысле, не хочу превращаться ни в море, ни тем более в щепку. Во сне я обычно очень прямолинеен и совсем не понимаю метафор, хоть и трудно в это поверить сейчас, наяву.
К счастью, сэр Джуффин снова не дал мне высказаться. А то «болван», пожалуй, показался бы ему слишком мягким определением.
— Почему ты не поговорил с ветрами? – сурово спросил он.
И я, конечно, сразу понял, о чем речь.
Сперва я хотел сказать – но это же был просто сон. Сведения, полученные во сне, не могут пригодиться наяву. Зачем ради них хлопотать?
— Чушь, — отмахнулся сэр Джуффин. – Глупое, недостойное вранье.
Я почувствовал, что шеф близок к тому, чтобы вспомнить, каково это – сердиться по-настоящему. Но все-таки передумал.
— В тот момент ты знал цену своему сновидению, — уже спокойно сказал он. – Прекрасно все понимал. Твое желание расспросить ветры про Кегги Клегги было не просто удачным решением, но естественной, единственно возможной реакцией на происходящее. И все-таки ты промолчал. Почему?
Я наконец смог ответить ему не мысленно, а вслух:
— Просто постеснялся их беспокоить.
— А вот это правда, — согласился сэр Джуффин. – Самая страшная из всех правд о тебе.
Я был совсем сбит с толку. Ничего такого уж страшного я в застенчивости не видел – ни наяву, ни тем более во сне. И никакого особого вреда от нее до сих пор не было. Вроде бы. Или?..
— Застенчивость — это просто один из способов нравиться другим людям, — сказал шеф. – Точнее, защититься от их неприязни. Не мешать, не раздражать, не навязывать себя. Быть комфортным и незаметным. Вполне разумное поведение в детстве, когда ты слаб и зависишь от других. Взрослому оно не к лицу. А для могущественного человека – немыслимо. Если так уж приспичило срочно всем понравиться, пускай в ход обаяние. При должном подходе оно может стать оружием столь совершенным, что даже убивать никого не понадобится — вообще никогда, прикинь.
Но я-то не могущественный человек. Просто хороший нюхач, — хотел сказать я. Но не успел.
— Достаточно того, что ты взрослый, — отрезал сэр Джуффин. – Взрослый человек, служащий Тайного Сыска, действующий по моему заданию и личной просьбе короля. И, как выяснилось, очень удачливый сновидец. В первую же ночь, проведенную в Тубуре, ты получил прекрасный шанс выяснить местонахождение пропавшей леди. И благополучно этот шанс прохлопал. Причем не потому, что глуп и ничего не понял, – это как раз было бы простительно, все мы время от времени становимся изумительными дураками. Но ты не таков. Сразу смекнул, что ветры могут знать гораздо больше, чем люди. А все равно промолчал, как мальчишка, у которого всего-то забот – выпросить конфету или продолжать застенчиво сидеть под столом, где привык прятаться, когда приходят гости.