Они присели за стол. Юра включил телевизор, по которому уже шло поздравление президента. Алкоголя на столе, как и договаривались, не было, зато стояло две бутылки минеральной воды и одна – газированной.
– Что тебе налить? – Спросил Юра.
– Минеральной.
От вида как он разливает минералку в высокие бокалы, Лека чуть не расхохоталась, но заставила себя оставаться серьезной. Ощущение, что «что-то не так» усилилось, но и его она подавила.
– А как ты хотела? – Подумала. – Это же первый раз у тебя. Конечно, будет и глупо, и неловко. Другие женщины это все проходят в четырнадцать, так что не жалуйся.
Между тем, президент закончил речь, и под звук курантов Юра встал и произнес:
– За нас. Чтобы этот новый год был нашим первым в череде многих.
Лека улыбнулась, и тоже встала. Они соприкоснулись бокалами и выпили.
Далее Юра принялся ухаживать. Наложил Леке на тарелку разнообразных приготовленных мамой закусок, и принялся есть да нахваливать.
А она злилась. Все, что происходило, почему-то создавало ощущение натянутого ботинка на размер меньше, чем нужно. Вроде и ходить можно, но давит так, что хоть волком вой. И чем дальше – тем хуже.
Поев, Юра включил музыку и пригласил ее танцевать. Когда его руки сомкнулись на Лекиной талии, и животом она ощутила его живот, стало чуть легче. Приятно было чувствовать себя защищенной в этих крепких объятиях, и тихонько покачиваться в такт мелодичной музыке.
…А я нашел другую. Хоть не люблю, а целую.
А когда я ее обнимаю, все равно о тебе вспоминаю…
Музыка играла, мелодичный голос выводил слова, они танцевали.
И вдруг мелодия изменилась, и зазвучала совсем другая песня. Юра не отпустил Леку, с явным намерением продолжить танцевать, а ее словно ушатом горячей воды окатило. Ноздри наполнились мужским запахом парфюма и чистого тела, а сердце – воспоминаниями.
Я запомню тебя, ты себя сбереги
В равнодушие тем, кто плюет нам в сердца
Я тебя сохраню как последний патрон
Каскадерам любви не положен дублер
И запах, совсем другой, запах брезентовой палатки, запах Женьки, запах ее тела, доверчиво сжимающегося в Лекиных объятиях, соль ее слез на щеках, и горячий шепот:
– Я с тобой, мелкая. Я тебя никогда не оставлю.
И новый, 1998 год, вместе, только вдвоем, и любовь – такая, что сердце сжималось в судорогах счастья, и не хотелось шевелиться, настолько было хорошо и чудесно. И первая близость, такая трепетная, будто держишь в руках новорожденного котенка, и боишься случайным прикосновением навредить, испугать…
…Время года – зима, время года – терять
Ты уже потерял, но еще не остыл ко мне
Время года – зима, мы рискуем не встать
Мы рискуем растаять без сопротивления…
Она почувствовала, как Юрины губы касаются ее губ, и распахнула их навстречу его поцелую. Они были холодными и влажными, но это не имело никакого значения.
…Возвращаюсь домой
Начинаю курить
Сигаретной смолой
Выжигаю любовь
Начинаю цедить
Южные коньяки…
Кружилась голова, стучало сердце, и прошлое сливалось с настоящим, разбиваясь на осколки, круша и ломая все на своем пути.
…Время года – зима. Время года – не сметь…
Что-то пришло, накрыло с головой, и будто ластиком стерло все то, о чем Лека думала и мечтала.
Она вырвалась из Юриных объятий, отошла в сторону, и отвернулась. Все ее тело била дрожь.
– Это не я, – прошептала она тихо, – прости, но это не я.
– Что не ты? – Он подошел сзади, положил руки ей на плечи, но она вырвалась.
– Все это – не я. Я так не могу.
– Да чего ты не можешь?!
Она не ответила – бросилась в прихожую, схватила наугад пальто, ботинки и выскочила из квартиры. Босиком бежала по холодным ступенькам, молясь про себя – только бы он не стал догонять, только бы не стал! Почему-то объясняться с ним не было никакой возможности, никаких сил.
Только пробежав половину расстояния, отделявшего Юрин дом от корпуса детдома, Лека остановилась наконец, обулась и надела пальто. И было уже не понять, отчего бьет ее дрожь – то ли от внутреннего напряжения, то ли от холода.
…Каскадерам любви не положен дублер…
Ни одной мысли не осталось в голове, все ушло в дрожь. Она еле-еле добрела до корпуса, с трудом поднялась в свою комнату, и, не раздеваясь упала на кровать. И почти сразу услышала из коридора свист.
Встала, скинула пальто, и открыла дверь. Кивнула Игорю, и посторонилась. Сил разговаривать по-прежнему не было.
Они сели на пол, прислонившись спинами к горячей батарее, и молчали, не глядя друг на друга в темноте.
– У тебя есть тайны? – Спросил вдруг Игорь, когда Лека уже подумала, что обойдется без разговора. Не обошлось. И как это обычно бывает, тема разговора оказалась ровно той, которая волновала и Леку тоже.
– Есть, – кивнула она, по-прежнему глядя только впереди себя и не поворачиваясь к Игорю.
– И у меня есть. Но я боюсь, что если мою тайну узнают, они не захотят больше дружить со мной.
Лека вздохнула. Дрожь немного спала, но нервы все равно пошаливали, и, откровенно говоря, она понятия не имела, что сказать мальчику.
– И чего ты хочешь? – Спросила она.
– Понять, стоит ли им говорить.
Вот тебе и выбор, Елена Борисовна… Отвечай давай, чего замолчала? Расскажи ему о правде, о том, как важно оставаться собой. Расскажи, как по сути врешь всем этим людям уже несколько лет, ибо что есть умолчание правды, как не такая же ложь?
– Чем ты рискуешь, Гарик? – Спросила она.
– Если они узнают – они могут не захотеть больше дружить со мной. Объявят бойкот, и я останусь один.
– Тогда зачем им говорить?
Он повернулся к ней, и даже в темноте было видно, как блеснули глаза.
– Потому что так получается, что они дружат не со мной. Они же меня не знают, получается. А я, получается, подлец и лгун.
Лека откинула голову назад, глядя в потолок, и чуть не застонала. У нее не было ответов. Более того – она могла бы задать Игорю ровно те же вопросы, что он задавал ей.
Но он был маленьким, а она большой. И ответы положено было давать ей.
– Я думаю, это просто выбор, Гарик, – сказала она, – что для тебя важнее? Чтобы они знали тебя настоящего, или чтобы они дружили с тобой любой ценой? И если первое – лучше сказать им, понимая, что ценой этого знания может оказаться потеря дружбы. А если второе – тогда молчи, понимая, что цена этого – боль от того, что ты не можешь сказать правду.
– Всегда есть цена, да? – Спросил Игорь.
– Всегда.
Они долго молчали, каждый по-своему обдумывая Лекины слова.
– А что, если я скажу тебе? – Задал он вопрос, которого Лека боялась больше всего. – А ты скажешь, стоит ли им говорить?
Вот тебе, большая и взрослая… Не заметила, как доросла до того, что подростки хотят переложить на тебя хотя бы часть своей ответственности. Этого ты хотела, когда так стремилась повзрослеть?
– А ты не боишься, что я тоже отвергну тебя, если узнаю? – Спросила она.
– Ты же взрослая. Ты поймешь.
В этом был смысл, конечно же был, но, возможно, его было чуть меньше, чем способен был увидеть Игорь в свои неполные пятнадцать лет.
– Взрослые не всегда понимают, – вздохнула Лека, – и даже тут у тебя не будет гарантий.
Она повернула голову и посмотрела на профиль Игоря. И в том, как он сжал губы, как напряглись его скулы, как уставились в одну точку глаза, она увидела вдруг себя – старую, непримиримую, принципиальную. Куда все это делось? Куда пропало?
– Я мало знаю о взрослых, – сказал Игорь, – наверное, у нормальных детей больше шансов как-то их узнать, а нам остается только ждать, пока мы сами станем взрослыми.
От горечи этих слов Леке окончательно стало не по себе. И снова захотелось погладить Игоря по голове, и сказать ему хоть что-то, что могло бы его утешить. Но таких слов не было. Может быть, для этого Лека сама еще была недостаточно взрослой.
– Значит, никогда нет гарантий? – Спросил он.
– Никогда. Ты просто делаешь и смотришь, что получится, вот и все.
И тогда он задал второй вопрос, которого Лека боялась не меньше, чем первого.
– А какой выбор сделала ты?
Вот тебе, детка! Получай. Ну и что ты будешь отвечать этому мальчику? Хватит ли тебе духу сказать правду, понимая, что за этим последует, или солжешь, давая ему ложный пример?
– Я выбрала молчать.
Он посидел еще немного, и молча ушел, едва кивнув на прощание. Лека же осталась у батареи до утра. Она не знала, чего ждать от следующего дня, и не хотела от него ждать.
В эту ночь она и правда выбрала молчать.
Глава 3. Гроза.
Глава 3. Гроза.
За завтраком Лека была молчаливой и мрачной, Аллочка же щебетала без умолку:
– А потом мы танцевали, и он меня поцеловал, и мы стояли на балконе и смотрели на салюты! Такая красота! И он меня обнимал, и было так хорошо, так хорошо, Леночка!
Лека слушала все это, изредка кивала и ковыряла вилкой в тарелке с омлетом. Она выпила уже три чашки кофе, и все равно хотела спать – сказывалась бессонная ночь на полу у батареи.
Иногда она оглядывала столовую в поисках Игоря, но тот не показывался. Она уже совсем было решила поискать его в комнатах после завтрака, как он появился на пороге, прошел мимо, кивнув, и сел за стол к друзьям.
Вот так, большая и взрослая. Помогла мальчику сделать выбор. Только правильный ли?
Настроение стремительно портилось, хотя, казалось бы, портиться ему уже некуда. Лека пропустила Аллочкин вопрос и включилась только на ее недоуменный взгляд.
– Прости, что ты сказала? – Спросила.
– Я спросила, как прошел твой вечер с Юрой, – обиженно сказала Аллочка, – но ты меня совсем не слушаешь.
– Я отвлеклась всего на секунду, – возразила Лека, – извини. Вечер прошел хорошо, но, думаю, я больше не буду с ним встречаться.
– Почему? Что произошло? Он был груб? Он приставал к тебе?
Лека чуть не расхохоталась. Ну что же это такое? Что за мир такой, где наивные девочки считают, что поводом для прекращения отношений может стать такая глупость, как проявление сексуального желания мужчиной?
– Нет, просто я поняла, что никого не хочу сейчас.
– Леночка, но ты одна уже так долго… – Алла взяла ее за руку. – Я понимаю, что было в твоей жизни что-то, что сильно травмировало тебя, но кажется, пришло время зализать раны и начать заново.
– Это не тебе решать, – сказала Лека, отдергивая руку.
Секунду обе молчали – одна ошеломленно, другая испуганно. Да что же это такое? Лека ошарашенно посмотрела на свою руку, перевела взгляд на обиженную Аллочку, и вылезла из -за стола.
– Извини, я… – пробормотала, – что-то со мной…
И практически выбежала из столовой.
Что за черт? Что за чертовщина с ней происходит? Как она посмела обидеть Аллочку? И не просто обидеть – в какой-то момент ей захотелось ногтями вцепиться в ее лицо, расцарапать в кровь, избить.
– Я схожу с ума? – Думала Лека, лихорадочно шагая по коридору. – Определенно, я сошла с ума. Что-то случилось вчера с Юрой, после чего у меня совсем поехала крыша.
Срочно нужно было чем-то себя занять.
– Лена, – послышался сзади голос. Директриса. Черт! Трижды черт! Сто сорок восемь раз черт! – Задержитесь за секунду.
Лека послушно задержалась, сосчитала про себя до десяти, и к моменту, когда директриса подошла близко, она уже была готова по крайней мере сходу не вцепиться ей в глотку.
Обернулась, улыбаясь, и готовясь выслушивать указания.
– Лена, у меня к вам просьба, – сказала директриса, – из-за этих длинных каникул совершенно нечем занять детей, а запланированный приезд театральной группы сорвался из-за проблем с транспортом. Я бы хотела, чтобы вы придумали что-то массовое, в чем можно было бы занять весь состав дома, и что требовало бы немалой подготовки.
– Хорошо, – ответила Лека, почти не слыша того, что ей говорят, и мечтая только об одном – убежать, спрятаться туда, где никто не сможет ее увидеть, – я все сделаю, Валентина Михайловна, не беспокойтесь.
Улыбнулась, и пошла по коридору, сумасшедшим усилием заставляя себя не бежать.
Ворвавшись к себе в комнату, Лека одним движением заперла ее изнутри на ключ, и подскочила к зеркалу.
– Ну что ты творишь? – Спросила громко. – А? Что?
Синие глаза в отражении горели огнем. Волосы растрепались, и даже губы были воспаленно-красными.
– Ты что, хочешь все испортить? Все, за что так долго я боролась, к чему стремилась? Ты хочешь испортить всю мою нормальную, спокойную жизнь? Я не дам тебе это сделать. Не смей. Поняла? Не смей! Я хочу, чтобы Сашка гордилась мной, и она будет гордиться, ясно? И никто не сможет мне помешать. Я теперь другая. Я изменилась. Я пойду сейчас и придумаю мероприятие, в котором будет принимать участие весь детский дом, а потом я пойду к Аллочке и извинюсь перед ней, а потом… потом… нет, Юре я звонить не буду – это была слишком плохая идея. Я просто пойду к Аллочке и все ей объясню.
С каждым словом сердце билось все тише и тише, тремор потихоньку уходил, и дышать становилось легче. Через полчаса Лека была уже в порядке – присела на кровать и глубоко вздохнула. Но когда она посмотрела на свои руки, то увидела, что все пальцы изгрызены в кровь. И тогда ей снова стало страшно.
***
Конечно, она помирилась с Аллочкой. Даже ходить никуда не пришлось – Аллочка сама поскреблась к ней в дверь, вошла и долго сидела рядом на кровати, гладя Леку по голове и успокаивая.
– Нет-нет, я совсем не обиделась, что ты! Просто это на тебя так непохоже, что я очень-очень испугалась, Леночка!
Ее прикосновения успокаивали гораздо больше, чем слова, и Лека не особенно слушала. Потом, окончательно успокоившись, они отправились гулять с детьми, и пока те развлекались, строя новую крепость и играя в снежки, тихо беседовали на лавочке, обсуждая указание директрисы.
– Если театральная группа не приехала, давай устроим свой театр, – предлагала Аллочка.
– За неделю не успеем, а там уже и занятия начнутся, будет не до того. Я так поняла, что главное – это найти всем занятие на ближайшие семь дней.
– Ну тогда можно какие-нибудь соревнования.
– Их не надо готовить.
В Лекиной голове зрела идея, но пока она никак не могла оформиться в слова. Она слушала Аллочку, смотрела на ребят, поневоле выискивая взглядом Игоря, и размышляла.
Озарение пришло внезапно.
– Послушай, – сказала она, – я знаю, что мы сделаем. Мы устроим не просто соревнования, а настоящую зимнюю олимпиаду – с церемонией открытия, собственно соревнованиями и церемонией закрытия. Но – что самое главное…
Она выдержала паузу, наслаждаясь вниманием Аллочки, подавшейся вперед.
– Что самое главное – мы пригласим участвовать в соревнованиях местных детей.
– Что? – Удивилась Аллочка. – Зачем?
Лекина идея не особенно ее впечатлила, но саму Леку было уже не остановить. Она с ногами влезла на лавочку и принялась ходить туда-сюда, волнуясь и проговаривая вслух носящиеся в беспорядке мысли:
– Смотри. Отчего все эти постоянные стычки с местными? Во-первых, детям некуда деть энергию, а во-вторых, местные мало что про наших знают, и в их глазах они какие-то враждебно настроенные, да еще и несчастненькие дети, обиженные судьбой. А как дети относятся к обиженным судьбой, ты сама знаешь. Моя идея решает обе проблемы – во-первых, они все перезнакомятся и увидят, как мы живем. А во-вторых, будет куда слить энергию.
Она спрыгнула с лавочки и схватила Аллочку за руки, заглядывая ей в лицо.
– Это будет здорово, вот увидишь!
– Ну не знаю, – засомневалась Аллочка, – надо рассказать Валентине Михайловне и послушать что она скажет… И потом, а как ты собираешься собирать местных? У них же тоже каникулы!
– Это как раз элементарно, – улыбнулась Лека, – схожу на местное радио и уговорю их сделать объявление. После этого дети сами сбегутся!
Ее энтузиазм оказался настолько заразительным, что уже в тот же день директриса утвердила идею, и детский дом начал готовиться к соревнованиям. Лека носилась туда-сюда, то составляя текст объявления, то утверждая виды соревнований, то следя за тем, как готовится праздничная программа открытия.
Как она и подозревала, местные дети восприняли идею с энтузиазмом – им тоже было нечем заняться в эти длинные каникулы, и они стайками шли к детскому дому записываться на соревнования. Каждому записавшемуся Лека выдавала повязку с номером, и наскоро отпечатанную на принтере программу мероприятий.
И вот наконец день икс настал. С самого утра в актовом зале девочки накрыли столы с фуршетом – расставили красиво блюда с печеньем и конфетами, перемежая их бутылками газировки. Трибуну жюри украсили красными лентами, а для спортсменов поставили две широкие скамьи.
Несколько воспитателей во главе с директрисой торжественно заняли места на трибунах, а в зал хлынули зрители – родители приглашенных местных детей, детдомовские, не занятые в соревнованиях, персонал и просто друзья и знакомые.
Когда все расселись и немного утихомирились, Лека вышла к микрофону и объявила:
– Дамы и господа! Я рада приветствовать вас на открытии первых в истории нашего дома зимних олимпийских игр! Прошу вас аплодисментами встречать спортсменов!
Под бравурный туш и аплодисменты зала, вошли спортсмены – все были одеты в одинаковые (детдомовские) спортивные костюмы и разномастные кроссовки. Десять человек представляло детский дом, и десять было из местных.
Они расселись по разным скамейкам, и начали называть свои имена в подносимый Лекой микрофон.