Восемь тридцать:
Тренировки. Оружие. Рукопашный бой. Выживание в дикой местности. Выживание в городской среде. Разведка. Связь. Мои любимые тренировки на выживание. Не забуду занятия, когда нам пришлось пить собственную мочу.
Полдень:
Дневной прием пищи. Между двумя подсохшими кусками хлеба мясо загадочного происхождения. Дамбо, чьи шуточки по тупости могут соревноваться с размером его ушей, говорит, что зараженных не кремируют, а жарят на гриле и скармливают новобранцам. Я хватаю Чашку до того, как она успевает обрушить поднос на его голову. Наггетс смотрит на свой бургер так, будто тот может выпрыгнуть из тарелки и укусить его. Дамбо скотина – малыш и так худенький.
Час дня:
Еще тренировки. В основном стрельба по мишеням. Наггетсу вместо винтовки выдали палку, и он стреляет воображаемыми патронами. Мы палим из настоящих М-16. Мишени – фанерные фигуры людей. Фанера трещит и разлетается в щепки. Лучший результат у Кекса. Я худший стрелок в группе. Представляю, что человек из фанеры – Резник, но это не помогает.
Пять вечера:
Вечерний прием пищи. Консервированное мясо, консервированный горошек, консервированные фрукты. Наггетс ковыряется в еде, а потом плачет. Вся группа смотрит на меня. Я отвечаю за Наггетса. В любой момент может заявиться Резник с проверкой, и тогда всем несдобровать, а виноват буду я. Дополнительные нагрузки, сокращение рациона… Сержант может даже снять заработанные очки. Плевать на все, главное – заработать очки и выпуститься, избавиться от Резника. За столом напротив сидит Кремень и злобно смотрит на меня из-под сросшихся бровей. Он злится на Наггетса, но еще больше злится на меня – за то, что я занял его место. Я не выпрашивал себе место командира группы. В тот день, когда сержант назначил меня на эту должность, Кремень подошел ко мне и сказал: «Мне плевать, кто ты теперь, когда выпустимся, я стану сержантом». А я сказал что-то вроде: «Ветер в спину, Кремень». Я вообще считаю, что делать из меня командира группы было глупо. А пока я никак не могу успокоить Наггетса. Он опять завел шарманку о своей сестре. Все твердит, что она обещала прийти за ним. Вот как командиру группы вести себя с малышом, который даже винтовку поднять не может? Если «Страна чудес» распыляет своих лучших бойцов, какой прок может быть от этого сопляка?
Шесть вечера:
Инструктаж «Вопрос – ответ». Мое любимое время суток, когда есть толк от общения с лучшим представителем рода человеческого. Проинформировав нас о том, какие мы бесполезные отбросы, Резник открывается и разрешает задавать вопросы. Нас больше всего волнует соревнование: правила; как выбирают лидера в случае равных очков у групп; слухи о том, что кто-то жульничает. Главное для нас – перейти на следующий уровень. Другие темы: операции по спасению и распространению (кодовое название «Малышка Бо Пип»[9], и это не шутка); что нового за оградой лагеря и когда нас переведут в подземный бункер? – Ясно же, что враг не может не заметить, чем мы тут занимаемся. Нас тут уничтожат, это только вопрос времени. Ответ всегда стандартный: «Комендант Вош знает, что делать. Ваша забота – стратегия и логистика. Ваша работа – уничтожение врага».
Восемь тридцать вечера:
Личное время. Наконец-то без Резника. Стираем комбинезоны, начищаем ботинки, драим казарму и туалет, смазываем винтовки, меняемся журналами и «контрабандными» леденцами и жевательными резинками. Играем в карты, разоряем друг друга и проклинаем Резника. Слухи, тупые анекдоты, все что угодно, только бы не слышать тишину в собственной голове. Так мы отгораживаемся от тишины, которая извергает беззвучные вопли, как вулкан раскаленную лаву. А потом – разговор, который начинается и заканчивается, как кулачный бой. Мы открываемся и закрываемся. Мы знаем слишком много. Мы почти ничего не знаем. Почему в полк набирают таких, как мы, и никого старше восемнадцати? Что случилось со взрослыми? Их увезли? Если увезли, то куда и зачем? Те, кого здесь называют гадами, – последняя волна, или будет еще одна, Пятая, в сравнении с которой первые четыре покажутся мелкой рябью? Мысли о Пятой волне прекращают все разговоры.
Девять тридцать вечера:
Выключается свет. Нужно лежать на койке без сна и изобретать новый изощренный способ избавиться от сержанта Резника. Через некоторое время это занятие меня утомляет, и я думаю о девчонках, с которыми встречался. Располагаю их в разном порядке, на какую базу попаду. Самые красивые. Самые умные. Самые веселые. Блондинки. Брюнетки. Они постепенно перемешиваются, и под конец остается только одна девочка. Это Девочка, которой больше нет, и в ее глазах снова оживает бог из школьного спортзала – Бен Пэриш. Я достаю из тайника под койкой медальон Сисси и прижимаю к сердцу. Больше нет вины. Нет горя. Я поменял жалость к себе на ненависть. Чувство вины на коварство. Горе на дух мести.
– Зомби?
Это Наггетс на соседней койке.
– Свет выключен – никаких разговоров, – шепотом отзываюсь я.
– Мне не уснуть.
– Закрой глаза и думай о чем-нибудь хорошем.
– А нам можно молиться? Это по правилам?
– Конечно, помолись. Только не вслух.
Я слышу его дыхание, слышу, как он ворочается с боку на бок.
– Кэсси всегда молилась вместе со мной, – признается Наггетс.
– Кто такая Кэсси?
– Я тебе говорил.
– Я забыл.
– Кэсси моя сестра. Она за мной придет.
– А, да, конечно.
Я не говорю малышу, что если сестра до сих пор не объявилась, то она наверняка мертва. Не мне разбивать ему сердце, это сделает время.
– Кэсси обещала. Она обещала.
Наггетс тихонько икает. Заплакал. Отлично. Никто не знает точно, но мы для себя решили, что казармы прослушиваются и Резник постоянно держит нас под наблюдением, ждет, когда мы нарушим правила, чтобы устроить выволочку. За болтовню после отбоя нам полагается недельный наряд на кухне.
– Наггетс, все хорошо…
Я протягиваю к нему руку и глажу недавно обритую голову. Сисси, когда ей было плохо, любила, чтобы я гладил ее по голове… Может, и Наггетса это успокоит.
– Эй, заткнитесь там! – шипит со своей койки Кремень.
– Вот именно, – вторит ему Танк. – Зомби, хочешь, чтобы с нас очки сняли?
Я подвигаюсь на край койки и хлопаю по матрасу:
– Перебирайся сюда, Наггетс. Я с тобой помолюсь, а потом ты будешь спать, уговор?
Матрас прогибается из-за дополнительного веса. О господи, что я делаю? Если заявится Резник с проверкой, я буду целый месяц чистить картошку. Наггетс устраивается на боку лицом ко мне, его сложенные кисти, когда он подносит их к подбородку, касаются моего плеча.
– Какую молитву она с тобой читала? – шепотом спрашиваю я.
– Вот сейчас улягусь спать, – шепчет он в ответ.
– Кто-нибудь, придушите Наггетса подушкой, – подает голос Дамбо.
Я вижу свет в больших карих глазах малыша. На моей груди медальон Сисси. Глаза Наггетса поблескивают в темноте, как маяки. Молитвы и обещания. Одно дала ему сестра. Другое, не высказанное вслух, я дал своей сестре. Сейчас время нарушенных обещаний. Мне вдруг захотелось пробить кулаком стену.
– Вот улягусь спать и попрошу Бога хранить мою душу.
Наггетс подхватывает на второй строке:
– Когда утром я проснусь, покажи мне тропинку любви.
На следующей строфе в казарме начинают шикать. Кто-то кидается в нас подушкой, но малыш продолжает молиться:
– Вот улягусь спать и попрошу Бога присмотреть за моей душой: пусть ангелы оберегают меня до утра.
На «ангелы оберегают меня» шиканье прекращается и в казарме наступает абсолютная тишина.
Последнюю строфу мы произносим очень медленно, нам как будто не хочется, чтобы молитва заканчивалась, потому что после нее будет пустой сон, а потом еще один день в ожидании последнего дня, когда мы умрем. Даже Чашка понимает, что вряд ли доживет до своего восьмого дня рождения. Но утром мы встанем и выдержим еще один адский семнадцатичасовой день. Потому что мы знаем, что умрем, но умрем мы не сломленными.
– А если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу.
45
На следующее утро я иду в офис Резника с особой просьбой. Знаю, каким будет ответ, но все равно иду.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора по строевой подготовке освободить рядового Наггетса от занятий на сегодняшнее утро.
– Рядовой Наггетс – военнослужащий, – напоминает мне Резник. – Как военнослужащий, он должен выполнять все задания центрального командования. Все задания, рядовой.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора пересмотреть свое решение, учитывая возраст рядового Наггетса и…
Резник отмахивается от моих аргументов:
– Этот мальчишка не с неба свалился, рядовой. Если бы он не прошел вступительный экзамен, его бы не зачислили в твою группу. Но он прошел вступительный экзамен, его зачислили в твою группу, и он будет выполнять все задания центрального командования, включая ОУ. Все ясно, рядовой?
– А если я умру во сне, Господи, возьми к себе мою душу.
45
На следующее утро я иду в офис Резника с особой просьбой. Знаю, каким будет ответ, но все равно иду.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора по строевой подготовке освободить рядового Наггетса от занятий на сегодняшнее утро.
– Рядовой Наггетс – военнослужащий, – напоминает мне Резник. – Как военнослужащий, он должен выполнять все задания центрального командования. Все задания, рядовой.
– Сэр, командир группы просит старшего инструктора пересмотреть свое решение, учитывая возраст рядового Наггетса и…
Резник отмахивается от моих аргументов:
– Этот мальчишка не с неба свалился, рядовой. Если бы он не прошел вступительный экзамен, его бы не зачислили в твою группу. Но он прошел вступительный экзамен, его зачислили в твою группу, и он будет выполнять все задания центрального командования, включая ОУ. Все ясно, рядовой?
Что ж, Наггетс, я хотя бы попробовал.
– А что такое ОУ? – спрашивает Наггетс за завтраком.
– Обработка и уборка. – Я отвожу глаза.
Дамбо, который сидит напротив нас, стонет и отодвигает поднос с едой.
– Просто здорово. Спасибо. Для меня единственный способ проглотить завтрак – не думать об этом!
– Выдоить и выкинуть, малыш, – говорит Танк. – Здесь такая система.
Он смотрит на Кремня и ждет одобрения. Эти двое связаны крепко. В тот день, когда Резник меня повысил, Танк сказал, что ему плевать, кто теперь командир, он будет слушать Кремня. Я только пожал плечами. Без разницы. Когда мы выпустимся – если когда-нибудь выпустимся, – один из нас станет сержантом, и я знал, что это буду не я.
– Доктор Пэм показывала тебе гада, – говорю я Наггетсу.
Малыш кивает, по его лицу я вижу, что это неприятное воспоминание.
– Ты нажал на кнопку.
Малыш снова кивает, на этот раз медленнее.
– Как думаешь, что случается с теми, кто за стеклом, после того как нажимают на кнопку?
– Они умирают, – шепотом отвечает Наггетс.
– А больные люди, которых привозят в лагерь, те, которые не выздоравливают… По-твоему, что с ними делают?
– Хватит, Зомби, просто скажи ему как есть!
Это Умпа, он тоже отодвигает поднос с завтраком, причем это не добавка. Умпа, единственный в группе, никогда не обходится одной порцией. Кормят в лагере, мягко скажем, паршиво.
Я повторяю для малыша основную мысль руководства:
– Это не то, что нам нравится делать, но мы должны это делать. Идет война. Ты ведь понимаешь? Это война.
Я смотрю на сидящих за столом ребят и жду, что они меня поддержат, но только Чашка встречается со мной взглядом. Она радостно кивает.
– Война, – говорит Чашка, и вид у нее счастливый.
Мы выходим из столовой и пересекаем плац. Там под присмотром сержантов тренируются сразу несколько групп. Наггетс трусцой бежит возле меня, в группе его за глаза называют собачонкой Зомби. Мы проходим между третьей и четвертой казармами и выходим на дорогу, которая ведет к электростанции и ангарам по переработке. Холодно, небо затянуто тучами; такое ощущение, что вот-вот пойдет снег. Слышно, как где-то вдалеке взлетает «Блэк хоук», потом отрывистая и четкая стрельба из автоматического оружия. Прямо перед нами две трубы электростанции изрыгают в небо черный и серый дым. Серый сливается с тучами, черный долго не рассеивается.
У входа в ангар установлена большая белая палатка, вход увешан красно-белыми предупреждающими знаками. – В этой палатке мы переодеваемся перед тем, как приступить к обработке. Одевшись сам, я помогаю Наггетсу облачиться в оранжевый комбинезон, ботинки, резиновые перчатки, маску и капюшон. После этого читаю ему лекцию о том, что, находясь в ангаре, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя снимать с себя любую деталь защитного костюма. Прежде чем дотронуться до чего-то, Наггетс должен спросить разрешения. Если по какой-то причине он выйдет из ангара, перед возвращением обязательно надо пройти обеззараживание.
– Главное, держись рядом со мной, – велю я Наггетсу, – и все будет в порядке.
Малыш кивает, капюшон раскачивается взад-вперед, и защитное стекло бьет его по лбу. Он пытается усвоить информацию, но получается не очень. Тогда я говорю:
– Наггетс, они просто люди. Самые обычные люди.
Внутри ангара сортируются тела этих самых обычных людей. Зараженные отсеиваются от чистых, или, как мы говорим, – гады от негадов. У гадов на лбу метки – яркие зеленые круги, но и без них можно понять, кто есть кто. Трупы гадов всегда свежее.
Тела складывают у дальней стены, там они ожидают, когда их переложат на длинные металлические столы, которые установлены по всей длине ангара. Все тела на разных стадиях разложения. Каким-то месяц, а какие-то выглядят достаточно свежо, чтобы сесть на столе и помахать вам ручкой.
В процессе обработки участвуют три группы. Одна перекатывает трупы к столам, вторая их обрабатывает, третья перемещает обработанные тела к выходу. Чтобы труд был не таким монотонным, группы периодически меняются местами.
Обработка – самое интересное, именно с нее начинает наша группа. Я приказываю Наггетсу ничего не трогать и только смотреть, пока не поймет, что и как делать.
Вытаскиваем все из карманов. Сортируем содержимое. Мусор в одну корзину, электронику – в другую, драгоценные металлы – в третью, просто металлы – в четвертую. Бумажники, сумочки, документы, наличные – это все мусор. Некоторые новобранцы не могут сдержаться – старые привычки умирают не сразу – и набивают карманы банкнотами.
Фотографии, удостоверения личности, всякие маленькие сувениры, которые не из керамики, – мусор. Почти у всех, и у старых, и у молодых, карманы заполнены предметами, ценность которых могли бы объяснить только их владельцы.
Наггетс не произносит ни звука. Он наблюдает за моими действиями и перемещается вместе со мной от одного тела к другому. В ангаре работает вентиляция, но трупный запах неистребим, он проникает повсюду, и ты привыкаешь к нему, а через какое-то время уже практически не ощущаешь.
То же самое происходит и с другими органами чувств. С душой. Что способно шокировать после пятисотого мертвого ребенка? Разве повидавший такое может почувствовать тошноту или вообще что-то почувствовать?
Наггетс от меня не отходит, молчит, наблюдает.
– Если затошнит, скажи мне, – строго говорю я.
Рвота в комбинезоне – жутко неприятная штука.
Под крышей ангара включаются динамики. Пустили музыку. Большинство ребят во время обработки предпочитают слушать рэп, я же люблю, чтобы к рэпу иногда подмешивали немного металла и ритм-н-блюз. Наггетс хочет чем-нибудь заняться, поэтому я поручаю ему относить испорченную одежду и бросать в корзины для белья. Позже, вечером, ее сожгут вместе с обработанными трупами. «Уборка» происходит по соседству, в мусоросжигательной печи электростанции. Говорят, что черный дым от угля, а серый от трупов. Не знаю, правда это или нет.
Сегодняшняя обработка дается мне особенно тяжело. В ангаре нет сержантов и вообще взрослых, если не считать мертвецов, так что я должен думать о Наггетсе, заниматься своими трупами и одновременно приглядывать за ребятами из группы. Здесь только дети и подростки, и порой я чувствую себя как в школе, когда из класса вдруг выходит учитель.
За пределами ангара по переработке группы почти не контактируют между собой. Борьба за первые места в таблице лидеров жесткая, так что отношения между соревнующимися далеко не дружеские.
Поэтому, когда я вижу девушку с бледной кожей и темными волосами, которая откатывает трупы от стола Кекса, я не пытаюсь с ней познакомиться и не выспрашиваю ее имя у кого-нибудь из ее группы, а просто смотрю на нее, пока ощупываю карманы мертвецов. Я замечаю, что она организует движение возле дверей. Наверное, сама командир группы. Во время утреннего перерыва я отвожу в сторону Кекса. Он мальчишка хороший, просто молчун, но без странностей. У Дамбо есть теория, что когда-нибудь «пробка вылетит из бутылки» и Кекс целую неделю будет болтать без умолку.
– Заметил девчонку из девятнадцатой группы, ту, что работала у твоего стола? – спрашиваю я.
Кекс кивает.
– Знаешь что-нибудь про нее?
Кекс отрицательно трясет головой.
– Почему, Кекс, я тебя об этом спрашиваю?
Он пожимает плечами.
– Ладно, – киваю я. – Чтоб никому об этом разговоре.
На четвертый час работы Наггетс уже нетвердо стоит на ногах. Ему нужно отдохнуть. Я вывожу его на несколько минут из ангара. Он садится у дверей и смотрит на поднимающийся к облакам черный и серый дым.
Малыш откидывает капюшон и прислоняется к холодной металлической двери. Его круглое лицо блестит от пота.
– Они просто люди, – повторяю я, не зная, что еще сказать. – Потом будет легче. Каждый наряд по ОУ легче предыдущего, а потом это не труднее, чем… ну, не знаю, не труднее, чем заправить койку или почистить зубы.