Я напрягаюсь и внутренне готовлюсь, что малыш сейчас сорвется – разрыдается, закричит, убежит, что-нибудь в этом роде, но вижу только пустоту в его взгляде. И тогда я совершенно неожиданно срываюсь сам. Но злюсь я не на Наггетса и не на Резника, который заставил меня взять малыша в наряд по ОУ. Я злюсь на них. На сволочей, которые сделали это с нами. Мне плевать на собственную жизнь, я знаю, чем она закончится. Но жизнь Наггетса? Ему всего пять лет, чего ему ждать от такой жизни? И какого черта подполковник Вош направил его в боевую часть? Малышу ведь даже винтовку поднять не по силам! Может, они додумались готовить свои кадры к войне с младых ногтей? Тогда к тому времени, когда дети достигнут моего сегодняшнего возраста, из них получатся бездушные убийцы, в чьих венах вместо крови течет азот.
Я слышу голос Наггетса и только потом чувствую его ладонь на своей руке.
– Зомби, ты в порядке?
– Конечно, все хорошо.
Странный поворот – малыш беспокоится обо мне.
К ангару подъезжает грузовик с большой безбортовой платформой. Девятнадцатая группа загружает на нее обработанные тела. Ребята забрасывают трупы, как будто это мешки с зерном. Снова появляется темноволосая девушка. – Она тащит за плечи очень толстого мертвеца. Перед тем как вернуться в ангар за следующим покойником, мельком смотрит в нашу сторону. Отлично. Теперь наверняка, чтобы лишить нас пары очков, доложит о том, что мы отлыниваем от работы.
– Кэсси говорит, что бы они ни делали, все равно не смогут убить нас всех, – произносит вдруг Наггетс.
– Почему не смогут? – спрашиваю я; мне правда хочется узнать ответ.
– Потому что нас очень трудно убить. Им нас не по… не пере… не о…
– Не одолеть?
– Точно! – Малыш хлопает меня ладошкой по руке. – Нас не одолеть.
Черный дым, серый дым. Холод кусает за щеки, тепло наших тел заключено в комбинезоны. Зомби и Наггетс, и нависшие над нами облака, а за облаками укрылся корабль-носитель, который породил этот дым и в какой-то степени нас. Да, нас он тоже породил.
46
Теперь Наггетс каждый вечер после выключения света в казарме перебирается на мою койку. Я разрешаю малышу лежать рядом, пока не заснет, а потом переношу обратно на его место. Танк грозится выдать меня, особенно когда я приказываю ему сделать то, что он делать не хочет. Но не выдает, и я даже думаю, он втайне ждет, когда наступит время молитвы.
Просто удивительно, как быстро Наггетс привык к жизни в лагере. Хотя дети все быстро приспосабливаются, они легко адаптируются практически к любым условиям существования. Малыш не может поднять винтовку и прицелиться, но все остальное делает, и порой даже лучше других ребят. Он быстрее Умпы преодолевает полосу препятствий и быстрее Кремня усваивает новую информацию. – В группе плохо к нему относится только Чашка. Я думаю, это ревность, до появления Наггетса она была младшим ребенком в семье.
Во время своей первой воздушной тревоги Наггетс слегка психанул. Малыш, как и все мы, не знал, что в эту ночь будут учения. Но когда завыла сирена, мы поняли, что происходит, а он – нет.
Тренировка с воздушной тревогой проводится раз в месяц и всегда посреди ночи. Сирены воют так громко, что аж пол под ногами вибрирует, а ты в темноте натягиваешь комбинезон, запрыгиваешь в ботинки, хватаешь свою М-16 и выбегаешь из казармы. Сотни новобранцев бегут по плацу к тоннелям, которые ведут в подземную базу.
Наггетс завопил от страха и вцепился в меня, как обезьянка в свою мамашу. Я из-за этого отстал от группы на целых две минуты. Малыш, наверное, подумал, что боевые корабли инопланетян вот-вот обрушат на нас всю свою мощь.
Я орал, чтобы он успокоился и бежал за мной, но только напрасно драл глотку. В конце концов пришлось забросить его себе на плечо. Я бежал из казармы, одной рукой придерживая Наггетса за попку. В этот момент я думал о другой ночи и другом ребенке. Это воспоминание подгоняло меня вперед.
В лестничный колодец, вниз на четыре марша с желтыми лампами аварийного освещения. Голова Наггетса бьется о мою спину. В самом низу через бронированную дверь и дальше по небольшому коридору, через еще одну бронированную дверь, в подземный комплекс.
Тяжелая дверь с грохотом закрылась у нас за спиной. К этому моменту малыш мог уже не бояться, что его распылят на молекулы, и я поставил его на пол.
Подземный комплекс – это лабиринт из пересекающихся коридоров, но нас так часто гоняли по ним, что теперь я даже с закрытыми глазами найду дорогу к нашей станции. Я крикнул Наггетсу, чтобы не отставал, и рванул вперед. Мимо нас в противоположном направлении пробежали ребята из другой группы.
Направо, налево, два раза направо, налево и в последний коридор. Одной рукой я придерживаю Наггетса за шею.
В двадцати ярдах впереди, в тупике одного из коридоров, ребята из нашей группы изготовились к стрельбе с колена. Винтовки нацелены на решетку вентиляционной шахты, которая ведет на поверхность.
У ребят за спиной стоит Резник с секундомером в руке.
«Вот зараза!»
Мы опоздали на сорок восемь секунд. Сорок восемь секунд обойдутся в три дня без свободного времени. Сорок восемь секунд опустят нас на одно место в таблице лидеров. Сорок восемь секунд – это черт знает сколько времени в обществе сержанта Резника.
Когда возвращаемся в казарму, все слишком возбуждены, чтобы уснуть. Одна половина группы злится на меня, вторая – на Наггетса. Танк, естественно, считает, что во всем виноват я. Его худое лицо покраснело от злости.
– Ты должен был его там бросить!
– Танк, нас для чего готовят? – напоминаю я. – А что, если бы тревога была настоящей?
– Тогда его бы уже не было.
– Он член команды, такой же, как ты и я.
– Ты что, Зомби, все еще не понял? Это закон природы. Больным и слабым не место среди живых.
Танк стаскивает ботинки и бросает их в ящик, который стоит в ногах койки.
– Будь моя воля, я бы их всех в печи отправил, вместе с гадами, – говорит он.
– Убивать людей – это вроде работа инопланетян.
Лицо Танка становится темно-красным, как свекла, он бьет в невидимого противника кулаком. Кремень делает шаг к Танку, чтобы как-то успокоить его, но тот отмахивается.
– Каждый слабак, каждый больной, каждый неповоротливый, все тупые или слишком мелкие – все должны умереть! – орет Танк. – Все, кто не может драться или помогать в бою, все они тянут нас назад!
– Ну да, ну да, – саркастически говорю я. – Отбросы – в топку.
– Сила цепи определяется ее слабым звеном, – рычит Танк. – Это закон долбаной природы, Зомби. Выживают сильнейшие!
– Эй, чувак, перестань, – говорит Кремень. – Зомби прав. Наггетс – член нашей команды.
– Отвали от меня, Кремень, – орет Танк. – Все отвалите! Можно подумать, это я виноват. Как будто я за все это дерьмо должен отвечать!
– Зомби, сделай что-нибудь, – умоляющим голосом просит меня Дамбо. – Он сейчас как Дороти станет.
Дамбо вспомнил девчонку-новобранца, которая в один прекрасный день схватила винтовку и открыла огонь по своей группе. До того как сержант выстрелил ей из пистолета в затылок, она успела убить двоих и ранить троих ребят. Каждую неделю мы слышим о том, как кто-то из новобранцев стал Дороти[10]. Иногда мы называем это «улететь к волшебнику». В лагере на тебя постоянно давят, а когда давление зашкаливает, ты ломаешься. Бывает, что ребята, которые не выдерживают, палят в других, а иногда и в самих себя. Иногда я даже сомневаюсь в мудрости центрального командования – зачем выдавать серьезное автоматическое оружие детям, которые постоянно находятся в стрессовой ситуации?
– Ай, Дамбо, засунь язык себе в задницу, – рычит Танк. – Можно подумать, ты что-то понимаешь. Кто здесь вообще что-то понимает? Чем мы тут занимаемся, а? Может, ты мне скажешь, Дамбо? Или ты, командир группы? У тебя есть ответ? Если кто-то знает, зачем мы здесь, пусть скажет прямо сейчас, или я все разнесу! И всех перебью, потому что меня вконец достал этот маразм! Мы собираемся драться с теми, кто уничтожил миллиарды людей? И кто будет с ними драться? – Танк показывает винтовкой на Наггетса, который стоит, вцепившись в мою ногу. – Вот он?
Дальше – истерический смех.
Все оцепенели, а ствол винтовки Танка раскачивается по дуге. Я поднимаю руки и говорю как можно спокойнее:
– Рядовой, опусти винтовку. Это приказ.
– Ты мне не командир! Никто не может мне приказывать!
Танк стоит возле своей койки и держит винтовку у бедра. Отлично – парень ступил на дорогу из желтого кирпича.
Я перевожу взгляд на Кремня. Он стоит ближе всех к Танку, всего в двух футах справа. Кремень едва заметно кивает в ответ.
– Кретины долбаные, вы хоть понимаете, почему они до сих пор нас не уничтожили? – спрашивает Танк.
Он больше не смеется. Он плачет.
– Вы же знаете, что им это раз плюнуть. Вы знаете, что они знают, что мы здесь. Вы знаете, что они знают, чем мы тут занимаемся. Так почему они позволяют нам это делать?
– Я не знаю, Танк, – отвечаю спокойно, не повышая голоса. – Почему?
– Потому что уже не важно, что мы делаем! Все кончено, чувак. Кончено!
Танк нацеливает винтовку на всех подряд. Если он нажмет на спусковой крючок…
– Ты, я, все на этой базе обречены! Нас всех…
Кремень бросается на Танка, вырывает винтовку и сбивает его с ног. Танк, падая, задевает головой край койки.
Вот он лежит, свернувшись в клубок, прикрывает голову руками и вопит как резаный, а когда не хватает воздуха, замолкает, делает вдох и вопит снова. Не знаю почему, но это даже хуже, чем когда он размахивал заряженной М-16. Кекс убегает и прячется в туалетной кабинке. Дамбо закрывает ладонями свои большущие уши и отодвигается в изголовье койки. Умпа бочком подходит ко мне и становится рядом с Наггетсом. А Наггетс обхватил мою ногу руками и смотрит, как Танк корчится на полу. Чашка, семилетняя девчонка, – единственная в группе, на кого не произвела впечатления истерика Танка. Она смотрит так, будто он каждую ночь катается по полу и вопит благим матом.
И тут до меня доходит: вот как они нас убивают. Это очень медленный и очень жестокий способ уничтожения. Они начинают изнутри, умерщвляют душу, а потом убивают физически.
Я вспоминаю слова Воша: «Главное – не лишить нас способности сопротивляться, главное – отнять у нас волю к борьбе».
Нам не на что надеяться. Надеются только безумцы. Танк нормален, потому что он это понимает.
И поэтому ему здесь не место.
47
Старший инструктор по строевой подготовке соглашается со мной, и утром Танка уводят в больницу для полного психиатрического обследования. Койка Танка пустует целую неделю, а наша группа, лишившись бойца, теряет очки в таблице лидеров. Мы никогда не выпустимся, никогда не поменяем синие комбинезоны на настоящую военную форму, никогда не выберемся за эту ограду из колючей проволоки под током. И не сможем показать, чего мы стоим, не сможем отомстить за все наши потери.
Мы не говорим о Танке. Его как будто никогда и не было. Мы должны верить в то, что система подготовки новобранцев совершенна, а Танк – всего лишь пустяковая погрешность.
А потом как-то утром в ангаре ОУ Дамбо подзывает меня к своему столу. Дамбо готовится стать санитаром в нашей группе, поэтому он, чтобы понять анатомию человека, вскрывает специально отобранные трупы. В основном это гады. Когда я подхожу, он не говорит ни слова, просто указывает кивком.
Это Танк.
Глаза у Танка открыты. Мы с Дамбо смотрим на него, а он смотрит невидящими глазами в потолок. Он совсем как живой, мне даже не по себе. Дамбо оглядывается – не слышит ли кто нас? – и шепчет:
– Только Кремню не говори.
Я киваю.
– От чего он умер?
Дамбо трясет головой, он сильно вспотел под защитным капюшоном.
– Зомби, это правда чертовщина какая-то. Я ничего не нашел.
Я смотрю на Танка. Он даже не бледный, кожа розовая и без всяких пятен или царапин. Как он умер? Превратился в Дороти и закинулся кучей таблеток в палате для психов?
– Может, ты его вскроешь и посмотришь?
– Я не буду вскрывать Танка. – Дамбо смотрит на меня так, будто я предлагаю ему спрыгнуть со скалы.
Я молча киваю. Плохая идея. Дамбо – не врач, он мальчишка двенадцати лет. Осматриваюсь и говорю:
– Тогда убери его со стола. Не нужно, чтобы кто-то его увидел.
Мне тоже не стоило его видеть. Я отворачиваюсь, чувствуя, что меня вот-вот вырвет, а потом что-то заставляет меня повернуться обратно. Я дотрагиваюсь до подбородка Танка и аккуратно наклоняю его голову набок. Потом ощупываю шею в основании черепа.
– Дамбо, дай нож.
Я никогда не резал ножом человека и никогда не собирался. Указательным и большим пальцами залезаю в разрез и достаю микрочип, который вживили Танку в основание черепа. Дамбо удивленно сморит на меня.
– Для следующего новобранца, – объясняю я. – Выбрасывать чип неразумно.
Тело Танка переместили к другим трупам, сложенным у дверей в ангар. Скоро его отправят в последнее путешествие, к мусоросжигательным печам, его пепел в потоках горячего воздуха смешается с серым дымом и в конце концов осядет невидимыми глазу частицами. Дамбо будет с нами, на нас, пока мы вечером не пойдем в душ. Там мы смоем с себя останки Танка, они утекут с мыльной водой к септикам и, перед тем как впитаться в землю, смешаются с нашими экскрементами.
48
Замена Танку прибывает через два дня после этого дежурства в ангаре ОУ. О его появлении мы знаем заранее, потому что Резник выдал информацию на инструктаже «Вопрос – ответ». Сержант ничего не рассказывает о новеньком, произносит только кличку – Рингер. После ухода Резника ребята гадают, почему сержант так назвал бойца. Должна быть какая-то причина.
Наггетс подходит к моей койке и спрашивает:
– Что значит рингер?
– Это тот, кого незаконно зачисляют в команду, чтобы набрать побольше очков, – объясняю я малышу. – Очень хороший игрок.
– Снайпер, – угадывает Кремень. – Это наше слабое место. Кекс хороший стрелок, я тоже ничего, но ты, Дамбо и Чашка просто мазилы. А Наггетс и стрелять-то не может.
– Иди сюда и повтори, что я мазила, – кричит Чашка.
Девчонка постоянно рвется в бой. Будь моя воля, я бы выдал ей винтовку, пару обойм и выпустил из лагеря, чтобы она перестреляла всех гадов в радиусе ста миль.
После молитвы Наггетс долго ворочается у меня под боком, я не выдерживаю и шепотом говорю, чтобы он возвращался на свою койку.
– Зомби, это она.
– Кто – она?
– Рингер! Рингер – это Кэсси!
Я не сразу вспоминаю, кто такая Кэсси.
«Ой, братишка, только не заводи эту шарманку».
– Я не думаю, что Рингер – это твоя сестра.
– Но ты же этого не знаешь.
Мне очень хочется сказать: «Не будь дураком, малыш. Твоей сестры здесь нет, потому что она умерла». Но я прикусываю язык. Кэсси для Наггетса, как мой серебряный медальон для меня. Малыш вцепился в Кэсси неспроста – если перестанет в нее верить, ураган унесет его в страну Оз, как унес других Дороти из нашего лагеря. Вот почему имеет смысл формировать армию из детей. Взрослые не тратят свое время на мечты о волшебной стране и всяких чудесах. Они держатся за неудобную правду, ту самую, благодаря которой Танк оказался на столе для вскрытий.
На перекличке Рингера нет, его нет и на пробежке, и за завтраком он тоже не появляется. Впереди стрельбы. Мы проверяем свое оружие и шагаем через плац на стрельбище. День ясный, но холод собачий. Нет настроения разговаривать, все гадают, каким окажется Рингер.
Наггетс первый замечает новичка. Тот стоит на позиции для стрельбы по мишеням, и мы убеждаемся в правоте Кремня – к нам пожаловал чертовски меткий стрелок. Мишень поднимается из высокой пожухлой травы. Выстрел, и голова силуэта разлетается в щепки. Еще одна мишень, результат тот же. Сержант Резник стоит неподалеку и управляет мишенями. Он видит, что мы пришли, и быстрее нажимает на кнопки. Мишени одна за другой выскакивают из травы, а Рингер крошит их еще до того, как они встают в полный рост. Кремень одобрительно свистит.
– Этот парень действительно хорош.
– Это не парень! – восклицает малыш и мчится через замерзшее поле к одинокой фигуре с винтовкой в руках.
Наверное, увидел подсказку в осанке или фигуре новенького.
Она поворачивается до того, как Наггетс к ней подбегает. – Малыш останавливается, сначала я вижу на его лице растерянность, а потом разочарование. Рингер явно не его сестра.
Странно, но издали она кажется выше. Девочка примерно одного роста с Дамбо, но весит намного меньше… и она старше. Думаю, ей лет пятнадцать-шестнадцать, у нее лицо эльфа, темные, глубоко посаженные глаза, чистая белая кожа и прямые черные волосы. Первое, что привлекает внимание, – это ее глаза. В таких всегда пытаешься что-то разглядеть, но в результате приходится выбирать: либо они настолько глубокие, что тебе этого не увидеть, либо там просто ничего нет.
Это та девчонка, которая засекла нас с Наггетсом у дверей амбара ОУ.
– Рингер – девка, – шепчет Чашка и морщит нос, как будто почуяла какую-то гадость.
После появления Наггетса она перестала быть младшим ребенком в семье, и вот теперь она не единственная девочка в группе.
– И что мы будем с ней делать? – спрашивает Дамбо.
Я слышу в его голосе панику и улыбаюсь. Просто ничего не могу с собой поделать.
– Мы будем первыми выпускниками в лагере, – говорю я.
И не ошибаюсь.
49
В первый вечер пребывания Рингер в казарме номер десять царит атмосфера, которую можно описать одним словом: неловкость.
Никаких подколок. Никаких грязных шуточек. Никто не строит из себя крутого. Мы ведем себя как восторженный юнец на первом свидании; мы считаем минуты до отбоя. В других группах, может, и есть ровесницы Рингер, а у нас есть только Чашка. Но сама Рингер, кажется, не замечает нашей неловкости. Сидя на краю бывшей койки Танка, она разбирает и чистит винтовку. Рингер любит свою винтовку, это сразу видно. Она тщательно натирает ствол промасленной ветошью, пока холодный металл не начинает блестеть в свете флуоресцентных ламп. Мы изо всех сил стараемся не смотреть в ее сторону. Рингер собирает винтовку и запирает в шкафчике рядом со своей койкой, а потом подходит ко мне.