— Конфеты пока держите при себе, — сказал Мезерницкий. — Сейчас мы попросим гостей отведать тюленьего мяса и на освобождённое место… выложим…
Перед едой только владычка Иоанн и Василий Петрович перекрестились, больше никто, заметил Артём.
Несмотря на свой зачаровывающий копчёный и солёный запах, тюленина оказалась безвкусной, как мочалка. Хотя, если закусывать её пирогами с капустой, запивать горячим чаем, получалось совсем даже ничего.
Все жевали, и у всех на глазах стояли слёзы напряжения и умиления.
— У вас ведь скоро кончается срок, Мезерницкий, — сказал Василий Петрович, который буквально уронил слезу, расправившись с тюленьим мясом.
— И не говорите, Василий Петрович, — как бы невпопад и оттого смешно ответил Мезерницкий.
— И куда поедете, опять в Крым? — спросил Граков.
Мезерницкий с едким юмором посмотрел на Гракова, одновременно не отказывая себе в пироге с капустой. Так с набитым ртом и ответил:
— Как же, в Крым, у меня же там гражданская жена… Оттуда в Турцию, из Турции в Париж, оттуда в Москву и снова на Соловки… Так и буду по кругу, — и запил всё это чаем.
Моисей Соломонович беззвучно смеялся на слова Мезерницкого, Артёму тоже было смешно. Зато Василий Петрович совсем не улыбался.
— А всё-таки куда соберёшься, милый? — спросил владычка Иоанн.
— А в Москву, куда же, — спокойно ответил Мезерницкий.
— Какую Москву, бегите в деревню, а то опять за манишку и в конверт, — сказал владычка Иоанн и даже показал рукой, как Мезерницкого схватят за манишку. Тут уже все засмеялись, даже Осип, которому смех был вообще несвойственен: речь прозвучала из уст владычки крайне неожиданная и оттого ещё более трогательная.
— Вылечили вашу хворь, владычка? — спросил спустя минутку Артём у батюшки Иоанна.
Все уже были распаренные и понемногу наедались. Самый крепкий аппетит оказался у Моисея Соломоновича и Осипа, который был сегодня неразговорчив — видимо, предпочитал одного внимательного собеседника сразу нескольким шумным.
— Нет, милый, — ответил владычка, — Зиновия выписали. А мне только разрешают погулять на свежем воздухе — размять колено. Вот я к вам и завернул по приглашению Василия Петровича, — и кивнул Василию Петровичу.
Открылась дверь, и Артёму пришлось ещё раз удивиться — на этот раз Бурцеву.
«С другой стороны, он же тут был — отчего бы ему не зайти, — сказал себе Артём, спокойно глядя на Бурцева. — Тут никто не в курсе твоих с ним проблем».
Бурцев разом измерил взором всех гостей — тем особым образом, который даёт возможность ни с кем отдельно не соприкоснуться глазами.
— У вас тут… аншлаг, — сказал он.
Бурцеву места действительно не было, но, кажется, Мезерницкого это нисколько не расстроило.
Владычка Иоанн порывался подняться, а Моисей Соломонович — вообще выйти из-за стола, захватив, правда, с собою две конфеты, но Мезерницкий встал напротив Бурцева так, чтоб остановить любое движение за своей спиной.
— Давно тебя не было, брат, — сказал Мезерницкий, и Артём сразу почувствовал в его обращении нечто почти уже дерзкое, словно тот захмелел от чая. — Всё в делах?
Бурцев прямо посмотрел на Мезерницого и ничего не ответил.
— Говорят, у тебя теперь новая должность. И, как я догадываюсь, ты пришёл с визитом, дабы я разделил твою радость, — сказал Мезерницкий.
— Мне предложили перейти в Информационно-следовательский отдел, — спокойно ответил Бурцев.
Он вёл себя очень достойно.
— Как ты растёшь, — сказал Мезерницкий. — Скоро Эйхманиса сменишь, если с такой скоростью…
Бурцев ещё раз посмотрел на своего теперь уже бывшего товарища и ответил:
— Я не клоун, Мезерницкий.
Только когда Бурцев вышел, Артём догадался, о чём был этот диалог.
Клоуном сотрудник администрации Бурцев назвал музыканта духового оркестра Мезерницкого.
* * *— Давайте-ка я сам, — сказал Борис Лукьянович Артёму.
Артём с удовольствием снял перчатки в виде рукавиц и варежек — настоящие, как вчера пообещал Эйхманис, должны были доставить на ближайшем пароходе из Кеми.
— Чемпион Одессы, — кивнул Борис Лукьянович, когда нового кандидата в спортсекцию привели под конвоем.
Артём ничего не ответил, чтоб не выдать словом своих печальных опасений. По озадаченному виду Бориса Лукьяновича было понятно, что одесская школа — это не шутка.
Лоб и нос, плечи и руки — всё выдавало в этом парне состоявшегося боксёра. Когда он снял свой замусоленный пиджак, стало совсем неприятно: мышцы его напоминали те мокрые и десять раз перекрученные рубахи, которые Артём когда-то выжимал вместе с матерью.
К тому же парень был взбешён тем, что его вытащили из роты. Ни с кем соревноваться он желания не испытывал. Но и сдаваться тоже, похоже, не собирался.
На Бориса Лукьяновича поглядывал с неприязнью. На Артёма вообще не смотрел.
Поединок начался так стремительно, что, казалось, вот-вот и закончится.
Борис Лукьянович, до сих пор смотревшийся как самое идеальное среди всех спортсменов сочетание скорости и силы, теперь выглядел мясисто, медленно и озадаченно.
Одесский чемпион бил сразу и со всех сторон, словно у него было шесть рук, и каждая оспаривала право быть самой быстрой и дерзкой.
Через минуту, к удивлению Артёма, Борис Лукьянович начал немного раздражаться, но поделать всё равно ничего не мог: достаточно было и того, что он до сих пор не упал, хотя один глаз у него уже заплыл и ухо пылало, как поджаренное.
Вообще, ничего не мешало ему сказать: спасибо, голубчик, мы вас берём, — но Борис Лукьянович, похоже, немного потерял рассудок от частых зуботычин.
Чемпион дышал через нос — и самое дыхание его было злое, раздражённое, жаждущее унижения соперника.
— Здесь нет канатов, — бросил он с презрением. — Не соизволите ли соблюдать хотя бы видимость квадрата? Я не бегун, чтоб вас догонять.
Донельзя обиженный этими словами, Борис Лукьянович кинулся на чемпиона и через мгновение лежал поверженный и распахнувшийся настежь всеми руками и ногами.
Артём присел возле, похлопал по щеке, позвал — слава Богу, тот начал выплывать, постепенно осознавая смысл предметов, звуки, цвета, причину нахождения Артёма рядом.
Через минуту он сел, придерживая себя за виски кулаками.
Чемпион, сняв рукавицы с варежками, с необычайной брезгливостью побросал их прямо на землю, встал спиной к Борису Лукьяновичу, натянул свой пиджак и красиво засунул руки в карманы.
Борис Лукьянович жестом попросил у Артёма очки — так, словно без очков не умел разговаривать.
— Отлично работаете, — сказал он громко. — Вынужден ходатайствовать о переводе вас в спортсекцию.
— Мне отвратительна вся ваша показуха, — сказал чемпион.
— Вы отказываетесь? — спросил Борис Лукьянович.
Чемпион некоторое время молчал.
Борис Лукьянович успел за это время подняться, не отказавшись от помощи подавшего руку Артёма.
— Мне всё равно, — сказал чемпион.
— Вот и договорились, — равнодушно бросил Борис Лукьянович и ушёл в спортивную, уже под крышей, казарму. Махнул Артёму: идёмте, мол, на пару слов.
— Артём, вы ему не противник, — сказал Борис Лукьянович просто. — Во-первых, он тяжелей вас… Но дело, конечно, не только в этом… Вам надо искать противника по вашей силе и вашей подготовке. А то получится быстрое и бесславное избиение. Соответственно, нужен противник и для него.
Артём молчал и слушал: а что было сказать?
— И, кажется, тут есть ему пара, — спокойно продолжал Борис Лукьянович, иногда чуть морщась от боли в голове. — К нам прибыл один британский шпион. Я по его посадке уже определил: может…
— А если мне не найдут пары? — наконец решился спросить Артём.
— Лучше тогда оставить вас при спортсекции как тренера и моего помощника, — ответил Борис Лукьянович и, взглянув на Артёма, добавил: — В роту не пойдёте пока, не переживайте. Впрочем, вы сами понимаете — это всё ненадолго.
— Тут ненадолго, там ненадолго — а срок он тоже, знаете, не навсегда, — ответил очень довольный Артём.
Ему никогда не нужно было многого для радости.
Борис Лукьянович всё пытался получше пристроить очки — будто лицо у него несколько изменило форму, вследствие чего очки стали и малы, и ещё как-то, что ли, угловаты.
— Думаю, надо тогда в ИСО идти, — сказал он, трогая поочерёдно нос и ухо, — запросите там, кого они ещё могут нам предложить. Фамилию шпиона я вам сейчас запишу, всё время забываю…
Артём шёл в кремль и чувствовал, какое у него превосходное настроение.
Разбирать его на составляющие не было никакой необходимости. Когда так много мирской мерзости клубится вокруг — только и остаётся, что нести ласковую улыбку поперёк лица.
«…Вот я сам иду к Галине… — думал Артём словно бы в полудрёме; денёк был тёплый, пригожий, солнце — разнеженное, комары — медленные, — …иду к Галине, и что-то там будет… а по дороге меня может встретить Ксива с ножом… и Жабра с кольём… и Шафербеков с костылём… а я иду себе… Я себе иду».
«…Вот я сам иду к Галине… — думал Артём словно бы в полудрёме; денёк был тёплый, пригожий, солнце — разнеженное, комары — медленные, — …иду к Галине, и что-то там будет… а по дороге меня может встретить Ксива с ножом… и Жабра с кольём… и Шафербеков с костылём… а я иду себе… Я себе иду».
На посту в ИСО сидел всё тот же морячок с наглой мордой и чёрными зубами.
Артём вдруг понял, что не знает ни фамилии, ни должности Галины.
Раздумывать было некогда, поэтому он так и сказал:
— Мне к Галине.
— Её нет, — ответил моряк и встал, чтоб перекурить на улице. Шёл прямо на Артёма — стоять на пути не имела смысла, и Артём волей-неволей поспешил на воздух. Морячок всё равно его подтолкнул, просто из вредности и хамства.
«Как бы хорошо было развернуться и зазвездить ему в зубы», — подумал Артём без обиды.
И чтоб окончательно себя ублажить, неожиданно решил: «А я в библиотеку пойду! И никто и не заметит, что нет меня…»
За всё время своего срока Артём ещё ни разу не был в библиотеке и пребывал в уверенности, что туда так просто не попасть.
Но нет, никто его не остановил.
Он прошёл в читальный зал — там сидели то ли лагерники, то ли вольнонаёмные, листали журналы, на Артёма никакого внимания. Всё было так обыденно — и поэтому удивительно.
Артём подошёл к заведующему библиотекой — судя по внешнему виду, священнику.
— Добрый день, молодой человек, — сказал он. — Что желаете? Вы, как я понимаю, ещё не записаны здесь?
— Нет, я впервые, — тихо ответил Артём, даже поёживаясь от удовольствия.
— Какая рота?
Артёма быстро оформили и завели на него отдельный формуляр.
— Мне бы стихов, — сказал Артём так, словно просил конфет.
— Чьих? — спросил его библиотекарь.
— А любых, — всё тем же счастливым шёпотом ответил Артём.
Ему и принесли — несколько рваных книжиц: Некрасов, Надсон, том из собрания Брюсова, стопку «Красной Нови», ещё что-то с разнокалиберными буквами, то сидящими, то стоящими друг у друга на головах.
Сел возле окна. К окну прилетела чайка, постучала клювом: дайте корма. Приглядывалась наглым глазком.
Артём даже не стал читать всё, а просто листал и листал все эти журналы и книжки — прочитает две или три строки, редко когда целое четверостишие до конца — и снова листает. Как будто потерял какую-то строку и хотел найти.
Без смысла повторял одними губами стихотворную фразу, не понимая её и не пытаясь понять.
«…Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?..» — шептал Артём, и лицо его было таким, словно он произносил вслух изначально неразрешимую задачу по геометрии.
И не заметил бы, как начало вечереть, — голод о себе напомнил.
Так и вышел с этой строкой на улицу: «…чьи ноги… по ржавчине… нашей… тьфу ты. Ноги какие-то, ржавчина. Что я скажу Борису Лукьяновичу? А скажу что-нибудь. Пойду-ка я лучше куплю себе мармелада к вечернему чаю…»
Ларёк в кремле был уже закрыт.
В тот, за пределами кремля, магазин, куда Артём уже повадился ходить, он не решился отправиться — путь пролегал мимо спортсекции, могли заметить — неудобно же.
Артём вспомнил, что здесь имелся ещё один магазин — «Розмаг» на причале, в торце Управления СЛОНа: он его заметил, когда ходили с Борисом Лукьяновичем к Эйхманису.
Торговали там, правда, только для вольнонаёмных, конвойного полка и чекистов — но Артём почти как вольный себя и чувствовал — после библиотеки… по крайней мере, очень хотел это почувствовать и рад был обмануться.
В пропуске у него значилось, что ему запрещён выход к морю, — но он же не к морю, он в Управление, где и так уже бывал.
Этот «Розмаг» был побогаче: у Артёма на миг дыхание перехватило от вида печёнки — ах, как хочется жареной печёнки! — сливочного масла, копчёной колбасы, коробок с чаем.
Впрочем, вида показывать было нельзя, и он поспешил к прилавку; впереди стоял только один красноармеец из роты охраны, продавец насыпа́л ему леденцов и на Артёма не смотрел.
Когда красноармеец, пересыпав леденцы в карман, вышел, Артём решительно ступил к прилавку, но не успел открыть рот, как продавец его осадил:
— А ты откуда, парень?
— Освобождён по амнистии, остался вольнонаёмным! — вдруг браво соврал Артём, чего не ожидал от себя и мгновение назад. — Будем знакомиться! Леденцов хочу.
На самом деле он хотел печёнки, но её покупка показалась Артёму куда более серьёзным шагом — который немедленно бы вскрыл его обман, а леденцы — что леденцы, ерунда.
Кажется, во всём этом был смысл, потому что продавец, на лице которого, с подзастывшей ухмылкою, ещё читалось некоторое недоверие, бросил на весы оставшиеся леденцы вместе с бумажкой, на которой они слипшейся гурьбой лежали.
— Вообще мы закрылись уже, — сказал продавец, втайне недовольный собой.
— Спасибо! — поблагодарил Артём, скорей подсовывая деньги, чтоб продавец, упаси Бог, ничего не спросил: скажем, документ или хотя бы место работы.
Но так и случилось: подавая сдачу, продавец, всё сильнее хмурясь, поинтересовался:
— А куда нанялся-то?
Артём протянул ладонь под сдачу, которую продавец никак не выпускал из своей лапы.
— На Заячий остров, — ответил он, изо всех сил улыбаясь.
— И чем занимаешься?
Артём, продолжая улыбаться, прихватил за кончик бумажный рубль и потянул на себя. Продавец ослабил хватку.
— Шиншилловых зайцев развожу, — сказал Артём, оглянувшись на входе. — Соловецкая порода! Питаются одними каэрами!
На улице, прикрыв дверь, не выдержал и засмеялся.
«Ай! — восхищался. — Ай, какой я!»
Сунул леденец в рот и, в один мах раскусив его, залюбовался на вечернее солнце и золотые воды: такая сладость была во всём.
Где-то поблизости раздался выстрел.
Артём вздрогнул.
Ему не понадобилось времени, чтоб понять случившееся: оно настигло его разом и наверняка.
Под магазином была тюрьма. Туда сажали за самые злостные нарушения режима. И там же время от времени расстреливали.
Расстрел так и называли на Соловках — «отправиться под размах» значило: «под „Розмаг“».
Солнце светило, и кричали чайки, и шумел залив.
Артём поискал глазами, куда полетела человеческая душа. Ведь полетела же куда-то?
Леденец был огромный, отвратительный и липкий. Он заполнял весь рот. Артём явственно почувствовал, что у него кусок мыла во рту.
* * *Его подняли ночью — стук в дверь был ужасным, Артём никогда бы не подумал, что по́том можно покрыться так быстро.
Или он спал уже мокрым?
Только присев на кровать, понял, что, если б пришли за ним, вести под размах, никто б так бережно, хоть и настойчиво, стучаться не стал — дверь же не запиралась.
— Кто там? — ссохшимся со сна голосом спросил Артём.
Осип спал как ни в чём не бывало. Он на ночь съел все леденцы, которые Артём ему с удовольствием отдал.
— Это я, — отозвались из-за дверей, не называя имени, но Артём и так догадался: Борис Лукьянович.
Поскорей открыл.
— Артём, извините, бога ради, но я ничего не могу поделать. Нам надо идти. Собирайтесь немедленно.
— Что такое? — Мало того что Артём был весь взмокший, у него ещё и сердце поскакало, как мяч, больно задевая о все рёбра.
— Там приехали какие-то чекисты то ли из Кеми, то ли даже из Москвы к Эйхманису в гости, — шёпотом сказал Борис Лукьянович, поглядывая на Осипа; «…в такую минуту — и боится разбудить этого… сластолюбца…» — мельком подумал Артём, сам ещё не зная, в какую именно минуту и что его ждёт. — Видимо, начлагеря хвалился им спартакиадой, и они потребовали немедленного развлечения, — объяснил Борис Лукьянович. — Вам придётся участвовать в поединке.
— С кем? — спросил Артём, перестав натягивать штаны. — С чемпионом Одессы? — Хотя сам успел обрадоваться: «…Ну, хоть не расстрел…»
Борис Лукьянович только кивнул.
Дальше Артём одевался молча. В окошко светило ночное соловецкое солнце, замешенное на свете фонарей. Солнце было как творог, который мать подвешивала в марле — и он отекал бледной жидкостью в подставленную кастрюльку. Цвет этой жидкости был цветом соловецкой ночи.
На улице оказалось свежо, тихо, просторно. Артём подумал, что никогда не видел монастырь ночью.
Чаек не было вовсе.
С интересом выбежала посмотреть, кто идёт, собака Блэк. Повиляла хвостом.
Следом появился олень Мишка, стоявший под рябиной.
«Наверное, гости разбудили наше зверьё, — догадался Артём. — Надо было оставить леденцов олешке. А то скормил всё Осипу…»
— Куда мы идём? — спросил Бориса Лукьяновича.
— В театр, — ответил он. — Там все…
Театр располагался в части бывшего Поваренного корпуса.
Артёма сразу провели в гримёрку.
Он услышал шум на сцене.
— Кто там? — спросил Бориса Лукьяновича.