Он услышал шум на сцене.
— Кто там? — спросил Бориса Лукьяновича.
— Борцы, — коротко сказал он.
В углу гримёрки, закрыв глаза, сидел чемпион Одессы. Лицо у него было бледно и губы плотно сжаты. На челюсти иногда вздувался желвак.
«Он меня убьёт сейчас безо всякого „Розмага“», — спокойно и обречённо подумал Артём.
У зеркала стоял знакомый Артёму гиревик, весь потный и пахнущий. Судя по всему, отработал уже и теперь огорчался тому, как исхудал в последнее время, — таких больших зеркал он давно не видел.
На полу, несколько неуместный, стоял канделябр.
«Реквизит, — понял Артём. — Интересно, если сейчас ударить чемпиона Одессы канделябром по затылку, это может как-то повлиять на исход поединка?»
Привели ещё одного артиста — на этот раз циркача.
Он появился в спортсекции только сегодня утром и пообещал подготовить особый номер: разбивание дикого камня на груди атлета.
«А что без камня? — подумал Артём, попытавшись присесть, но сидеть совсем не хотелось. — И без атлета? Чекиста из зала попросит прилечь на минутку? И как охерачит молотом по груди…»
Хотелось пить.
Да и то не очень.
— Может, размяться? — предложил Артёму Борис Лукьянович без особого энтузиазма.
— Пожалуй, — сказал Артём и решительно встал.
В темноте закулисья он пошёл на шум и полосу противного света: хоть посмотреть, что там.
Там свистели чекисты, а вскоре Артём увидел и борцов: они были голые по пояс и грязные, как чёрт знает что.
Один лежал на животе, поджав под себя ноги и выставив огромный зад, второй силился поднять его, запустив руки под грудь.
Сделав шаг вперёд, Артём увидел и гостей.
Они поставили стол возле сцены. На столе стояли многочисленные бутылки, виднелась нарезанная снедь: зелень, огурцы, колбаса, хлеб.
Человек шесть сидели на стульях. Эйхманис и ещё один, Артёму неизвестный, стояли возле стола со стаканами в руках.
Эйхманис был в форме, но распаренный и с расстёгнутым воротником. Второй — вообще без кителя и заметно более пьяный.
Все были при оружии.
«Господи, зачем я всё это затеял? — затосковал Артём. — Как было просто всё решить, проще не придумаешь — отдавать посылки Ксиве, и всё! Нужны тебе эти посылки? Не сдох бы с голода! Зачем ты сюда вызвался? Ты что, умеешь этот бокс? Ты же ни черта не умеешь!»
— Замолкни! — ответил сам себе вслух.
Пошёл куда-то — надо было куда-то идти, не стоять же на месте.
Только идти оказалось некуда и очень темно к тому же — Артём немедленно налетел на стул, сам едва не упал вместе с ним.
Выпрямился, отряхнулся, почувствовал, как сильно дрожат ноги.
Как передвигаться на этих ногах?
Поднял стул, сел на него. Кажется, так было лучше — в темноте тебя вроде бы и нет, остался один рассудок, но если его погасить, то совсем будет просто.
Попытался вспомнить сегодняшнее, верней, уже вчерашнее стихотворение — ту строчку из него, что какое-то время повторял. Что-то там было про ржавчину и про ноги. Про ржавчину и про ноги. Про ноги и про ржавчину.
«Как это, интересно, может сочетаться? — напряжённо думал Артём. — В одной строчке? Ноги! И ржавчина! И, главное, это нисколько меня не удивляло! Но это же кошмар какой-то! Какая-то ерунда! Господи, напомни, что это была за строка! Это ужасно важно! Ничего не получится, если я её не вспомню!»
— Чёрт! — снова окликнул себя вслух Артём. — Чёрт, да перестань же ты наконец.
Поднявшись со стула, он корил себя молча и злобно.
«А тому, — думал он, — кого застрелили в башку, пока ты ел леденцы, — ему было проще? Ему было легче? Он совсем не волновался? Тебе всего лишь надо выйти на сцену и получить кулаком в морду! Но тебя не убьют! Тебя не расстреляют!»
— Артём! — звал в темноте Борис Лукьянович. — Артём, вы где? Пора!
Снова уронив стул на пол, Артём спешно пошёл на голос.
— Перчаток нет, — суетился Борис Лукьянович рядом со снимающим рубашку Артёмом. — И не привезут. Вот сшили из шинельного сукна, попробуйте.
Артём попробовал. То, что он сам будет бить такими, — ему нравилось. А то, что его, — нет.
Чемпион натянул перчатки совершенно равнодушно.
На Артёма он по-прежнему ни разу не посмотрел.
— Выхода нет. Держитесь. Я буду вместо рефери, — шептал Борис Лукьянович, пока спешили к сцене. — Постараюсь вам подыграть.
— Ну да, — ответил Артём. — Врежьте ему по печени, что ли, когда никто не видит.
На сцене оказалось чуть светлей, чем хотелось бы, пришлось некоторое время привыкать.
У стола стояло уже четверо чекистов, все, кроме Эйхманиса, краснолицые, мясистые — и все жевали.
Эйхманис пустым стаканом показывал на одесского чемпиона и что-то негромко говорил.
Артём нарочно не прислушивался.
Зато он услышал, как Борис Лукьянович просит его противника:
— …потяните, а? Хотя бы раунд.
Противник не отвечал, постукивая перчаткой о перчатку.
Бой начался, как и предполагалось, ужасно: Артём ощутил себя в центре мясорубки, и то, что он не упал тут же, объективно было чудом.
Выручил Борис Лукьянович, который вмешался при первой же возможности, встав между противниками, снова, негромко, попытавшись сделать внушение чемпиону:
— Я вас прошу, слышите?
Тот просто двумя руками оттолкнул Бориса Лукьяновича, с силой нажав ему на плечи.
— Да и хер с тобой, пёс! — сказал Артём чемпиону.
Тот никак не откликнулся — казалось, что он слабо понимает русскую речь.
«Отстоял полминуты — и хватит!» — отчаянно решил Артём и кинулся навстречу своему позору.
Через семь секунд с кратким восторгом понял, что ему удалось нырнуть и уйти от удара, который сбил бы с плеч башку, как переспелую грушу. До чемпиона он не достал, но хотя бы ретиво изобразил попытку.
Держать противника на расстоянии вытянутой руки не получалось — тот легко пробивал длинный удар хоть с трёх шагов.
Артём старался изо всех сил — и чувствовал своё поразительное бессилие.
Снова вклинился Борис Лукьянович.
— Э! — заорал кто-то с места. — Уйди! Фёдор, пусть он, бля, не лезет! Только мешает!
Эйхманис улыбнулся кричавшему и скомандовал:
— Борис, уйдите в сторону пока. Это же не соревнования!
Артём, упираясь руками в колени, пытался отдышаться, исподлобья глядя на чемпиона, который ровно стоял на месте и, похоже, нисколько не сбил дыхания.
Борис Лукьянович кивнул Артёму напоследок: делать нечего, теперь сами.
Артём ещё раз посмотрел в зал и вдруг увидел до сих пор не замеченную Галину. Она сидела поодаль, держа в руке яблоко. Выражения её лица было не разглядеть.
Дальнейшее Артём помнил только урывками.
Появилось лицо чемпиона, кто-то крикнул с места: «Давай!», Артём, пряча голову и пропуская удар за ударом, снова бросился вперёд с твёрдым намерением выгрызть этому подонку глотку, он точно заметил, что у него получился один удар — снизу, в подбородок, — так что чемпион ступил шаг назад и тряхнул головой, словно пытаясь поставить глаза на место, — и, похоже, поставил.
Потому что дальше Артём видел только потолки и свет кругами.
Удара он не заметил.
Сначала свет был под веками, и круги были красные.
Потом он открыл глаза и круги остались — только превратились в жёлтые.
Сцена под ним плыла.
* * *Чекисты орали, как большие, мордастые и пьяные чайки, — и голоса у них были довольные.
Артём различил голос Эйхманиса, тоже довольный и возбуждённый.
— Да у них и вес разный! Он тяжелей! Этот легче! Но стоял же! — говорил Эйхманис.
— Стоял-стоял, — ответили в тон Эйхманису. — А потом лежал.
Все захохотали.
Раздалось чоканье.
Борис Лукьянович помог Артёму подняться.
— Ничего, — повторял он. — Ничего-ничего. Очень даже ничего.
Галины в зале уже не было, заметил Артём. Чекистов вообще стало меньше, как будто бы двое или трое вышли. Может, покурить…
— Борис, Артём, спускайтесь сюда, поешьте. Позовите борцов, циркача… — позвал Эйхманис.
— Спасибо, мы… — извиняющимся тоном начал Борис Лукьянович, но Эйхманис просто, словно бы удивлённый, откинул назад голову: «…Что?» — и Борис Лукьянович, даром что близорукий, тут же побежал в гримёрку.
Артёма чуть подташнивало.
— Я только рубашку надену, — сказал он Эйхманису.
— Давай, давай, — ответил тот, улыбаясь.
Когда Артём вернулся, все, кроме одесского чемпиона, уже стояли возле стола. Никто ничего не трогал.
— Наливайте себе, — предложил Эйхманис борцам. — А где этот? Скорострельный? — спросил у Бориса Лукьяновича.
— Умывается, сейчас подойдёт, — соврал тот: Артём видел, что чемпион сидит в гримёрке, на своём же месте, закрыв глаза.
Борцов уговаривать не пришлось, циркач так вообще налил себе стакан всклень, хотя, когда он успел выступить, Артём и не помнил.
— За будущую спартакиаду! — сказал самый крупный чекист, протягивая стакан Эйхманису. — Смотр показал, что… — фразу он не закончил и выпил одним глотком без малого полный стакан.
Эйхманис, в отличие от своего гостя, чокнулся с каждым из лагерных спортсменов и каждому что-то сказал:
— А красиво было… Как вы это делаете?.. Борис, спасибо, всё неплохо… Артём, я понимаю, с кем вы имели дело! За вашу дерзость! Чекисты знают цену дерзости. Она порой стоит очень дорого! Тем более вы чуть не сбили его с ног.
Артём ещё не пришёл в себя толком и никак не мог сообразить, что ему думать о себе и своём поражении: это был полный позор или всё-таки нет?
— Ну, угощайтесь здесь, — сказал Эйхманис на прощание, и чекисты пошли прочь. Только самый крупный, пройдя пять шагов, вернулся и забрал со стола непочатую бутылку.
— Да у меня там… склады, — засмеялся Эйхманис. Глаза его при этом были неподвижны.
— Упьются ещё, — ответил тот. — Слишком жирно ты их.
Артём заметил взгляд Бориса Лукьяновича — он смотрел на говорившего с ненавистью. В руке у него был стакан водки, даже не пригубленный.
— Вот я перечисляю, — продолжил Эйхманис, дождавшись чекиста с бутылкой и уходя вместе с ним. — Борьба. Бокс. Гимнастические упражнения на брусьях и турнике, там тоже есть мастера. Футбол. А в финале — пирамида из всех участников…
Борис Лукьянович с облегчением поставил стакан на стол.
— Не будешь, Лукьяныч? — спросил его один из борцов.
На столе помимо огурцов и колбасы обнаружилась плошка красной икры и плошка чёрной, в банке из-под какао виднелось топлёное масло — вообще не тронутое.
Зато Артём уже знал, что, если топлёное масло намазать на хлебушек да посолить — оно будет вкусней сливочного.
Соль тоже была.
Он урвал себе краюху хлеба и намазал её маслом слоем чуть не в палец, сверху чёрной икрой, а по ней — красной, засыпал всё зеленью и украсил огурцом. Огурец был покусанный чекистами, но это показалось неважным.
— Ещё по одной? — предложил циркач.
Выпили, только Борис Лукьянович снова пропустил — он и не ел ничего, скатал себе хлебный шарик и держал в пальцах.
— Лукьяныч, ты чего? — спросил его один из борцов, уже охмелевший.
— Да я сытый, — ответил тот мягко, но Артём видел, что он брезгует.
Артём вспомнил, что, когда Борис Лукьянович его поднял и он уселся на сцене, вслед за жёлтыми кругами появилось лицо чекиста, который черпал красную икру из плошки рукой — и облизывал потом пальцы.
«Ну и что…» — сказал себе Артём, откусывая хлеб, мажась и собирая свободной рукой икринки, попадавшие на рубаху.
— Я пойду… отнесу в гримёрку ему… — сказал Борис Лукьянович, набирая колбасы, — хлеба уже не было.
«А я ведь пьяный», — с удовольствием подумал Артём; он не запомнил вкуса ни первого стакана водки, ни второго, но тут вдруг пришла обратная волна, и сразу стало весело и душевно, и в груди образовался ватный, щекотливый, ласковый клубок — захотелось кого-нибудь обнять, и чтоб случилась хорошая песня.
Водка кончилась после третьего разлива, икру из плошек едва ли не вылизали, зелень подъели до последнего лепестка.
Вышли на улицу — солнце покачивалось и дрожало.
Где-то возле кремлёвских ворот раздавались голоса чекистов — они громко матерились, и кто-то кого-то успокаивал.
В келье Артём нарочно вёл себя шумно, надеясь разбудить Осипа, — но безрезультатно.
— Как бы хорошо водочки сейчас ещё рюмку, — сказал Артём вслух. — Или пару пи-и-ива… А, Осип?
Осип даже не шевелился.
Это славное настроение как пришло, так и оставило Артёма в один миг.
Он вдруг ощутил себя избитым, обиженным, взбешённым и жалким одновременно.
— Ненавижу проигрывать! — сказал Артём вслух, пьяный, и пахнущий, и презирающий себя. — Ненавижу! Заплатить Ксиве, чтоб зарезал его? Закончился мой кант! Только начался и сразу закончился! Пусть его Ксива зарежет…
Артёма резко начало тошнить, и он поскорей завалился набок, чтоб уберечь всё то, что доел за чекистами.
Не было сил раздеться. Хотелось плакать.
Артём поискал рукой в мешке возле кровати и достал присланную матерью подушку. Засунул её под сердце, зубами прикусил покрывало, дышал носом, чувствовал влагу под веками.
Всё вокруг было сырое, клубился чёрный туман, в тумане Артём едва различал самого себя, сидящего на кочке посреди огромной воды.
«Если сдвинуться — сразу упаду в воду, утону», — понимал Артём.
Раздался плеск.
Из тумана выплыла лодка: сначала её нос, потом мягко, беззвучно проскользил борт — и Артём увидел старика, стоящего в лодке. В руках у старика было весло.
Лица его было не различить, только бороду, и высокий лоб, и, кажется, незрячие глаза.
Длинная одежда его по низу была сырой.
В самой лодке плескалась грязная вода. Старик стоял в ней едва не по колени.
«Куда на такой? Утонем…» — подумал Артём. Взял лодку за борт — и с силой подтолкнул её, чтоб плыла дальше.
Остался сидеть один.
* * *Эйхманис был весёлый, с лёгкого похмелья — по глазам видно, что лёг спать под утро, встал бодрый и деятельный часов в десять, немедленно выпил водки, а когда провожал гостей — выпил ещё, прямо на причале.
Он прискакал к спортсекции, посмотрел, как достраиваются площадка и здание, спрыгнув с коня, о чём-то поговорил с Борисом Лукьяновичем.
— О, Артём, — заприметил Эйхманис. — Хорошо дрался. Я хотел, чтоб ты победил.
Артём почувствовал запах алкоголя — только не застоявшийся и старый, а свежий, ядрёный, как со дна зимней капустной бочки.
— Дело в том, что Артём вышел как замена, — начал пояснять Борис Лукьянович. — У нас есть теперь другой противник в тяжёлом весе…
— Английский шпион который, Роберт? — спросил Эйхманис.
— Да, Роберт.
— А в среднем весе никого? — быстро спросил Эйхманис, глядя на футболистов.
— Пока нет. Но Артём мне нужен при спортсекции, — поспешил добавить Борис Лукьянович, не понимая, куда клонит начлагеря.
— Да ладно, сами справитесь, раз так, — сказал Эйхманис.
Артём похолодел: решалась его судьба, и, кажется, не в его пользу.
Борис Лукьянович молча смотрел на Эйхманиса.
— Со мной поедет, — отрывисто сказал Эйхманис. — Сегодня в командировку. Мне нужны смышлёные, но не каэры. Товар не очень частый! — он засмеялся и тут же чуть скривился: похоже, выпил он вчера много, и похмелье иногда настигало.
— Так что нам делать? — спросил Борис Лукьянович.
— Вам? — переспросил Эйхманис со своими характерными начальственными модуляциями, от которых сразу становилось чуть не по себе. — Ничего, занимайтесь. Артём, идите в свою роту, соберите вещи и ждите на улице. Мне ещё нужно пару человек забрать. Говорят, какие-то чертёжники были в двенадцатой роте? Кабир-шах?
— Да, есть такой, — ответил Артём, лихорадочно пытаясь решить, что случилось: хорошее или дурное?
Гикнув, Эйхманис умчался в сторону кремля.
— Даже не знаю, что и думать, — сказал Борис Лукьянович.
Артём молча подал ему руку, попрощался и пошёл.
Осипа в келье не было.
Разделил имевшиеся деньги на две части: одну с собой взял, другую свернул в трубочку и засунул в материнскую подушку, туда, где нитки разошлись…
Подумал, брать или не брать сухпай.
Остановился на том, что взял картошки и моркови, и соли в коробке, и чая. Скрутил из куска ткани котомку, разложил всё, завернул и приспособил эту котомку на плечо, связав её концы в узелок.
Сменную одежду брать не стал, только пиджак повязал рукавами на поясе и кепку натянул на случай дождя.
Будет удача — накормят и спать положат под крышу.
А не будет удачи… значит, не повезло.
«А кант — он всё равно ко мне вернулся», — догадывался Артём, всё ещё боясь спугнуть своё везение.
Спел тихонько: «Не по плису, не по бархату хожу, а хожу, хожу… по острому…»
На улице сразу определил, куда идти: у водоосвятительной башни стояли Кабир-шах и его брат Курез-шах, Митя Щелкачов и ещё один незнакомый молодой лагерник.
Чуть поодаль перетаптывался Ксива.
Артём, не обращая на него внимания, кивнул Мите, подошёл к башне и сел на травку.
Эйхманиса ждать долго не пришлось — снова, похоже, выпивший грамм сто, он появился на этот раз пеший, зато в сопровождении Галины и двух красноармейцев, и осмотрел собравшихся.
Все немедленно подтянулись, Артём тоже, естественно, поднялся, заметив, что Ксива исчез, как и не было.
— Здра, гражданин нача… — попытался заорать Щелкачов, но Эйхманис отрезал рукой: не надо.
— Подвода у ворот, грузимся, — скомандовал один из красноармейцев.
— Я его ищу уже несколько дней, — кивнув на Артёма, сказала Галина негромко, но он услышал.
— Что-то срочное? — спросил Эйхманис.