— Правда, — сказала Галя уверенным шёпотом. — Используй меня. Я твой… как ты говорил? Шкет! Давай, как будто я здесь лежу на нарах… напуганный.
— Не надо, — попросил Артём очень тихо. — Мне не нравится. Ты не видела, как там. Не играй в это. Пожалуйста.
Ей было всё равно: губы её продолжали кривляться.
— Тогда я тебя использую, — сказала она.
Медленно сползла с дивана, со скрежетом отодвинула мешавший на пути к Артёму табурет — хлеб упал, морковь скатилась, кружки запрыгали, звеня боками…
И тут Галя очень искренне, совсем не пьяно завизжала — в её голосе был такой жуткий испуг, что Артём сам оцепенел.
Она смотрела куда-то за диван.
— Галя! Да что там? — крикнул он, вскакивая.
— Ты… — не находя воздуха, без голоса выдохнула она в ответ, видимо, едва-едва придя в себя. — Ты жрёшь сырое мясо?.. Ты рехнулся совсем, шакал?
Артём наконец увидел, в чём дело — сбоку от дивана лежал кролик, которого он где-то бросил, пока искал кота.
Ужас был в том, что кролик был наполовину сожран — у него, кажется, не было одной ноги и части живота, из которого свисали мелкие кроличьи кишки.
Артём схватил кролика за уши, кишки раскрутились ещё длиннее.
— Тварь, меня вырвет сейчас! — взвизгнула Галя.
— Это не я! — заорал Артём. — Это Чекист сожрал!
— Какой чекист? — заорала в ответ Галя. — Я тебя застрелю сейчас, контрик! — она действительно полезла в кобуру, которой не было у неё на боку, и, заметив это, она пнула валявшуюся возле ноги кружку.
— Это кот! Замолчи, наконец! — гаркнул Артём вне себя, и в ту долю мгновения, когда они оба молчали, раздался грохот.
Стучали в дверь.
Опрометью Артём бросился к дверям, по дороге вспомнил про Галину — где она? с ней-то как? — прибежал назад, её уже нет, по дверям опять грохотали…
— Да ч-ч-чёрт! — выругался Артём и снова метнулся ко входу, открыл.
Там стояли двое из надзора — впрочем, как сказать — стояли: держались друг за друга.
— Шакал! Где был? — спросил первый и толкнул Артёма в грудь.
Пахло от него погано, будто он водку закусывал лягушачьей икрой с болотным илом.
— Кроликов проверял на чердаке, — с ходу ответил Артём.
— Га! Я же тебе говорил, — сказал второй и тоже пихнул Артёма.
Они прошли туда, где горел свет — Артём оставил, когда бегал за кружками, — но на кухне не нашли, чего искали.
— Тут, одни, бля, крысы водяные, — громко сказал красноармеец; «тут» он произнёс как «тыт», а слова «водяные» вытянул изо рта, словно оно было длинное и отвратительное, как червь.
— Где кролики, ты, хер? — позвали Артёма.
— Он же сказал: на чердаке, — вспомнил один красно-армеец.
— Электричество включи, шакал, — велели Артёму. — Не видно ни ляда.
Артём подумал и включил.
— Вот так, бля! — обрадовались свету надзорные и, грохоча, полезли на чердак.
Артём стоял внизу.
На чердаке раздалось топотанье, мат-перемат, снова топотанье, кто-то, кажется, упал… и потом хохот.
— Да хватит одного, — сказал красноармеец, спускаясь и отхаркиваясь.
Артём посторонился, чтоб не плюнули на него. Потом сделал ещё шаг назад, чтоб его снова не пихнули.
— Тут есть кто ещё? — спросил красноармеец, не глядя на Артёма.
— Нет, — сказал он.
— А бабы есть?
— Нет, — повторил Артём.
— На, разделай и пожарь, — сказал красноармеец, сунув Артёму кролика со сломанной шеей.
«На всю ночь тут останутся…» — лихорадочно думал Артём.
Появился второй красноармеец, последние ступени ему не дались, и он с грохотом их пересчитал.
Посидел на полу, потом кряхтя поднялся. Заметил кролика в руках Артёма, молча забрал, крикнув своему товарищу, пропавшему на кухне:
— На хрен ты ему дал? Мы с ним тут будем сидеть, что ли? Пошли в женбараке возьмём эту… Ляльку. Она и приготовит.
Артём стоял на месте, моля, чтоб всё это завершилось.
Надзорные ещё три минуты что-то мычали на кухне и потом не прощаясь ушли, оставив все двери открытыми.
Артём медленно, боясь сглазить, двинулся следом, в дверях увидел огромную белую ночь — в её свете всё было как голое; торопливо закрылся.
— Галя! — позвал тихо.
В сторожевой каморке её не оказалось. И в лаборатории — нет. И в других комнатах — тоже нет.
Наконец на кухне он отдёрнул штору и увидел её. Она сидела на подоконнике и гладила кота.
Кот мурчал, зажмурившись, но одним глазом всё-таки поглядывая на Артёма.
— Он и свинок хотел сожрать, — шепнула она, кивнув на кота.
«Красноармейцы прямо рядом с ней стояли», — понял Артём: ему уже было почти смешно. Хорошо хоть шторы плотные — а если б нет?
Галя была совершенно протрезвевшая.
— Оцарапалась, — сказала она ясным голосом. — Тут гвоздь где-то, — и показала палец с пунцовой каплей.
Артём взял Галю за запястье и слизнул кровь, тут же вытер язык о горбушку руки и снова слизнул.
— Вода поёт. Как тетерев, — сказала она, прислушиваясь.
Это из крана подтекало и потом, с еле слышным журчаньем, струилось где-то под полами.
* * *Про главное Артём с утра, когда запускал учёных, забыл.
Тем же вечером в Йодпроме Троянский встретил его с таким видом, как если бы ему всё открылось про Артёма — самое ужасное, самое невозможное. И теперь Осип не знал, что с этим знанием делать.
— Не сообщил утром, простите, — быстрым извиняющимся шёпотом сказал Артём; отвёл Троянского в свою комнату и в ярких, впрочем, в основном надуманных подробностях рассказал про пьяных надзорных.
Приврал заодно, что те забрали не одного кролика, а двух.
— Вы должны написать бумагу об этом — на административную часть, — тут же сказал Осип. — Иначе с нас спросят.
— Вы что? — тихо ответил Артём. — Я не буду ничего писать. Они завтра придут и уже мне свернут голову.
— Вы разве трус? — спросил Осип, сплющив слово «трус» в губах до такой степени, что оно будто бы так и осталось висеть на губе, зацепившись последней буквой.
«Разве что вы дурак», — подумал Артём, искренне скучая от глупого разговора и думая лишь, как бы побыстрее выпроводить этих чертей.
— Осип, а вы поинтересовались у товарища?.. — сказал, входя в комнатку, ещё один учёный муж. У него в руках была кроличья голова с ушами, позвоночником и ещё какими-то шерстяными лохмотьями.
— Да, кстати, — всплеснул руками Осип. — А это что тогда?
Кролика Артём вчера выкинул вместе с котом в окно. Кот тут же принялся грызть мёртвую крольчатину. Артём был уверен, что никаких следов там не останется.
Тем более что под окном были кусты — какого беса учёные мужи искали в этих кустах, непонятно.
«…Хоть бы уши обглодал, чекистская сволочь», — подумал Артём и, усмехнувшись, спросил:
— Вы хотите сказать, что я съел двух кроликов? Сырых? Вместе со шкурами? И у второго не доел голову?
— А вы хотите сказать, что это чекисты съели сырых кроликов? — спросил Осип.
Услышав про чекистов, второй учёный, покашливая, удалился. Кроличью голову он унёс, держа за уши.
— Они их не ели, они забрали их с собой, — терпеливо повторил Артём.
— Да, — саркастически скривился Осип. — А одному кролику оторвали голову и выбросили её в окно. Не можете мне описать в подробностях, как это выглядело?
— Я не наблюдал этого, Осип, я не знаю, — сказал Артём, глядя Осипу в глаза и очень жалея о том, что не чувствовал никаких сил к тому, чтоб ударить этого тонкого и саркастичного человека по лицу. Это совсем было бы подло — не Сорокин же, не Ксива с мокрой губой.
— Итак, — сказал Осип с таким видом, будто он стоял на кафедре. — Или вы пишете бумагу в административную часть, или мы сами будем вынуждены её написать.
— Сами, — добродушно предложил Артём. — Только проваливайте отсюда поскорей.
— Что значит «проваливайте»? — вскрикнул Осип. — Это вам тут нечего делать! А мы в город больше не пойдём. Слишком много времени уходит на это.
— В какой «город»? — не понял Артём.
— В монастырь, в кремль — туда, в эту тюрьму, — сказал Осип быстро.
В проёме дверей снова появился учёный муж, на этот раз без кролика, но за его спиной отсвечивал мудрой плешивой головою третий.
— Вы не имеете права, уходите, — ещё раз повторил Артём, понимая, что вот теперь он окончательно глупо выглядит.
Учёные переглянулись и поочерёдно хмыкнули — возникло чувство, что они таким образом общаются друг с другом.
— Смотрите, что у него есть, друзья мои! — сказал один из учёных, указывая пальцем.
Все трое вперились во что-то обескураживающее.
Артём скосился, ожидая увидеть на этот раз наполовину объеденную морскую свинку.
Но нет, то была недопитая бутылка водки.
Учёные в голос засмеялись — только не Осип.
Он вышел, презрительно взмахнув полой своего халата.
Он вышел, презрительно взмахнув полой своего халата.
Артём, себя не помня, кинулся за ними следом в их учёные покои, схватил первую попавшуюся колбу и запустил ею в стену.
Не сказать, чтобы учёный люд проявил готовность к немедленному поединку, даже своими превосходящими силами. Однако и страха в их глазах не читалось.
— Да он пьяный до сих пор, — сказал один из них.
— Завтра же на вас будет написано подробнейшее заявление, — глухо пообещал Артёму другой, сидевший к нему спиной и даже не обернувшийся.
Артём выбежал на улицу, хотел было немедленно отправиться в кремль — но тут же раздумал: надо же Галю встретить, всё рассказать ей!
«Где она обычно ждёт?» — решал Артём, озираясь; сердце колотилось, губы дрожали — всё было невозможно обидным и нелепым.
Вдруг понял, что надо забраться на крышу — оттуда лучше видно.
Вернулся в здание, сразу отправился на чердак: промелькнула мысль передушить оставшихся кроликов и покидать вниз, учёным на радость…
Гали не было видно нигде.
Удивительно, но ещё пели птицы — в тихом вечернем свете, в нежнейшем тепле подступающей белой соловецкой ночи, — и пение тоже было тихое и тёплое.
Подлетела куда-то совсем близко кукушка и несколько раз гукнула. Артём поискал глазами: ага, прямо на столб во дворе уселась — крупная какая птица! Он первый раз в своей жизни увидел кукушку.
Она тоже заметила Артёма и сразу сорвалась с места, быстро взмахивая большими крыльями.
Оказывается, сверху было видно море.
Море лежало недвижимое, словно неживое. В море виднелись каменистые островки. Артём долго смотрел в даль вод.
Сердце его успокаивалось.
Солнце садилось не вниз, как там, в России — оно словно бы катилось ровно по горизонту и так закатывалось понемногу.
Вид у солнца был такой, словно оно плавится и отекает, как мороженое — и к тому моменту, как уйдёт за горизонт, ничего от него не останется. Завтра встанет — а вместо огромного солнца куцый, еле тёплый шарик, весь всклокоченный от стыда.
Говорят, что солнце здесь всходит и заходит почти на севере. Значит, север — там.
«…А если в келью Филиппа нам пойти? — размышлял Артём, приметив бревенчатую избушку в палисаднике. — Дедушка Филипп, пусти погрешить, мы тихо…»
Комары пропали совсем.
Облака были розовые и фиолетовые и пенились красиво и ароматно, как французское мыло.
Виднелось ещё озеро. На воде время от времени появлялись быстрые круги — наверное, это плавали те самые ондатры, которых завёз Эйхманис.
Если б не круги — озеро показалось бы недвижимым и твёрдым, как из стали. Заходящее солнце лизало эту сталь, как дети железо в морозное своё русское детство — но только к озеру язык не прилипал.
«А меня ж этой работы лишат — чего я тут сторожу? — вдруг напугался Артём. — Учёных, что ли?.. А ещё донос их, ой…»
Надо было, чтобы скорей явилась Галя и разрешила сомнения.
Артём искал глазами то здесь, то там, потом снова затихал, не дыша. Пока он на крыше — ничего не происходит, и не произойдёт. Только кролики внизу колобродят.
Кто-то, услышал Артём, влез на чердак: «…Проверяют, не жру ли, мерцая глазами в полутьме, ещё одного крольчонка…».
Он едва успокаивался, как снова начинало нудно тянуть под сердцем: отчего же ему никак не удаётся прожить в покое хотя бы неделю. Артём представил себя как то ли зверя, то ли человека, ползущего вверх по скале — то один камень обвалится под ногой и ухнет вниз, то другой… То какая-то птица начинает кружить на предмет его печени — и ни рукой от неё не отмахнуться, ни плюнуть в неё…
Так остро всё это почувствовал, что поймал себя на том, что держится руками за крышу изо всех сил.
И хорошо, что держался, — потому что вдруг увидел в лесу человека.
Минуту вглядывался — может, блазнится… Взмахнул рукой, но человек не ответил.
«Галя? Нет? Если Галя — почему с другой стороны от дороги? И в какой-то странной рубахе незнакомой…»
Артём, стараясь не очень шуметь, спустился вниз… Учёные, оказывается, все уже легли спать. Самый беспокойный из них, видимо, только что проверил кроликов и тоже улёгся.
Мимо колодца, через заборчик, забирая выше, Артём пошёл в лес, к тому месту, где видел человека.
«Галя, наверное, а кто же? Даже не буду здороваться, а сразу поцелую её», — решил он.
В лесу было гораздо темнее, чем на крыше, но вроде бы он верно запомнил направление.
…От неожиданности Артём издал совсем новый для себя звук: «Хак!» — вырвалось из него: как если бы выпала из глотки мелкая внутренняя кость.
Перед ним стоял мужчина, старик.
…Быть может, старик.
Уже после Артём попытался вспомнить, какой он был, и воспоминание выглядело так, словно в краску белой ночи добавляли ещё краски, густой, мутно-белой, и ещё, и снова — пока весь образ не размывался.
Он не был голый — на нём была рубаха, а на ногах, кажется, штаны; а вот имелись ли ботинки, или лапти, или сапоги? Скорей, он казался вросшим в землю, как дерево — или что?
…Ноги, наверное, утопали в траве.
Ростом он был с Артёма, борода — белёсая, как эта самая белая соловецкая ночь. Глаз было не различить.
Он был очень, больше любого фитиля, худ. Но стоял твёрдо.
Посоха у него не было в руках, он ни за что не держался.
— Кто ты? — выдохнул Артём, не дойдя нескольких шагов; но сам он не желал знать, кто это, — он заговорил лишь затем, чтоб ощутить, что ещё не онемел от ужаса.
Артём разом весь, до поясницы покрылся по́том и на полушаге, не дождавшись ответа, развернулся и побежал в сторону окон, где были люди — живые, домашние, человеческие люди.
Никто его не окликнул.
…Уже к утру, после случайного, вздорного, недолгого сна Артёму стало казаться, что, когда он побежал, старик протянул руку, и в руке были ягоды. Но как он мог это увидеть?
* * *Когда взошло солнце, всё вчерашнее стало нестрашным и каким-то, право слово, дурацким.
Артём сходил на это место, никаких следов, естественно, не нашёл; да и не искал особенно — ему нужно было срочно увидеть Галю.
«Может, она передумала?» — спрашивал он себя, взбрыкивая ногой мох и траву.
«Передумала — что?» — отвечал себе.
Учёные ещё спали.
Чтоб не встречаться с ними, решил немедленно пойти — как это теперь, оказывается, принято говорить — в город.
Когда уже выходил, заслышал писк морских свинок — они привыкли к утренней кормёжке; но возвращаться не стал — вот пусть учёные и кормят.
Какая-то птица провожала Артёма, перелетая с дерева на дерево.
Иван-чай, недавно застилавший всё, опадал, повсюду стояли куцые метёлки.
Зато ощутимо пахло грибами.
Навстречу шли люди — наверное, на утренние работы. Через минуту Артём с удивлением разглядел людей из своей прошлой роты — ощущение было не самое лучшее.
Показалось, что они сейчас все как один начнут на него указывать и орать: «А вот филон! А он отлынивает! А пусть на баланы вместе с нами!»
Едва не дрогнул: хотел уже развернуться и пойти в обратную сторону. Совсем глупо выглядело бы…
Его тоже признали: на лицах появилось что-то вроде оживления.
Артём вдруг понял, насколько он лучше выглядит, чем те, кто идёт ему навстречу. Они были — как выжатые, с почерневшими глазницами, со впавшими ртами — серое старичьё.
Ксива тряс губой так, что, казалось, она раскачивается из стороны в сторону, будто кадило, и всё одёргивал Шафербекова, идущего впереди, — но тот не отвечал: он и сам хорошо видел Артёма.
Шафербеков раздумывал о чём-то, но решения придумать не мог.
Сивцев посматривал на Артёма словно бы с надеждой: а вдруг скажет хорошую весть или даст пирога.
«И Самовар тут!» — удивился Артём на бывшего генеральского денщика, который верой и правдой начал служить Бурцеву, однако ушедший в ИСО новый его хозяин прислугу за собой не потащил — пережитки: так что иди-ка ты, дядя, на баланы, советские люди сами умеют начищать себе сапоги.
«Здороваться, нет?» — поспешно решал Артём; тем временем сблизились, Артём кивнул Сивцеву; денщик, не здороваясь, пронёс мимо своё самоварное лицо: «…старый дурак», — посмеялся Артём, не спуская, впрочем, глаз с губы Ксивы и сизой щеки Шафербекова.
Благо наряд сопровождали десятник и два красноармейца, а то ещё неизвестно, как бы всё обернулось…
С каждым шагом, как слепая ископаемая черепаха, подползал навстречу Артёму монастырь.
…Но оказался ближе, и впечатление стало чуть другое: увидел красные кремлёвские купола, обитые золотом, — если сощуриться, возникало чувство, что солнце тёплыми волнами стекает по красной жести.
«Надо бы Афанасьеву про это сказать, может, пригодится», — поставил себе Артём на заметку.
Он шёл к воротам широким кругом — так, чтоб увидеть здание, где жила Галя, — возле монастыря, в общей для всех чекистов бывшей Петроградской гостинице, на втором этаже. Артём проходил мимо этого дома несколько раз, но окон её не знал. Зато знал многое другое, и это знание было головокружительным.