С полнейшим отказом систем.
Но остановиться он не мог. Не время.
Позыв свернуться в клубочек на песке у реки и уснуть был почти всепоглощающим, но эти люди могут надумать переправиться.
У них есть фонари, оружие и численный перевес.
У него нет ничего.
Риск слишком велик.
Так что он все шел и шел, дожигая жалкие остатки топлива, еще сохранившиеся в резервном баке.
Глава 12
Итан даже не догадывался, долго ли он шел в полнейшем одиночестве сквозь тьму.
Час.
Может, два.
Может, меньше.
Таким темпом он не мог одолеть больше мили. Если в чем он и мог быть уверен, то только в этом. Каждые две-три минуты Итан останавливался и бросал взгляд вниз по течению, высматривая приближающиеся огни, вслушиваясь, не раздастся ли хруст камней под ногами преследователей.
Но каждый раз, оглядываясь, видел все то же – непроглядную темень, а если кто-то и последовал за ним, то рокот реки прекрасно маскировал все остальные звуки.
* * *Дождь ослабел сперва до мороси, потом – до сеющейся в воздухе водяной пыли, а там и совсем перестал.
Итан все брел, отыскивая дорогу исключительно на ощупь, цепляясь руками за невидимые валуны, ногами делая мельчайшие возможные шажочки, чтобы при неизбежном столкновении с препятствием инерция движения не повергла его на землю.
* * *А затем будто прозрел.
Только что царила тьма.
И вдруг – разбухшая, почти полная луна; ее свет пробился сквозь разрыв в тучах, и поверхности каждого мокрого камня засверкали, как лакированные.
Итан уселся на валун с плоским верхом, ноги его дрожали, исчерпав свою выносливость почти до предела.
Река сузилась почти вдвое, зато течение стало сильнее, неистово кипя в садике камней белой пеной бурунов и вздымая брызги.
На том берегу возносились громадные сосны – высотой футов семьдесят или восемьдесят.
Внезапно он осознал, что изнемогает от жажды.
Упав на четвереньки, подполз к краю реки и погрузил лицо в лужицу.
На вкус вода была восхитительно чистой и сладкой, но холодной до ломоты в зубах.
Между глотками он бросал взгляды вниз по течению.
Кроме безумной кипени воды, ни движения ни на этом, ни на том берегу.
Итану хотелось спать, он мог бы растянуться здесь на камнях и забыться через считаные секунды, но понимал, что это было бы глупо.
Надо найти убежище, пока меня не покинул лунный свет.
Пока меня не покинула способность ходить.
Пелена туч уже снова начала сгущаться, застилая собой луну.
Итан заставил себя встать.
Переправа через реку здесь, особенно в таком ослабленном состоянии, была бы фатальна. Надо найти укрытие на этой стороне реки, хотя такая задача будет не из простых. На другом берегу реликтовый сосновый лес взбирается по склону горы на несколько тысяч футов, прямо в клубящиеся тучи. В таком лесу наверняка можно было бы отыскать какое-нибудь местечко, чтобы переночевать, укрывшись хотя бы даже в шалаше из лапника. Если набросать достаточно веток, они обеспечат укрытие от дождя, а то и удержат достаточно тепла тела, чтобы стать уютным оазисом в ночи.
Но не судьба.
На этом берегу склон круто взбирался от реки футов на сорок, к подножию тех самых красноцветных утесов, которые обступили Заплутавшие Сосны со всех сторон.
А выше – карниз за карнизом, восходящие во тьму.
Заниматься скалолазанием он не в состоянии.
Побрел дальше.
В желудке бултыхалась вода.
Чувствовал, как распухли и пульсируют ноги. Понимал, что должен был остановиться и вылить из ботинок воду еще час назад, но опасался, что если сядет, то уже не найдет сил, чтобы снова зашнуровать их и двинуться дальше.
Идти по этому берегу было труднее, ровного грунта почти не было – сплошь камни и крутые склоны.
Вошел в рощу высоких сосен.
Каменистый грунт сменился мягкой влажной почвой, покрытой толстым слоем опавшей сосновой хвои, и Итан подумал: «Если дойдет до худшего, посплю здесь». Место не идеальное – слишком близко к реке, нет лапника, чтобы прикрыться, и если кто-нибудь двинется по его следам, то уж мимо не пройдет. Зато кроны этих вековых сосен укроют его от непогоды хоть в какой-то степени.
Он бросил последний взгляд вокруг, уже решив, что если не увидит ничего поинтереснее, то остановится на ночлег прямо здесь.
Поглядел вверх по склону, ведущему к подножию утеса.
И заметил там что-то вроде темной заплатки.
Не думая, не рассуждая, просто начал восхождение.
Карабкаясь на четвереньках среди сосен, а потом, оставив их позади, по каменистой осыпи.
Все круче и круче.
Снова начал задыхаться от напряжения, пот опять заструился по лицу, от его соли защипало глаза.
Ближе к утесу осыпь стала более рыхлой, камни – мельче, и ноги съезжали на каждом шагу, словно он взбирался по песчаной дюне.
Добрался до утеса.
Тьма мало-помалу воцарялась снова, от луны среди туч остался лишь узенький серпик, воздух снова набряк ощущением возвращающегося дождя.
Вот она – черная заплатка на красном, которую он заметил от реки, оказавшаяся углублением в скале, уходящим вглубь на пять или шесть футов, гладким и сухим внутри, суля защиту от стихий.
Вскарабкавшись на карниз, он заполз внутрь.
Задняя стенка образовывала естественный уклон, и Итан привалился к ней, глядя на потемневший мир, обрамленный стенами этого миниатюрного алькова. С этой высоты река была не видна, и шум ее, порядком заглушенный расстоянием, спал до подобия громкого шепота.
По мере угасания лунного света сосновый лес по ту сторону реки мало-помалу погружался во мрак, снова окунув Итана в непроглядную темень.
Опять пошел дождь.
Сев, Итан трясущимися пальцами попытался расшнуровать ботинки, взятые у человека, которого прикончил в апартаментах. Ему потребовалось несколько минут, прежде чем наконец удалось распутать узлы и стащить ботинки. Вылив из каждого не меньше пинты воды, он стащил носки, слой за слоем, отжал их и разложил на скале для просушки.
Одежда промокла до нитки.
Итан стащил толстовку, футболку, джинсы, даже трусы. Провел десять минут, сидя в алькове нагишом и выжимая из одежды воду, пока вещи не стали просто влажными.
Обернул толстовку вокруг груди, футболку с длинными рукавами – вокруг ног и свернул джинсы в подобие подушки. Прилег на заднюю стену пещерки, повернулся на бок и закрыл глаза.
Так холодно ему не было еще ни разу в жизни.
Поначалу он опасался, что холод помешает ему уснуть; тело тряслось столь неистово в тщетных усилиях согреться, что ему пришлось ухватиться за рукава толстовки, чтобы та не сползла от сотрясений.
Но как бы ни силен был холод, изнурен Итан был куда сильнее.
Не прошло и пяти минут, как сон взял свое.
Глава 13
Правая лодыжка Итана закована в кандалы, цепь от которых тянется к рым-болту в полу.
Он сидит перед ветхим письменным столом, на котором лежат три предмета…
Чистый лист бумаги формата A4.
Черная шариковая ручка.
Песочные часы, в которых зерна черного песка неудержимо сыплются из одной колбы в другую.
Аашиф заявил Итану, что когда весь песок вытечет, он вернется, и если к тому времени написанное Итаном на бумаге не приведет его в восторг, тот умрет от линчи.
Но Итан понимает, что даже если бы он обладал специфическими, требующими высочайшего допуска сведениями о грядущем массированном наступлении, записал все даты, дислокации, объекты, подробности предполагаемой наземной атаки и поддержки с воздуха, этого будет все равно мало.
Мало будет всегда, сколько бы он ни написал; он умрет все равно, и умрет ужасной смертью.
Об Аашифе он не знает ровным счетом ничего, кроме голоса и этих карих глаз, в которых прозревает желание не добыть сведения, а причинить боль.
Маскировка под допрос – лишь прелюдия.
Ласки, заставляющие Аашифа стать твердым и влажным.
Он садист. Наверно, из «Аль-каиды».
Вися на запястьях под потолком камеры пыток, Итан каким-то образом отгородился от осознания этого в полной мере, но здесь, за столом, в одиночестве и безмолвии, оно обрушилось на него всей своей тяжестью.
Что бы он ни написал, чуть меньше чем через час его жизнь станет бесконечно хуже.
В комнате есть единственное окно, но оно заколочено толстыми досками.
В комнате есть единственное окно, но оно заколочено толстыми досками.
Через тоненькие щели между ними пробиваются ослепительные лезвия иракского солнца.
Жара стоит обжигающая, пот выступает из каждой поры.
Гиперреальность момента становится просто невыносимой, ошеломив чувства Итана шквалом сенсорных впечатлений.
Собачий лай на улице.
Отдаленный детский смех.
За мили отсюда жутковатые, похожие на стрекот цикад автоматные очереди.
Жужжание мухи возле левого уха.
Аромат жарящегося где-то поблизости масгуфа[16].
Где-то в недрах этого сооружения кричит человек.
Никто не знает, что я здесь. Во всяком случае, никто из тех, кто мог бы мне помочь.
Мысли его переключаются на Терезу – как она там, дома, беременная, – но вынести шквал эмоций и тоски по дому в свете того, что ждет впереди, свыше его сил. Искушение проиграть в памяти их последний разговор – голосовой звонок через Интернет по СВЧ [17] – чрезвычайно велико, но это его сломит.
Нельзя в это углубляться. Пока нельзя. Разве что когда придут мои последние мгновения.
Итан поднимает ручку.
Нужно просто чем-нибудь занять мозги. Нельзя сидеть здесь, зациклившись на том, что меня ждет.
Потому что именно этого он и хочет.
Ради этого-то все и затевалось.
* * *Вырвался из снов о войне.
Добрую минуту не мог сообразить, где находится, в одно и то же время дрожа и сгорая от лихорадки.
Сев, Итан пошарил в темноте вокруг себя. Пальцы наткнулись на каменные стены алькова, внутренний GPS обновил информацию, и ужас, ставший его жизнью, хлынул обратно.
Во сне он сбросил с себя вещи, и теперь они валялись как попало на камне рядом с ним, холодные и сырые. Расправив их, чтобы у них был хоть призрачный шанс просохнуть, Итан полз вперед, пока не уселся на краю алькова.
Дождь прекратился.
Ночное небо кровоточило звездным светом.
Он никогда не питал к астрономии ни малейшего интереса, но поймал себя на том, что ищет знакомые созвездия, гадая, с правильных ли мест светят те звезды, которые видны.
Это ли ночное небо я видел всегда?
В пятидесяти футах ниже рокотала река.
Итан бросил взгляд вниз по склону в сторону воды, и когда увидел ее, кровь у него заледенела.
Первой его реакцией было забиться обратно в пещерку, но он подавил это желание, опасаясь, что любое резкое движение привлечет внимание.
Сукины дети, они последовали за мной.
Все-таки переправились через реку.
Они были внизу, среди тех гигантских сосен у реки, так хорошо скрытые тенью, что Итан даже приблизительно не мог оценить их числа.
В темпе ленивца, дюйм за дюймом Итан отодвинулся обратно в глубь пещерки, опускаясь, пока не прижался грудью к леденящей скале, теперь выглядывая через край алькова.
Они скрылись в тени, и на минутку весь мир, кроме реки, затих и замер в полнейшей недвижности, так что Итан начал ломать голову, видел ли он вообще что-либо на самом деле. Учитывая, что ему пришлось пережить за последние пять дней, банальные галлюцинации выглядели бы желанным возвращением в здравый ум.
Тридцать секунд спустя они появились из тени сосен на каменной осыпи у подножия склона.
Что за черт?
Он был только один, и хотя ростом с человека, двигался не по-человечески, пробираясь по камням на всех четырех конечностях – безволосый и бледный в свете звезд.
Тут Итану бросилось в глаза, что пропорции его тела совершенно неправильные, руки вдвое длинней нормальных, и рот облепил металлический привкус – побочный продукт страха.
Тварь подняла голову, и даже с такого расстояния Итан без труда разглядел, что ее крупный нос устремлен к небу.
Нюхает.
Итан, извиваясь, отполз от входа как можно дальше обратно в альков, где скорчился, охватив колени руками, дрожа и напрягая слух в ожидании приближающихся шагов или хруста камней.
Но слышал лишь мурлыканье реки.
И когда рискнул выглянуть наружу в следующий раз, увиденное – или привидевшееся – уже скрылось.
* * *В оставшиеся пару часов темноты сон бежал от него.
Он слишком замерз.
Слишком истерзан болью.
Слишком запуган всем пережитым, чтобы рискнуть снова смежить веки.
Он лежал на скале, очумев от одного стремления. Одной нужды.
Тереза.
Дома он часто просыпался среди ночи, чтобы ощутить ее руку на себе, ее тело, плотно прильнувшее к нему. Даже в труднейшие из ночей. Ночей, когда он приходил домой поздно. Ночей, когда они ссорились. Ночей, когда он предавал ее. Она вносила куда большую лепту, чем он хоть когда-либо. Она любила со скоростью света. Никаких колебаний. Никаких сожалений. Никаких условий. Никаких сомнений. В то время как он приберегал козыри и утаивал частичку себя, она бросала на кон всё без остатка. Всякий раз.
Бывают моменты, когда видишь любимых людей такими, как есть, без прикрас, без багажа проекций и совместных переживаний. Когда видишь их свежим взглядом, как чужой человек, выхватывая ощущение того первого раза, когда полюбил. До слез и бряцания оружия. Когда идеал еще был достижим.
Итан никогда не видел жену отчетливее, никогда не любил ее сильнее – даже в самом начале, – чем в этот момент, в этом холодном, темном закутке, воображая ее объятия.
* * *У него на глазах померкли звезды, и солнце дохнуло на небо своим огнем, и когда оно наконец выбралось из-за гребня по-над рекой, Итан окунулся в лучи роскошного тепла, хлынувшего в его альков и раскалившего промороженный камень.
В свете нового дня он наконец узрел, какие повреждения получил, удирая из Заплутавших Сосен.
Руки и ноги усеивали синяки, окруженные черновато-желтыми разводами гематом, как мишени.
Левое плечо и правый бок испещрили колотые раны от ударов иглы медсестры Пэм.
Он размотал технический скотч, обнажив место на задней поверхности бедра, откуда Беверли вырезала микрочип. Давящая повязка успешно остановила кровотечение, но кожа вокруг раны воспалилась. Чтобы справиться с инфекцией, потребуются антибиотики и аккуратная работа иглой.
Итан провел ладонями по лицу, мысленно отметив, насколько чужим оно кажется даже на ощупь. Кожа вздулась, местами лопнула, а нос, дважды сломанный за последние двадцать четыре часа, отзывался на каждое прикосновение чудовищной болью. Щеки казались гофрированными из-за мелких порезов от ветвей, хлеставших по лицу, когда он бежал через лес, а на затылке набухла шишка – подарочек от одного из детишек, швырявшихся булыжниками.
Однако ничто не могло сравниться с ослепительной болью в мышцах ног, перегруженных сверх всякого предела прочности.
Неизвестно, хватит ли ему сил даже на элементарную ходьбу.
* * *К середине утра, когда одежда достаточно просохла, Итан оделся, зашнуровал все еще мокрые ботинки и через край алькова сполз к подножию утеса.
Нисхождение к реке дало ему в полной мере вкусить той пытки, которую припас для него предстоящий день, и когда он добрался до берега, мышцы уже буквально вопили от боли.
Не имея никакого выбора, обреченный на отдых, Итан закрыл глаза, позволив солнечному свету омыть лицо, подобно теплой воде. На такой высоте над уровнем моря он оказался на диво концентрированным.
В воздухе разливался аромат сухой сосновой хвои, поджаривающейся на солнце.
Свежесть холодной чистой воды.
Прозрачный звук реки, торопливо струящейся через ущелье.
Перестук камней, увлекаемых течением.
Пронзительная синева небес.
Снова согревшись, Итан воспрянул духом, а пребывание среди девственной природы, несмотря ни на что, разбередило какие-то отзывчивые струны в глубине души.
Вчера ночью он был чересчур изможден, чтобы сделать хоть что-то, кроме того, чтобы неподвижно распластаться на камнях.
Теперь же голод вернулся.
Он выгреб из карманов морковку и расплющенный батон хлеба.
* * *Снова поднявшись на ноги, Итан обшаривал окрестности, пока не нашел в ближней рощице сосновую ветку и отломал конец так, чтобы она смогла послужить посохом. Потратил несколько минут на растяжку, пытаясь избавить мышцы от парализующей боли, но все втуне.
Наконец он тронулся вверх по ущелью в темпе, который показался ему приемлемым, но минут через десять вчерашний травмирующий надрыв заставил его сбавить шаг.