Заметив нечто, едва проглядывающее из-за деревьев, он сообразил, что проглядел это из-за буйства растительности. Прибавил шаг, теперь яростно продираясь сквозь кусты и молодые деревца, составляющие мелколесье, а Дженкинс следовал за ним по пятам.
Дойдя до основания, Итан остановился, запрокинув голову, чтобы оглядеть сооружение.
Секунду-другую он не вполне понимал, на что смотрит. Внизу конструкцию укутывали несколько футов мертвых и живых лиан, своими коричневыми и зелеными тонами камуфлирующих форму строения, настолько безупречно сливаясь цветом с лесом, что при взгляде искоса оно попросту исчезало.
Выше проглядывал цвет стальных балок – проржавевших до красноты. Столетия окисления. Три дуба проросли прямо в его сердцевине, по мере роста изгибаясь и искривляясь так, что некоторые из ветвей даже стали опорой для брусьев. Устоять сумел лишь каркас нижних шести этажей – ржавый скелет здания. Горстка балок у верхушки была изогнута и покручена, как кудряшки рыжих волос, но бóльшая часть стальных конструкций давным-давно рухнула в центр строения, потонув в подлеске.
Гомон птиц, доносящийся от строения, просто-таки оглушал. Словно из небоскреба для пернатых. Гнезда повсюду, куда ни кинешь взгляд.
– Помните, как сказали мне, что хотите, чтобы вас перевели в больницу в Бойсе? – спросил Дженкинс.
– Ага.
– Что ж, я доставил вас в Бойсе. Прямо в центр города.
– Что это вы городите?
– Вы смотрите на здание Банка США. Высочайший небоскреб в Айдахо. Именно здесь и находилось региональное отделение Секретной службы в Бойсе, верно? На семнадцатом?
– Вы не в своем уме.
– Я понимаю, что выглядит это лесной лужайкой, но на самом деле мы стоим посреди бульвара Капитолия. Капитолий штата всего в трети мили пути через этот лес, хотя, чтобы найти его след, придется устроить раскопки.
– Что это такое? Какой-то фокус?
– Я вам уже сказал.
Схватив его за грудки, Итан притянул Дженкинса к себе:
– Говорите уже по делу.
– Вы пребывали в анабиозе. Вы видели аппараты…
– Насколько долго?
– Итан…
– Насколько. Долго.
Дженкинс чуть помедлил, и Итан вдруг осознал, что какой-то частичкой души почти не хочет услышать ответ.
– Одну тысячу восемьсот четырнадцать лет…
Он отпустил рубашку Дженкинса.
– …пять месяцев…
Попятился на подгибающихся ногах.
– …и одиннадцать дней.
Поглядел на руины.
Поглядел в небо.
– Вам надо присесть, – встрепенулся Дженкинс. Когда Итан опустился на папоротники, психиатр поглядел на Поупа и Пэм. – Ребята, дайте нам минутку, ладно? Но далеко не уходите.
Они отошли прочь.
Дженкинс уселся напротив Итана.
– В мыслях у вас сумятица, – заметил он. – Вы не могли бы постараться минутку ни о чем не думать, а просто послушать меня?
Недавно прошел дождь – Итан чувствовал сырость земли сквозь коричневые рабочие брюки, в которые его облачили.
– Позвольте спросить вас кое о чем, – произнес Дженкинс. – Когда вы думаете о величайшем революционном открытии в истории, что приходит вам на ум?
Итан пожал плечами.
– Ну же, сделайте одолжение.
– Космические путешествия, теория относительности, я не…
– Нет. Величайшим открытием в истории человечества было то, как человек исчезнет.
– Как вид?
– Именно. В тысяча девятьсот семьдесят первом году молодой генетик по имени Дэвид Пилчер сделал ошеломительное открытие. Имейте в виду, это было еще до сплайсинга РНК, до полиформизма ДНК. Он понял, что человеческий геном, по сути являющий собой всю нашу наследственную информацию, программирующий рост клеток, меняется, портится.
– От чего?
– От чего? – рассмеялся Дженкинс. – От всего. От того, что мы уже причинили земле, и от того, что причиним в грядущие столетия. Вымирание млекопитающих. Вырубка лесов. Утрата полярных ледяных шапок. Озон. Возрастание содержания двуокиси углерода в атмосфере. Кислотные дожди. Океанские мертвые зоны. Чрезмерный вылов рыбы. Шельфовая добыча нефти. Войны. Выпуск миллиарда автомобилей, пожирающих бензин. Ядерные катастрофы – Фукусима, Три Майл Айленд, Чернобыль. Две с лишним тысячи намеренных ядерных взрывов ради испытания систем вооружения. Сброс токсичных отходов. «Эксон Вальдез». Разлив нефти в Мексиканском заливе по милости «Би-Пи». Все те яды, которые мы вносили в собственную пищу и воду что ни день.
Со времени Промышленной революции мы относились к планете, как будто это гостиничный номер, а мы – рок-звезды. Но мы не рок-звезды. В схеме эволюционных сил мы слабый, хрупкий вид. Наш геном легко исказить, а мы так злоупотребили этой планетой, что в конечном итоге абсолютно исковеркали ту драгоценную кальку ДНК, которая и делает нас людьми.
– Но этот человек – Пилчер – видел, что надвигается. Может, не слишком конкретно, а в общих чертах. Видел, что из-за значительных экологических перемен, которым мы должны будем подвергнуться, в последующих поколениях проявится потенциал к тахителическому анагенезу. Выражаясь понятными для вас терминами – к стремительным макроэволюционным преобразованиям. Что я имею в виду? От человека к чему-то иному за тридцать поколений. Если употребить библейские выражения, Пилчер полагал, что грядет потоп, и потому решил построить ковчег. Вы за мной поспеваете?
– Не совсем, – отозвался Итан.
– Пилчер считал, что если сумеет уберечь некоторое число чистых людей до того, как извращение достигнет критической массы, то они смогут, по сути, переждать эволюционные перемены, которые приведут к гибели человеческой цивилизации и нашего вида. Но чтобы добиться этого, требовалась надежная технология приостановки жизнедеятельности.
Он создал лабораторию, вложив миллиарды в исследования и разработки. Добился успеха к тысяча девятьсот семьдесят девятому году и начал производство тысячи аппаратов для анабиоза. Тем временем Пилчер подыскивал городок, чтобы пристроить свой груз, и когда наткнулся на Заплутавшие Сосны, то понял, что это идеальный уголок. Укромный. Легко обороняется. Огражден этими высокими горными стенами. Труднодоступный. Его практически невозможно покинуть. Пилчер скупил всю жилую и коммерческую недвижимость и начал возведение убежища в недрах окружающих гор. Проект чрезвычайно масштабный. На его завершение ушло двадцать два года.
– А как же припасы выдержали все это время? – поинтересовался Итан. – Лесоматериалы и продукты не могли сохраниться почти две тысячи лет.
– До реанимации команды складская пещера, жилые помещения и центр наблюдения – буквально каждый квадратный дюйм комплекса – пребывали в вакууме. Он был не идеальным, и мы лишились части припасов, но уцелело достаточно, чтобы отстроить инфраструктуру Заплутавших Сосен, полностью стертых временем и стихиями. Но в воздухе системы пещер, которой мы воспользовались, содержание влаги было минимальным, а поскольку мы сумели убить девяносто девять и девять десятых процента всех бактерий, она оказалась почти столь же эффективной, как сама приостановленная жизнедеятельность.
– Значит, город совершенно самодостаточен?
– Да, он функционирует, как деревня амишей[20] или доиндустриальное общество. И, как видите, у нас обширные запасы основных продуктов потребления, которые мы упаковываем и доставляем грузовиками в город.
– Я видел коров. Вы что, создали камеры анабиоза и для скота?
– Нет, мы просто поместили в анабиоз некоторое количество эмбрионов. А потом использовали искусственные матки.
– В две тысячи двенадцатом таких вещей не было.
– Но были в две тысячи тридцатом.
– А где Пилчер сейчас?
Дженкинс ухмыльнулся.
– Это вы? – спросил Итан.
– Ваши коллеги Кейт Хьюсон и Билл Эванс – когда они исчезли в Заплутавших Соснах – пытались отыскать меня. Некоторые из моих бизнес-сделок засветились на радаре Секретной службы. Вот почему вы сейчас сидите здесь.
– Вы похитили федеральных агентов? Держали их под замком?
– Да.
– И многих других…
– Я сомневался, что помимо тщательно отобранной команды, получившей щедрую компенсацию, найду вдоволь добровольцев для участия в предприятии такого рода.
– Так что вы принялись похищать людей, наведавшихся в Заплутавшие Сосны.
– Некоторые прибыли в город, и я захватил их там. Других я специально разыскивал.
– И сколько же?
– В течение пятидесяти лет были набраны шестьсот пятьдесят рекрутов.
– Вы психопат.
Пилчер поразмыслил над этим обвинением; хладнокровный, прозорливый взгляд его темных глаз стал задумчивым. Только сейчас, впервые взглянув ему в лицо по-настоящему, Итан вдруг понял, что бритая голова и чистая кожа скрывают возраст Пилчера. Должно быть, этому человеку чуть за шестьдесят. Может, больше. До сего момента Итан считал его предельно аккуратную, сдержанную манеру речи уловкой, трюком психиатра, но теперь увидел ее в истинном свете – как явное свидетельство грандиозного интеллекта. Он вдруг постиг, что сидит здесь под сенью дубов с обладателем острейшего ума из тех, с кем он когда-либо встречался. В этом было нечто и волнующее, и устрашающее в одно и то же время.
Наконец Пилчер проронил:
– Я воспринимаю себя несколько иначе.
– Нет? Как же тогда?
– Скорее… как спасителя нашего вида.
– Вы отнимали людей у их родных.
– Вы все еще не ухватили, не так ли?
– Ухватил что?
– Что такое Заплутавшие Сосны. Итан… это последний город на земле. Живая капсула времени, хранящая наш образ жизни. Американскую Мечту. Жители, команда, я, вы… мы все – это всё, что осталось от вида homo sapiens.
– И откуда же вам это известно?
– За годы я выслал ряд разведывательных команд. Те, кому удалось вернуться, сообщили о самых враждебных условиях, какие только можно вообразить. Без защиты и инфраструктуры места наподобие Заплутавших Сосен выжить не мог никто. С момента, когда моя команда вышла из анабиоза четырнадцать лет назад, мы непрерывно передаем по радио сигнал бедствия на всех известных аварийных частотах. Я даже принял решение транслировать координаты Сосен на тот призрачный случай, если где-то там есть люди. Никто у нас на пороге так и не показался. Никто не вышел на связь. Я сказал, что это Бойсе, но это не так. Нет никакого Бойсе, никакого Айдахо, никакой Америки. Названия больше ровным счетом ничего не означают.
– И чем же все это закончится?
– Мы ведь этого никогда не узнаем, не так ли? Я погрузился в сон вскоре после вас, так что у меня по-прежнему в запасе двадцать пять лет жизни в Заплутавших Соснах после приостановки жизнедеятельности. А после две тысячи тридцать второго года все мы спали в этих горах. Но если пускаться в догадки… По моим оценкам, к две тысячи трехсотому году мы стали бы свидетелями множащихся крупных аномалий. А поскольку разнообразие – сырье эволюции, к две тысячи пятисотому году мы классифицировали бы совершенно другие виды. Каждое поколение подбиралось все ближе и ближе к тому, что могло бы процветать в токсичном мире. Чему-то все менее и менее человечному.
Можете вообразить социальные и экономические последствия. Вся цивилизация была построена для гибнущего человечества. Я бы сказал, что не обошлось без геноцидов. Может, конец пришел после сорока лет ужаса. Может, потребовалось тысячелетие. Может, полномасштабная ядерная война стерла с лица земли миллиарды человек за считаные месяцы. Я уверен, что многие считали это концом света. Но этого нам никогда не узнать. Нам известно лишь, что есть вокруг теперь.
– И что же?
– Аберрации. Мы зовем их аберами. Эти существа с прозрачной кожей, едва не погубившие вас в ущелье. С самого момента выхода из анабиоза я совершил лишь три вылазки на вертолете, включая сегодняшнюю. Это весьма рискованно. Дальше Сиэтла нам забраться не удалось. Вернее, того места, где был Сиэтл. Нам пришлось брать горючее с собой. Едва дотянули обратно. Экстраполируя на базе того, что я видел, на одном лишь этом материке должны быть сотни миллионов этих существ. Разумеется, они хищники, и если их популяция настолько здорова, насколько мне представляется – значит, должны быть процветающие популяции оленей или иных жвачных животных. Возможно даже, что какие-то потомки бизонов снова странствуют по равнинам бесчисленными стадами.
Поскольку мы не можем покинуть долину для проведения исследований, мы располагаем лишь небольшой выборкой, на основе которой и можем оценить, какие виды пережили последние две тысячи лет в целости и сохранности. На птицах перемены вроде бы не сказались. И на некоторых насекомых. Но, с другой стороны, чувствуется, что чего-то недостает. К примеру, отсутствуют сверчки. Нет светлячков. И за четырнадцать лет я не видел ни единой пчелы.
– А что за твари эти аберы?
– Проще всего считать их мутантами или аберрациями, но название, которое мы им дали, на самом деле искажает истину. Природа ничего не воспринимает через призму добра и зла. Она вознаграждает продуктивность. В этом прекрасная простота эволюции. Она подлаживает замыслы под окружающую среду. Захламляя свой мир, мы подтолкнули собственное преображение в виды, пришедшие на смену homo sapiens, путем естественного отбора адаптировавшиеся и пережившие гибель человеческой цивилизации. Выстройте наши последовательности ДНК бок о бок, и отличия обнаружатся лишь в семи миллионах букв – это около половины процента.
– Боже!
– С точки зрения логистики аберы создают массу проблем. Они куда более разумны, чем крупные приматы, и экспоненциально более агрессивны. За годы мы изловили горстку особей. Изучали их. Пытались наладить общение, но все попытки провалились. По скорости и силе они сравнимы со средним неандертальцем. Смертельно опасны уже особи весом в шестьдесят фунтов, а некоторые достигают двухсот. Вам повезло, что вы остались в живых.
– Так вот почему вы построили заборы вокруг Заплутавших Сосен.
– Мысль, что ты более не находишься на вершине пищевой цепочки, действует отрезвляюще. Время от времени какому-нибудь аберу удается прорваться внутрь, но подступы к городу охраняют датчики движения, а вся долина днем и ночью находится под наблюдением снайперов.
– Так почему же вы тогда просто не…
– Не сняли вас? – улыбнулся Дженкинс. – Сначала я хотел, чтобы так и сделали. Когда вы добрались до ущелья, мы знали, что в окрестностях шныряет шайка аберов. Вы были безоружны. К чему тратить боеприпасы?
– Но жители… они ни о чем этом не знают?
– Нет.
– И что же они думают?
– Они приходят в себя здесь после автокатастрофы, в точности как и вы, – разумеется, снова травмированные в надлежащих местах. В ходе нашей программы интеграции они приходят к пониманию, что исход отсюда невозможен. Кроме того, мы ввели правила и последствия, чтобы минимизировать осложнения, возникающие от того, что человек из тысяча девятьсот восемьдесят четвертого живет по соседству с кем-то из две тысячи пятнадцатого. Чтобы жители города процветали и плодились, они не знают, что кроме них никого не осталось. Они должны жить так, словно окружающий мир на своем месте.
– Но его нет. Так какой же смысл лгать? Почему бы, пробуждая их от анабиоза, не сказать просто: «Поздравляем! Вы единственные уцелевшие!»?
– С первой группой мы именно так и поступили. Мы только-только закончили отстраивать город, созвали всех в церковь и сказали: «Послушайте, дело вот в чем». И рассказали им все без утайки.
– И?
– В течение двух лет тридцать пять процентов совершили самоубийства. Еще двадцать процентов покинули город и погибли. Никто не женился. Никто не забеременел. Я потерял девяносто три человека, Итан. Я не могу – нет – человечество не может позволить себе утраты подобных масштабов. Во всяком случае, в такой момент, когда под угрозу поставлен весь вид, сократившийся до наших последних восьмисот одиннадцати душ. Я не говорю, что наш метод безупречен, но за все эти годы, перепробовав едва ли не все на свете, он зарекомендовал себя как наиболее эффективная система прироста населения из всех, к каким мы пришли.
– Но ведь они всегда будут задаваться вопросами, правда? О том, что там, вовне? О том, где они на самом деле?
– Некоторые действительно задумываются, но наш вид легко приспосабливается. Благодаря психологической обработке большинство, как добрые люди, приходят к согласию с окружением, пока у них остается еще хоть капелька надежды.
– Не верю, что они признают, что окружающий мир на своем месте, если вы не позволяете им видеть его.
– Верите ли вы в Бога, Итан?
– Нет.
– А многие верили. Принимали нормы нравственности. Создавали религии. Убивали во имя богов, которых никогда не видели и не слышали. Вы верите во Вселенную?
– Разумеется.
– А-а, так вы побывали в космосе! Видели далекие галактики собственными глазами?
– Логично.
– Заплутавшие Сосны – просто мир, съежившийся до размеров одного городка. Покинуть который невозможно. Страх и вера в неведомое действуют по-прежнему, только в меньших масштабах. Границами мира, из которого вы пришли, были космос и Бог. В Соснах же границами выступают скальные стены, защищающие город, и таинственное нечто в горах, сиречь я.
– Но вы не настоящий психиатр.
– Официального образования я не получил, но в городе играю такую роль. Я нашел, что располагать доверием жителей мне очень на руку. Держать руку на пульсе настроений населения. Ободрять людей в трудную минуту, в годину сомнений…
– Вы заставили людей убить Беверли.
– Да.
– И агента Эванса.
– Он сам меня на это толкнул.
– Вы заставили бы их убить и меня.
– Но вы ускользнули. Доказали, что даже более находчивы, чем я думал поначалу.
– Вы создали культ насилия.
– В этом нет ничего нового. Послушайте, когда насилие становится нормой, люди адаптируются к норме. Это ничуть не отличается от гладиаторских боев, швыряния христиан на растерзание львам или публичных повешений на старом Западе. Атмосфера самовластия – не такая уж плохая вещь.