Между тем никакой необходимости в столь жестоких испытаниях не было. Один только этнограф П. В. Иванов записал четырнадцать способов найти ведьму, известных украинским крестьянам[401]. И его список еще далеко не полон. Орест Сомов пишет о собаках-ярчуках (родившихся с шестью когтями), которые легко определяли ведьм. За это ярчуков малороссияне очень ценили и берегли. Можно было увидеть ведьму через отверстие в бревне, из которого выпал сучок. Словом, способов было множество, и надобности топить женщин даже у самых отсталых и темных деревенских мужиков, казалось, и быть не могло. Но жестокость, присущая многим людям от природы, очевидно, и толкала их на такие действия.
В отличие от Европы, на Украине ведьм убивали не столько за связь с дьяволом, сколько за вред, который они будто бы причиняли народу. Ведьма крала с неба не только месяц и звёзды, но и дождевые тучи, чтобы вызвать засуху и голод. Ведьму обвиняли и в «моровой язве», то есть в эпидемиях заразных болезней: холеры, тифа, оспы.
Владимир Антонович посвятил судебным процессам и следственным делам над ведьмами и упырями целую монографию, основанную на документах городских магистратов правобережной Украины еще польского времени (до второго раздела Речи Посполитой). Он с гордостью пишет, будто в «Южной Руси не было преследования ведьм, охоты на ведьм, какие были в Европе». При этом магдебургское право предусматривало суровые наказания за колдовство, а полномочия инквизиции распространялись и на украинские владения польских королей. В польских землях ведьминские процессы продолжались вплоть до конца Речи Посполитой. Если последнюю ведьму Западной Европы сожгли в 1782 году в швейцарском Гларисе, то последняя польская ведьма сгорела в Познани в 1793 году! Но, как пишет Антонович, «фанатический взгляд на чародейство и применение к нему всех последствий выработанного инквизиционными судами процесса не переходили этнографической границы, до которой простиралось католическое народонаселение Речи Посполитой»[402]. Так говорит украинский патриот Антонович. А честный историк Антонович приводит факты чудовищных расправ над ведьмами и упырями, которых сжигали заживо еще в XVIII веке. Почти все они связаны с чем-то вроде «массовых психозов», которые охватывали народ во время эпидемий. В 1720 году на Волыни в городе Красилове была эпидемия какой-то заразной болезни. Нашли и виновную – 120-летнюю старушку, которая попала под подозрение только потому, что жила на свете слишком долго. Ее сначала взяли под стражу, затем освободили, затем снова схватили, закопали по шею в землю, обложили хворостом и сожгли, не дав ни времени, ни возможности даже для исповеди[403]. Участь этой волынской «ведьмы» постигла и мужчин из Подолии, потому что они-де были упырями, распространявшими «моровую язву»[404].
Иван Франко пишет о расправах, правда, не над ведьмами, а над упырями в Восточной Галиции в 1831 году. Дело было во время печально известной эпидемии холеры 1830–1831 годов. Тогда умирали и в России, и в Германии (одна из жертв – профессор Берлинского университета Георг Фридрих Вильгельм Гегель). В Галиции переболело до 12% жителей, а смертность среди заболевших достигала 40%. Русские крестьяне подозревали тогда докторов-немцев, а украинские – обвинили в эпидемии нечистую силу и попытались с ней по-своему расправиться.
Лыцари
Военное искусство на Украине еще со времен Наливайко и Сагайдачного было непременно связано с волшебством.
Козаки гетмана Остряницы оборонялись от коронной армии Потоцкого в крепости Голтва, что на берегу реки Псёл. Укрепив крепость валом, козаки прибегли и к помощи сверхъестественных сил. На крышах «сидели чародеи и чаровницы» и своими заклинаниями старались помешать неприятельским обстрелам, сделать так, чтобы польские ядра и пули летели мимо[405]. Однако польские ксёндзы, если верить польским источникам, своими молитвами разрушали эти чары. К чародейству прибегали и при других военных операциях.
Тем более охотно прибегали козаки к гаданию, в котором, по утверждению современников, они были весьма искусны. Польские хронисты пишут, как осенью 1648 года при осаде польского города Замостье козаки выстрелили по городу огненным снарядом, чем-то вроде ракеты. Долетев до середины города, «ракета» приняла форму змеи, которая стала изгибаться таким образом, что ее «голова» соединилась с «хвостом». Козаки, увидев это, закричали: «Не наша доля»[406]. Они отказались от нового штурма и приступили к переговорам, в конце концов сняв осаду за выкуп.
В козацком войске тогда была некая Маруша, «знаменитая чаровница»[407]. Богдан Хмельницкий держал при себе трех колдуний и советовался с ними[408]. Ведьмы не раз сопровождали козацкие загоны (отряды).
Фаддей Булгарин в своем романе о Мазепе пользовался и украинскими преданиями, а потому не преминул сделать одной из эпизодических героинь подругу Мазепы, некую Ломтиковскую, которую изображает ведьмой. Эта дама только «для обмана христиан исполняет закон», а на самом же деле колдует и под видом поездок на богомолье в Киев отправляется на Лысую гору совещаться со знаменитыми киевскими ведьмами[409]. Впрочем, Мазепа в народных представлениях мог обойтись и без ведьминой помощи, потому что сам был колдуном, характерником.
Каждый русский читатель непременно вспомнит и Пузатого Пацюка, что «знает всех чертей и всё сделает, что захочет». Сведения о запорожских чародеях, «каверзниках» можно найти не только в художественной литературе или в трудах по украинской этнографии, но даже в протоколах допросов Тайной канцелярии. Так, в 1739 году при осаде турецкой крепости Хотин русский солдат Петр Шестаков познакомился с одним запорожцем. Тот умел останавливать кровь и обещал научить солдата чародейским заговорам. Солдат и запорожец купили вина у маркитантов и сели пить, совмещая приятное с полезным. Солдат своей рукой переписал со слов запорожца «волшебное писмо»[410], за что и угодил под следствие.
Если такова была историческая реальность, что говорить о народном, во многом мифологическом представлении об истории, народе и народных героях? В представлении народа, наиболее выдающиеся, талантливые и удачливые предводители козаков были «характерниками» (колдунами). Характерник – непременно умный, знающий человек, воин, истинный «лыцарь» (то есть рыцарь), защитник православия, враг басурман (неверных), католиков (недоверков) и евреев. Характерник знает все броды на реках, он выйдет «сухим из воды, а из огня – мокрым»[411].
Характерник отличается от других людей с самой колыбели. Кошевой атаман Иван Сирко, один из самых знаменитых характерников, будто бы уже родился зубастым и вместо материнской груди схватил со стола пирог и тут же съел его[412]. «История русов» приписывает Сирко славу волшебника, которого даже татары называли «руским шайтаном»[413].
Важнейшее качество характерника – неуязвимость. Типичным характерником предстает Максим Кривонос, полковник в армии Хмельницкого. Кривонос – знаменитый, даже легендарный предводитель украинских повстанцев в 1648 году, один из героев битвы при Корсуни, взявший крепость Бар, считавшуюся неприступной. Кривоноса будто бы не брали ни пуля, ни сабля. Сотника Ивана Харько, предводителя гайдамаков, можно было убить только его же «лыцарской» саблей. Когда поляки схватили его, то якобы три дня рубили своими саблями[414], но не могли причинить вреда. На теле атамана Ивана Сирко вражеские сабли оставляли только синяки, никак не могли разрезать кожу. Так Сирко и не умер, всё еще воюет где-то «с врагами Христовой веры и козацкой вольности»[415].
Легендарного козака Степана Плаху (видимо, его прототипом был Семен Палий) царь Петр тридцать лет держит в тюрьме без хлеба и воды, но тот остается жив, вместо еды только нюхает табак. «Швед» (мифологический образ, навеянный, видимо, историей Карла XII) стреляет по Семену Палию, но не может пробить его старую кожу («стару шкуру»)[416]. Мазепа держит уже самого Палия в каменном столбу, но тоже не может его убить[417].
Тараса Шевченко народ со временем тоже превратит в характерника, приписав и ему эту сверхъестественную жизненную силу. В Киевской губернии существовали и легенды о бессмертии Шевченко. Согласно одной, Шевченко не умер, а сослан в Сибирь и прикован к столбу; когда столб сгниет, Шевченко вернется[418]. По другой легенде, Шевченко будто бы трижды умирал, но так и не умер[419]. В начале 1890-х, когда Шевченко уж тридцать лет не было на свете, украинские крестьяне говорили, будто Шевченко всё еще жив.
В свою очередь, на Полтавщине верили, что Гоголь не умер, а уехал молиться в Иерусалим. Придет время, и Гоголь вернется. На Гоголя гадали, как на козака, который ушел воевать в чужие края: на ночь запускали в глиняный горшок паука. Если паук успевал ночью сплести паутину и выбраться, то козак еще жив. Паук, который должен был определить судьбу Гоголя, за ночь заткал паутиной весь горшок и по этой паутине выбрался – значит, Гоголь не умер[420].
Разумеется, характерник практически непобедим на поле боя. Одолеть его может более сильный характерник. Мазепенко, мифический сын гетмана Мазепы, так силен и могуч, что у него в ладони умещается целая пушка. Победить его может только Семен Плаха, которого срочно призывает на помощь царь Петр. Сам Мазепа, по другой легенде, «совсем одолевает» царя Петра, но призванный царем Палий своим волшебством (неразрывно связанным с воинским искусством) истребляет Мазепино войско[421]. Палий может победить Мазепу только потому, что сам будто был его учителем и умеет больше своего ученика.
Самые выдающиеся гайдамаки вроде легендарного Гаркуши, который стал героем даже русской литературы эпохи романтизма, также обладали свойствами характерника. О нем писали Евгений Гребенка и Орест Сомов. Из повести Ореста Сомова «Гайдамак»: «Да, гайдамак ужасный чернокнижник: дунет на воду – и вода загорится, махнет рукою на лес – и лес приляжет…»[422]
Характерник побеждает и нечистую силу. У гоголевских героев, которые могут не только обыграть в самом пекле ведьму, но и заставить чёрта себе прислуживать, были в народном фольклоре свои предшественники. Про Ивана Сирко рассказывали, будто он из пистолета застрелил самого чёрта, да так, что только ноги чёрта «млыкнули» (мелькнули). В память об этом событии якобы получила свое название речка Чертомлык, где во времена Сирко стояла Запорожская Сечь[423]. Помимо Сирко убийство чёрта приписывали не менее легендарному фастовскому полковнику Семену Палию. Вообще черти на Украине – существа смертные, немногим лучше обычных упырей, ведьм или вовкулаков, но все-таки такой подвиг, как убийство чёрта, требует особых, сверхъестественных способностей.
Ужас украинский
В старой украинской сказке муж однажды обнаружил, что его жена – ведьма, и что она, намазавшись колдовской мазью, летает на Лысую гору. Он решил за ней проследить и, намазавшись той же мазью, отправился вслед за женой на шабаш. По дороге они встретились, и жена, пригрозив мужу, велела ему возвращаться. Она дала ему коня, на котором муж и вернулся назад, привязал его и лег спать. Проснувшись же, обнаружил, что жена спит в хате сладким сном, а на улице вместо коня привязана большая ветка вербы. По мотивам этой сказки Сомов и написал «Киевских ведьм», а Пушкин – своего «Гусара».
Первоисточник эмоционально нейтрален. Собственно, это даже и не сказка, а «быличка», случай из жизни, где есть место не только нормальным людям, но и ведьмам, колдунам, бродячим покойникам. Там нет ни ужаса, который принесет в историю романтизм украинца Ореста Сомова, ни пушкинской иронии, насмешки русского европейца.
Готическая история пришла в Россию не только из Европы, прежде всего из Германии и Англии, но и с Украины. Со второй половины двадцатых – начала тридцатых годов XIX века на страницах московских и петербургских журналов появляются украинские ведьмы, оборотни, русалки Ореста Сомова и Николая Гоголя. Нечисть могла быть смешной, забавной, как в «Ночи перед Рождеством» или «Заколдованном месте», но гораздо чаще – грозной, опасной. Не случайно самая первая малороссийская повесть Гоголя («Бисаврюк, или Вечер накануне Ивана Купала»), напечатанная «Отечественными записками» за два года до выхода «Вечеров», просто страшна. Ужасом веет и от готических рассказов Ореста Сомова, старшего современника Гоголя.
В рассказах Сомова нечистая сила несет человеку неминуемую гибель. Она может быть прекрасна, как прекрасны ведьма Катруся и русалка Горпинка, но лжива, как и положено нечистой силе. За нежностью и лаской скрывается убийца. Мать при помощи колдуна приводит домой дочь-русалку, и прекрасная речная дева обращается в посиневший труп с вечно мокрыми волосами. Год дожидается мертвец своего часа и на русальной неделе находит себе жертву («Русалка»). Страхолюдный постоялец с недобрым глазом сватается к трем дочерям хозяина, и все дочери вскоре умирают («Недобрый глаз»). У Гоголя жених приносит в жертву маленького брата своей невесты и ведьма напивается детской крови («Вечер накануне Ивана Купалы»).
Этот ужас украинский оттеняли очарование южной украинской ночи, красота украинской степи, «гром украинского соловья». Благоухали луговые травы, пели кузнечики, солнце освещало лебединую стаю, и казалось, будто «красные платки летают по небу». Слепые бандуристы воспевали подвиги старых козаков, а козаки молодые мастерили новые челны, чтобы вновь «пошарпать берега Натолии», набить бочонки золотыми цехинами да порезать «турецких собак». «Черт вас возьми, степи, как вы хороши!..»
Мир литературного романтизма? Конечно, но за этим миром не одни европейские литературные влияния, не одни рассказы Гофмана или баллады Жуковского, прочитанные юным Гоголем в Нежине, а юным Сомовым в Харькове. За «Приказом с того света», «Страшной местью», «Тарасом Бульбой» – украинская история и украинский исторический миф. Первая отражена в документах, второй – в коллективном бессознательном нации.
Ужас украинский – феномен не только литературный, но также фольклорный, мифологический и даже исторический. В «Летописи Величко» есть красивый и поэтичный образ, за которым, однако, скрываются кровь и смерть. В мае 1648 года под Корсунем Хмельницкий разбил войско гетманов Потоцкого и Калиновского, причем оба польских военачальника попали в плен. На поле боя погибло множество шляхтичей, которые по польскому обычаю надели на войну свои лучшие одежды и богато украшенные доспехи. Тогда в моде и у козаков, и у поляков были жупаны, кунтуши и даже сапоги красного цвета. Козаки снимали одежду с пленных и убитых, стягивали перстни с пальцев мертвых врагов. Войско, еще недавно бедное, преобразилось совершенно: «можно было почесть его за ниву, усеянную красным маком»[424]. Красиво и страшно. Эта «нива» красного мака уничтожала на своем пути еврейские местечки, католические храмы и всех, кого только посчитала своим врагом.
Это подлинная история. А вот исторический миф. По народным преданиям, во времена Хмельнитчины одним из казацких отрядов в Подолии командовал упырь по имени Шелудивый Буняк[425]. Каждую субботу он брал с собой в баню козака и убивал его. Так продолжалось до тех пор, пока чудовищу не встретился сын ведьмы, научившей парубка, как спастись от упыря и самому погубить его.
Среди украинских сказок, преданий, «быличек» встречаются поразительные. Красота нередко сочеталась в них с жестокостью, изящество и вкус – с изуверством.
Владимир Короленко вспоминал, как нянька, которая присматривала за его младшей сестрой, вечерами рассказывала детям истории. После ее историй слушатели не могли уснуть до глубокой ночи: «сон улетал, как вспугнутая птица». Вот разбойник проник в дом, где жили мать и дочь. Мать сумела закрыть разбойника в погребе, но там же, по несчастью, оказалась ее дочь. Разбойник измывался над дочерью, выпускал из нее кишки, дочь причитала: «Ой, мамо, мамо!». Мать причитала «Ой, доню, доню!», но дверь не открывала и попыток спасти дочь и как-то поторговаться с разбойником не предпринимала. Нянька необычайно оживлялась, входила в роли, говорила басом от лица разбойника и плачущим речитативом от лица матери. Когда же дочь в последний раз прощалась с матерью, то «голос старухи жалобно дрожал и замирал, точно в самом деле слышался из-за глухо запертой двери…»[426]
Народная жестокость часто бессмысленна, алогична, как бессмысленны, алогичны многие поступки человека.
Иван Бунин однажды услышал песню, которую пел в городском саду пьяный русский солдат:
Но разве уступит русскому украинец? Вспомнить хоть знаменитую песню про Галю, где компания козаков, что возвращались с Дона домой, зачем-то сманила за собой Галю. Галю эту вроде бы не ограбили, не обесчестили, а просто привязали к сосне и подожгли. Непонятно за что:
Загадка этой песни долго тревожила историка Юрия Финкельштейна. Он хотел разыскать полный вариант песни, как известно, не имеющей конца. Ведь из песни не ясно, сожгли Галю или нет, пришел ли ей на помощь «пахарь-козаченько»? Историк надеялся понять, ради чего козаки «пiдманули» девушку и устроили над ней такую жестокую расправу. Текст он, конечно, нашел. «Что же я узнал? – спрашивает Финкельштейн. – Ровным счетом ничего! Всё было лишено смысла: и увоз, и жестокая расправа <…> И осталось тоскливое чувство, как после ночного кошмара. Уже много веков длится этот тяжкий сон, и пробуждение не приносит ни радости, ни облегчения»[428].