Предметом исследования Финкельштейна был украинский антисемитизм, однако песня о Гале уводит нас гораздо дальше этой проблемы.
В самом деле, невозможно доказать, будто одна нация отличается большей жестокостью, а другая – меньшей. Всё меняется, и народ, еще недавно воинственный и грозный, становится мирным, толерантным. Иван Котляревский в своей поэме сравнивал французов с собаками, агрессивными и злыми. Это неудивительно, ведь первое издание его «Энеиды» появилось в разгар Великой Французской революции и в самый канун Наполеоновских войн. Немцы в это время были «сонными михелями», за исключением, быть может, пруссаков, еще помнивших блеск шпаги Фридриха Великого. Со временем эти народы как будто поменяются местами. Немцы будут расширять «жизненное пространство», а французы после 1918 года – стремиться избежать войны, предпочитая ей даже оккупацию и национальный позор в 1940 году.
Украинская нация, столь страшная во времена Хмельницкого, в первой половине XIX века отличалась миролюбием, некоторой пассивностью и «глубоким спокойствием», которое так удивляло молодых украинских ученых и писателей, хорошо знавших славную историю своего народа. Но бандуристы, кобзари и простые мужики, передававшие из уст в уста предания о козаках и гайдамаках, хранили память о героическом и кровавом прошлом. Страшные сказки и «былички» позволяли догадываться, что мирные гречкосеи и хлеборобы способны на подвиги и преступления, вполне достойные своих грозных предков. Неслучайно вскоре после похорон Тараса Шевченко возникла легенда, будто в его могиле закопаны гайдамацкие ножи «для истребления панов-ляхов»[429]. Когда настанет время, их откопают и пустят в дело. Так что вряд ли могут быть сомнения, что между исторической судьбой нации и особенностями ее фольклора есть сложная, нелинейная, но все-таки заметная наблюдателю связь.
Часть IV Незалежность
Незалежность
Была когда-нибудь Украина в самом деле самостийной и незалежной? Когда вообще появилась украинская государственность? На эти вопросы не ответить одной строчкой, одной фразой. Автор «Истории русов» говорил о былой государственности своего народа как о факте общеизвестном и сомнений не вызывавшем: «…известно всему свету, что народ Рускiй с своими Козаками был сначала народом самодержавным, т.е. от самого себя зависимым, под правлением Князей своих Самодержцев»[430]. Народом «рускiм» автор называет именно украинцев или их предков, а под князьями-«самодержцами» понимает князей Киевской Руси.
Киевская Русь, как мы сейчас знаем, была не «империей Рюриковичей» и не феодальным королевством. Она представляла собой мир маленьких и относительно больших княжеств-волостей, напоминавших греческие полисы или общины-государства Древнего Шумера. Власть там принадлежала народному собранию (вече), совету знати (дружине, потом старшей дружине – боярам) и князю, который был не самодержцем, не деспотом, а должностным лицом. Монгольское нашествие уничтожило этот мир, а литовские князья, к середине XIV века легко завоевавшие почти всю Западную Русь, положили конец и древнему общерусскому единству.
Судьбы восточных и западных русских разошлись на несколько веков, те и другие утратили государственность. Возвращали они ее себе по-разному, в совершенно разных исторических обстоятельствах.
Северная и Восточная Русь, освободившись от власти Орды, превратилась в сильное и воинственное православное царство, где власть государя была велика и священна. Авторитет московского оружия стоял высоко: «Вследствие столь многочисленных походов и славных деяний имя московитов стало предметом великих страхов для всех соседних народов…»[431] – писал Сигизмунд Герберштейн.
Военная сила подкреплялась и династическими претензиями московских великих князей на западнорусское наследие Рюриковичей. Память о былом единстве Руси Московской и Руси Литовской не исчезала.
На Западной Руси всё было иначе. Галицию и западную Подолию завоевал польский король Казимир Великий. На восточную Подолию, Волынь и Поднепровье распространилась власть литовских князей. Но что это была за власть? Великое княжество Литовское – огромное государство, где литовцы составляли ничтожное меньшинство. Подданные Гедимина, Ольгерда, Витовта – православные русичи – были многочисленнее, богаче, историк XIX века сказал бы, что и культурнее литовцев. Однако мы знаем, что национальные культуры бессмысленно делить на развитые и примитивные, прогрессивные и отсталые, поэтому не станем так судить о культурах литовской и западнорусской.
Другое дело, что у воинственных литовцев в XIV веке не было даже своей письменности, а литовское язычество уже становилось анахронизмом. Поэтому не удивительно, что в новом государстве и при дворе великого князя, и в делопроизводстве, и в суде господствовал западнорусский язык. Даже Статут Великого княжества Литовского (Литовский статут) – свод законов, составленный в начале XVI века, – был написан на западнорусском языке и только позднее переведен на латынь.
Литовцы уже в XIV веке всё больше оставляли культ Перкунаса и Жемины, переходили в христианство, вслед за Владиславом Ягайло становились католиками или православными. Нередко и переходили из одной веры в другую. Великий князь Свидригайло Ольгердович был крещен сначала по обряду православному, а затем по католическому. Его предшественник, великий князь Витовт Кейстутович, крестился три раза: один раз в православие и дважды в католичество.
Власть над землями Киевщины и Волыни была в руках удельных князей, русифицированных Гедиминовичей, а позднее перешла к богатым и влиятельным землевладельцам, которые возводили свои родословные не только к Гедимину, но и к Рюрику или к литовским и русским боярам. Некоторые вели себя как правители суверенных государств. Так, Владимир Ольгердович (XIV век) чеканил собственную монету и велел именовать себя «Божией милостью князем Киевским»[432]. Константин Острожский (XVI век) мог собрать армию в 15 000 человек, где были и панцирная конница, и козаки, и татары, и даже наемная венгерская или немецкая пехота. Для сравнения, кварцяное (наемное) войско, охранявшее границы Польши от татар, насчитывало до 6 000 человек[433]. В могуществе с Острожскими могли сравниться Вишневецкие, Чарторыйские, Корецкие, Сангушки.
Великий князь был далеко, а настоящая власть, с которой простые жители западнорусских (украинских) земель сталкивались каждый день, находилась в руках православных «русских» панов.
После Люблинской унии власть над Поднепровьем и Волынью перешла от Литвы к Польше. И православная знать понимала унию с Польшей как объединение «вольных с вольными, равных с равными». Должны были сохраняться и Литовский статут, и все местные обычаи, и язык делопроизводства. Не только судебные дела, но даже переписку коронной (то есть королевской) канцелярии с Волынским, Киевским, Брацлавским воеводствами следовало вести «на вечные времена не каким-то другим, а только лишь руським письмом»[434].
Правда, реальность окажется совсем не такой, как надеялись западнорусские паны. Полонизация аристократии, ее переход в католичество превратит вольных православных русинов в угнетенное большинство, которое после Брестской унии попытаются лишить даже веры предков. Западнорусская государственность не была ликвидирована одним ударом, а исчезла, истаяла, как лед весной. Ее возродят только козаки Богдана Хмельницкого.
Сначала они не будут отрицать право польского короля на власть над ними. Король – священная фигура, поэтому и старши́на, и простые козаки относились к нему с величайшим почтением. Сами поляки удивлялись этому почтению, иронизировали над простодушными козаками, для которых король-католик вроде Владислава Вазы или даже Яна-Казимира (бывшего иезуита и кардинала) был законным государем, «заступником» и «благодетелем».
«Смиренно повергаем к стопам вашего величества нашу верность, подданство и казацкую нашу службу. <…> только на Господа Бога, да на милосердие вашего величества полагаем надежду»[435], – писал Богдан Хмельницкий королю Владиславу. Это послание было отправлено после блистательной победы козаков под Корсунем и адресовано королю, которого уже не было в живых. Война в разгаре, но Хмельницкий и всё его казачье войско воюют не с королем, а с панами. Королю же служить готовы. Это не лицемерие и не одна лишь дипломатическая уловка. Козаки желали избавить свою страну от ненавистных им поляков, уничтожить унию, которую считали врагом православия, взять власть над украинскими землями в свои руки, но еще долго не покушались на законную власть короля. Когда же стало ясно, что договориться с поляками трудно, то начали искать покровительство других великих государей: султана турецкого, царя московского. И гетман Войска Запорожского будет писать уже царю Алексею Михайловичу:
«Нас, слуг своих, до милости царского своего величества прими и благослови рати своей наступить на врагов наших, а мы в божий час отсюда на них пойдем. Вашему царскому величеству низко бьем челом: от милости своей не отдаляй нас, а мы Бога о том молим, чтоб ваше царское величество, как правдивый и православный государь, над нами царем и самодержцем был»[436].
Конечно, это дипломатические формулировки, но не только. Законный правитель, государь был помазанником Божиим. Даже запорожцы, устроившие на Сечи военную демократию, признавали власть короля польского, а потом и царя московского, хотя не любили ни «ляхов», ни «москалей».
В январе 1668 года Петро Дорошенко, гетман Правобережной Украины, через своих представителей вел переговоры с послом русского царя Василием Тяпкиным. Дорошенко был готов перейти под власть Алексея Михайловича, но выдвигал три условия:
1. Дорошенко становится гетманом обеих сторон Днепра.
2. С территории, подвластной гетману, будут выведены московские войска.
3. Население Гетманщины не будет платить никаких податей в государеву казну[437].
Первое условие вело к разрыву перемирия с Польшей. Два других сделали бы власть русского царя на Украине примерно такой же, как власть английской королевы в Канаде или Австралии наших дней. Украина стала бы почти независимым государством под формальной властью православного русского царя, что было для православных козаков, конечно, лучше, чем власть польского короля-католика. В случае опасности русская армия пришла бы на помощь против ляхов или крымцев, но в мирное время жители Украины не должны были содержать московские войска. Понятно, что для России такие отношения были бы совсем невыгодны, потому что на Россию возлагали серьезные обязательства (военная помощь), а взамен Украина не давала России ничего.
Представления о государстве и власти в те времена отличались от привычных нам. Носитель власти – «природный государь», благородного и нередко иноплеменного происхождения, уподоблялся библейскому царю Давиду. Помазанник Божий, защитник и опора христианства и едва ли не сам наместник Иисуса Христа. Подчиниться ему – не значит еще подчиниться другому народу. В 1762 году переводчик при Генеральной канцелярии Семен Дивович сочинил стихотворный политический памфлет «Разговор Великороссии с Малороссией». В форме диалога российскому читателю рассказывается о славном прошлом Малороссии, ее исторических заслугах и почти независимом положении в Российском государстве: «Не тебе, государю твоему поддалась», – объясняет Малороссия Великороссии.
Почтение к царю, государю будет сохраняться в XIX веке. Вскоре после смерти императора Николая I Вера Сергеевна Аксакова записала у себя в дневнике: «В Малороссии, сказывал Кулиш, общее впечатление есть сожаление самое искреннее о государе Ник<олае> Павл<овиче> и даже некоторое опасение за будущность»[439].
Даже «История русов» написана с подчеркнуто верноподданным почтением к власти русских царей, от Алексея Михайловича до Елизаветы и Екатерины. Автор, вообще недружелюбный к «московцам», не подвергает сомнению священное право Романовых на власть над украинскими землями. Всё дурное, что Украина видела от этих царей, приписано вредному влиянию Меншикова, или Теплова, или других, не августейших «московцев».
Просвещенный и демократически настроенный Николай Костомаров писал, будто «царь московский значил то же, что идол и мучитель»[440]. Убежденным врагом монархии был и Тарас Шевченко. Но многие украинские крестьяне царю верили. Они даже благодарили Александра II, что разрешил похоронить Шевченко на украинской земле: «Спасибі цареві, дай йому боже, чого він бажає, й пошли йому многі літа, що тепер і наша земля не пуста, що тепер і на нашій землі лежить дуже розумний чоловік…»[441]
Гетманщина
Границы Гетманщины впервые были определены еще Зборовским договором, который Хмельницкий заключил с польской короной в 1649 году. После поражения под Берестечком и тяжелого Белоцерковского мира границы ее сузились. Вместо трех воеводств – Черниговского, Киевского и Брацлавского – под властью Хмельницкого осталось одно Киевское. Но то было только самое начало истории Гетманщины. С 1654 года, после Переяславской рады, страна перейдет надолго под «высокую руку» русского царя. Ее границы определит воля русских и польских полководцев и дипломатов.
Власть гетмана распространялась лишь на небольшую часть земель, населенных украинцами. Даже Запорожье фактически не подчинялось ему. За пределами Гетманщины осталась и Слободская Украина. Почти всё Правобережье до второго раздела Речи Посполитой оставалось под властью Польши. «Вечный мир» 1686 года, заключенный Россией с польским королем Яном Собеским, утвердил разделение Украины, как казалось, навсегда. Россия получила почти всё, что хотела. За ней остался Киев с округой, и даже Запорожье, которое прежде считалось в «совместном владении» (а на самом деле не контролировалось никем), теперь перешло под ее власть. Волынь и Галиция оставлены были Речи Посполитой, а на землях Киевского и Брацлавского воеводств создавалась незаселенная буферная зона. Земли, до начала Руины богатейшие, обезлюдели, остатки населения переселялись на Левобережье.
«Вечный мир» был большой победой русской дипломатии. На Украине же его восприняли как величайшее несчастье. Даже послушный Москве гетман Иван Самойлович запретил служить в церквях благодарственные молебны по поводу заключения этого «Вечного» мира[442].
Лишь во время Северной войны войска гетмана Мазепы, введенные на территорию Речи Посполитой по приказу царя Петра, соединили разорванную надвое страну, но ненадолго: «…разделение Украины есть гнуснейше дело, какое только можно отыскать в истории»[443], – напишет Николай Костомаров в 1846 году.
Гетманщина – название разговорное, полуофициальное. Официально же это государство в государстве называлось «Войском Запорожским»[444], а его правитель – «гетманом Войска Запорожского». Последний гетман Кирилл Разумовский титуловался несколько иначе: «Ея Императорского Величества гетман всея Малыя России, обоих сторон Днепра и войск запорозских».
Более ста лет, от Переяславской рады до губернской реформы Екатерины II, прожила Гетманщина в составе России. В Малороссии тогда было особое управление, была своя армия, своя налоговая система. От Богдана Хмельницкого до Ивана Скоропадского русские власти не могли добиться, чтобы налоги с Малороссии шли в государеву казну, так что и бюджет Гетманщины был долгое время никак не связан с общерусским. Доходы, получаемые с Гетманщины, были так незначительны, что не покрывали даже расходов на содержание российских войск и крепостей, которые должны были защищать Гетманщину[445].
Гетманщина сохраняла и собственную законодательную систему, основанную на древнем Литовском статуте и магдебургском праве для некоторых городов. Алексей Левшин, заставший не саму Гетманщину, но остатки ее законодательной системы, напишет: «Малороссияне управляются своими собственными, от поляков принятыми законами, или лучше сказать Магдебургскими правами <…> и только в случае недостатка оных прибегают к узаконениям российским»[446].
У Гетманщины было даже нечто вроде государственной границы. Крепостных, бежавших из великорусских губерний в Малороссию, еще не знавшую крепостного права, долгое время не выдавали. До пятидесятых годов XVIII века на русско-гетманской границе была и таможня, где с товаров взимали особую пошлину.
Территория Гетманщины делилась не на губернии и уезды, а на полки и сотни. Военная власть полковников и сотников соединялась с исполнительной и судебной властью. Военные были одновременно и чиновниками, а канцелярия объединялась со штабом.
Российские филологи, рассказывая о Дмитрии Прокофьевиче Трощинском, екатерининском вельможе, дальнем родственнике и друге семьи Н. В. Гоголя, с удивлением замечают, что Трощинский прошел путь от писаря до министра. Филологи не всегда помнят о чинах Гетманщины. В Малороссии писарь – это не грамотный солдат в роте, а начальник штаба и одновременно глава администрации в сотне и полку. А генеральный писарь – это канцлер.
В Гетманщине еще при Хмельницком утвердилось устройство, сочетавшее шляхетскую демократию с почти анархическими запорожскими обычаями. Должности не только сотников и полковников, но даже гетманов были выборными. Но уже к концу XVII века выборы становятся формальной процедурой. Отец передает свою должность сыну, дядя – племяннику. А выборы гетмана со времен Самойловича и Мазепы контролирует русская власть: «…на гетманстве удержались только холопы и подножки е[го] ц[арского] п[ресветлого] в[еличества]»[447], – писал Николаю Костомарову Пантелеймон Кулиш.