– Господи, – сказал я, теряя дыханье от радости, – ведь Ты так же нес на руках, под звездами, Марию, любимую свою, жену свою…
– Магдалину? – спросила Настя тихо и поцеловала меня в шею, в яремную ямку, там, где нательный крест.
– Магдалину, – сказал я тихо и твердо.
– Это ты ее на иконе Воскресения написал?
– Настя, давай поженимся по-настоящему. По-Божески. Повенчаемся. Я знаю, что мне нельзя жениться. Но я попрошу прощенья. У Бога… у людей. Я приглашу в Василь отца Максима, из Нижнего. Он нас повенчает. Будем мужем и женой перед Богом.
– Хорошо, – только и сказала она.
– Жена моя, – тихо сказал я, оторвавшись от ее сладких, слаще вишни, губ. – Солнце мое. И в ночи – солнце. И – всегда.
– Это ты солнце мое… – шепнула мне она.
– Пашка, – глухо бросила она в теплую, томную ночь, – Пашка… Опомнись…
– Сука, – внятно, трезво сказал Пашка и точнее прицелился. Прищурил незрячий, бельмастый глаз. Он целил в Настю. Ей в лоб. Дуло ружья метило аккурат между Настиных широких, крылатых бровей. – Сучка в течке. С попенком снюхалась. Поп-то и рад стараться. Да ведь мужик-то ни в чем не виновен. Знаешь сама поговорку? Сучка не захочет, кобель не вскочит. Знать, сильно захотела, тварь.
– Убью-у-у-у!
– Настя! – крикнул я заполошно, рванулся вперед и двинул в нацеленный ружейный ствол плечом. Сухо раскатился выстрел. Пуля ушла вкось и вверх, потревожив бедных птиц, ночующих в глянцевой, свежей после грозы вишневой листве.
– Ах ты блядь! – хрипло крикнул Пашка.
– У меня дома тоже есть винтовка, – выдохнул я. Воздуха не хватало. Губы горели после поцелуев. – Это я тебя убью.
– Люди!.. Помогите!.. Люди!.. А-а-а-а-а!..
– Люди! Люди! – уже в голос кричала Настя.
– Я тебя… убью…
– А-а-а-а!
– А-а-а-а-а!
– Уа-а-а-а-а!.. Уа-а-а-а-а!..
– Выбил! Выбил! – кричал он безостановочно. – Выбил! Выбил!
– Убью-у-у-у!
– Настя! – крикнул я заполошно, рванулся вперед и двинул в нацеленный ружейный ствол плечом. Сухо раскатился выстрел. Пуля ушла вкось и вверх, потревожив бедных птиц, ночующих в глянцевой, свежей после грозы вишневой листве.
– Ах ты блядь! – хрипло крикнул Пашка.
– У меня дома тоже есть винтовка, – выдохнул я. Воздуха не хватало. Губы горели после поцелуев. – Это я тебя убью.
– Люди!.. Помогите!.. Люди!.. А-а-а-а-а!..
– Люди! Люди! – уже в голос кричала Настя.
– Я тебя… убью…
– А-а-а-а!
– А-а-а-а-а!
– Уа-а-а-а-а!.. Уа-а-а-а-а!..
– Выбил! Выбил! – кричал он безостановочно. – Выбил! Выбил!
– Что вы тут творите?! – завопила Однозубая Валя. – Креста на вас нет! И на тебе тоже креста нет, поп! Смуту ты только принес нам сюда! Смуту! А не Бога!
– Отними руки от лица, Пашка! – сказал Володя Паршин и наклонился над сидящим в пыли. – Отними руки! Дай гляну!
– Он ослепил меня! – крикнул Пашка дико. – Я слепой! Мать его! Слепой!
– Токмо водрузися древо, Христе, Креста Твоего, основания поколебашася смерти, Господи: Егоже бо пожре желанием ад, отпусти трепетом. Явил еси нам спасение Твое Святый: и славословим Тя, Сыне Божий, помилуй нас!
– Помилуй нас, – беззвучно, беззубо повторяют за мной бабушки.
– Днесь пророческое исполнися слово: се бо покланяемся на месте, идеже стояша ноги Твоя Господи… и Древо спасения приемше, греховных страстей свободу получихом, молитвами Богородицы Едине Человеколюбче…
– Величаем Тя, Живодавче Христе, и чтим Крест Твой святый, имже нас спасл еси от работы вражия!..
– Кресте Христов, христиан упование, заблуждших наставниче, обуреваемых пристанище… в бранех победа, вселенныя утверждение, недужных врачу, мертвых воскресение, помилуй нас!..