– Что это?
– Манускрипт, вы видите. – Священник глядел на меня горящими, как свечи, глазами. – Рукопись. Рукописная книга. Это не Священное Писание. Это… ну… такие песни. Да, вроде псалмов… царя Давида… И ручкой нацарапаны, и бумага, видите… не шестнадцатого века… А воском страницы заляпаны. Значит, ночью писали… при свечах… свечи – жгли… И переплет – старый… ободранный… Ру-ко-пись…
– Рукопись, – повторила я за отцом Павлом. Книга оттягивала мне руки. Почерк был очень крупный, песнь о Рыбе занимала три страницы. – Манускрипт…
– Все на свете есть манускрипт, – тихо сказал отец Павел. – Все есть рукопись. Слово было в начале у Бога. Все через Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть. В Нем была жизнь… – Вздохнул. – И жизнь была свет человеков.
– Да, все связано, – кивнула я.
– Если хотите – возьмите… читайте…
– Хочу, – сказала я.
– Я старик седой, немощный и старый! Я стал стариком, чтобы понять, как все старики живут на земле, как земные дни они доживают. Как горько плачут они, понимая, что жизнь уже пройдена, и надо ступить ногою в могилу, откуда нет живому возврата. Как, слезясь глазами, глядят старики на детей, внуков и потомков своих, в рыдании руки сжимая над их головами: вот, увидели мы потомство свое, но скоро покинем мы Мир сей, и не узрим потомства своего больше! Не поможем любимым своим ни словом, ни делом, ни лаской, ни бедной монетой! Навек с ними простимся!
– Я старик седой, немощный и старый! Я стал стариком, чтобы понять, как все старики живут на земле, как земные дни они доживают. Как горько плачут они, понимая, что жизнь уже пройдена, и надо ступить ногою в могилу, откуда нет живому возврата. Как, слезясь глазами, глядят старики на детей, внуков и потомков своих, в рыдании руки сжимая над их головами: вот, увидели мы потомство свое, но скоро покинем мы Мир сей, и не узрим потомства своего больше! Не поможем любимым своим ни словом, ни делом, ни лаской, ни бедной монетой! Навек с ними простимся!
– Миша, откуда ты? Звезды на тебе!