В Лувре по особому разрешению администрации в тот понедельник находились лишь хорошо известные художники и фотографы да несколько рабочих-штукатуров, ремонтировавших помещение. В восемь часов утра сторож увидел, что картины нет, но решил, что ее унесли фотографировать. Так он объяснил отсутствие картины и бывшим в музее художникам.
Только на следующий день выяснилось, что картину для фотографирования никто не брал. Тогда и подняли тревогу, принялись за поиски. Дали знать в Министерство изящных искусств, генеральную прокуратуру, префекту полиции. Собрались власти, отдали приказ закрыть все входы, музей оцепили усиленным нарядом полиции. Стали искать, допрашивать, осматривать все помещения, коридоры, все уголки и закоулки. И на площадке одной из лестниц нашли, пустую, без картины, массивную раму «Джоконды». Внимательно ее осмотрели и убедились, что похищенная картина была вынута из рамы не спеша, с большой осторожностью и аккуратностью.
«Теперь, как это всегда и везде бывает в подобных случаях, — писал Овсянников, — остается одна надежда — на полицию: авось она разыщет. Конечно, парижская полиция, управляемая таким опытным и энергичным префектом, как господин Лепин, не пощадит своих сил, энергии и умения, чтобы разыскать и возвратить Франции ее национальное, художественное сокровище. Но ведь разыскивать-то придется ни более ни менее как на пространстве обоих полушарий, на пространстве всех пяти частей света. Легко ли это?..»
Полицией и впрямь были предприняты самые экстренные и экстраординарные меры. Осмотр места происшествия в Лувре произвели высшие чины французской полиции и прокуратуры. На ноги поставили все имеющиеся силы, за всеми границами и портами был учрежден неусыпный надзор, багаж всех выезжающих из страны подвергался тщательному досмотру. Полицейской проверке подверглись тысячи заподозренных, в том числе все душевнобольные, одержимые манией любви к «Моне Лизе». В краже портрета подозревались и такие знаменитости, как Гийом Аполлинер, Д’Аннунцио, Пабло Пикассо. Но ни одно из подозрений не оправдалось.
Не помог и обнаруженный на стекле музейной витрины отпечаток пальца похитителя. Надо сказать, что дактилоскопический метод регистрации преступников во Франции в то время еще не был признан, хотя во многих странах он уже применялся. Будь во Франции налажена дактилоскопическая регистрация преступников, виновника нашли бы в считаные часы. А так полиция сбивалась с ног, подгоняемая всеобщим возмущением и возбуждением. И чем дольше длились эти «слепые» поиски, тем основательнее были презрительные насмешки и упреки.
Спустя почти двадцать восемь месяцев после исчезновения «Джоконды» неизвестный, назвавшийся Леонардом, предложил флорентийскому антиквару Альфредо Гери купить знаменитый портрет. Он заявил, что у него нет иной цели, кроме как вернуть Италии произведение искусства, украденное Наполеоном. (Замечу, что эта версия не соответствует действительности: картина была продана французскому королю за четыре тысячи дукатов, после чего и «приняла французское гражданство)». Через некоторое время некий Леонард явился с портретом во Флоренцию, где и был арестован.
Открытая им тайна похищения «Джоконды» оказалась весьма простой. Украл шедевр сам Леонард — итальянец Винченцо Перруджа. Одно время он работал в Париже маляром и недолго — в самом Лувре. В тот черный для французских криминалистов понедельник, когда исчезла «Мона Лиза», он решил навестить своих товарищей-маляров. Лувр был закрыт для посетителей, но сторожа знали Винченцо и впустили его в музей.
Улучив подходящий момент, Перруджа снял портрет со стены, вышел на запасную лестницу, где вынул картину из рамы, и, спрятав ее под одеждой, покинул Лувр. Затем он положил портрет под кровать в своей каморке, где тот и находился более двух лет.
Надо сказать, что французские криминалисты сумели извлечь урок из этого дела. Весной 1914 года Третья республика приняла на вооружение дактилоскопию.
Скрипка Николая Второго
То ли неудачи Русско-японской войны с ее огромными человеческими потерями, с Цусимой, Мукденом и Порт-Артуром, то ли могучая волна революции, прокатившаяся по России в 1905 году побуждали российского самодержца Николая II ежедневно наигрывать грустные мотивы на редчайшем, старинном экземпляре скрипки — произведении знаменитого Страдивари. Согласно преданию мастер собрал ее из частей вдребезги разбитой скрипки, звучание которой ему не понравилось. Но, как это бывает у великих мастеров, склеенные между собой, они составили дивный, прекрасно звучащий инструмент.
Купленная за пятьдесят тысяч рублей золотом скрипка была верноподданнически поднесена Николаю. И часто по вечерам сидела со скрипкой в руках сгорбленная фигура властителя шестой части вселенной, освещенная рассеянным светом Малахитового зала, отделанного в ликующих светло-зеленых весенних тонах. Такой же ковер, как луговой дерн, покрывал весь пол.
Огромное трюмо в дни больших празднеств отражало бокалы, серебряные ведра, чарки, расшитые золотом мундиры, фраки, модные дамские прически, кружевные вырезы, аксельбанты, монокли, лощеные проборы, молодцевато расправленные плечи, а нередко косматую фигуру царского советника — сибирского чудотворца в лакированных сапогах и шелковой поддевке Григория Ефимовича Распутина. В последнее время все чаще и чаще оно отражало последнего российского самодержца с его тяжелыми, смутными думами, бродившего со скрипкой в руках взад и вперед по залу, словно предчувствуя неминуемую, близкую беду.
Попутно рождались новые указы, толкавшие Россию на ее крестный путь. Слабеющей рукой, словно замаливая смертный грех свой, извлекал
Николай II по вечерам из старинного Страдивария робкие звуки, единственным слушателем которых иногда бывал петербургский градоначальник, верный фон дер Лауниц. Сидя почтительно на краешке кресла и незаметно позевывая в кулак, он ждал, когда наконец взор повелителя остановится на нем и царские пальцы пожмут его руку, отпуская милостиво домой.
Но вот однажды Николай, пожелавший музицировать, не нашел скрипку на месте. Стали ее искать, вся челядь была поднята на ноги, но любимый Страдиварий не находился. Вызвали Лауница. И тотчас самые лучшие сыщики были привлечены к розыскам пропавшей скрипки. Проводились обыски, допросы многочисленной челяди, велось неусыпное наблюдение за местами, куда могла попасть скрипка, но все было тщетно. Инструмент бесследно пропал.
Самодержец был ужасно разгневан. Он полагал невероятным, что из дворца могли так незаметно украсть лично ему принадлежащую драгоценную вещь, и явившемуся к нему для доклада министру юстиции Щегловитову строго приказал произвести тщательное расследование этого прискорбного происшествия и найти скрипку во что бы то ни стало. Щегловитов поручил это деликатное дело следователю по особо важным делам Александрову.
Опыт подсказывал следователю, что вора нужно искать среди людей, близких к царской семье. Негласным и чрезвычайно осторожным следствием он выяснил, что вскоре после пропажи скрипки выбыла в заграничный отпуск княгиня Гагарина, очень приближенная к царице фрейлина. Под предлогом внезапной болезни она срочно выехала в Париж. При помощи французской полиции на берегах Сены начались тщательные розыски. В первую очередь были проверены все музыкальные и антикварные магазины, и уже вскоре царского Страдивария обнаружили у одного из антикваров Латинского квартала.
Скрипку антиквару продала российская подданная Михайлова, о чем имелась ее собственноручная расписка с указанием парижского адреса. Последний был проверен. Оказалось, что по нему действительно проживает некая Михайлова, прибывшая по заграничному паспорту из Петербурга. Александрову из Парижа полетела подробная телеграмма, после чего он озаботился получением образцов писем, написанных княгиней Гагариной собственноручно. Снабженный ими, Александров вместе с экспертом-каллиграфом выехал в Париж, где при сличении почерка княгини и расписки из антикварного магазина была установлена их полная тождественность.
Попутно выяснилось, что Михайлова — камеристка фрейлины Гагариной, по паспорту которой княгиня прописалась в Париже, чтобы легче и безопаснее сбыть с рук украденную у царя скрипку.
Установив все это, Александров возвратился в Петербург и доложил о результатах произведенного следствия министру Щегловитову, а тот — царю. Скандал получился жуткий: сиятельная подруга императрицы оказалась банальной воровкой. Николай решил не давать делу огласки, и по высочайшему повелению оно, не будучи доведено до суда, было прекращено, а выкупленная у антиквара скрипка вернулась к своему сиятельному владельцу, удрученному происшедшим, кажется, не меньше, чем злосчастным Цусимским сражением.
Попутно выяснилось, что Михайлова — камеристка фрейлины Гагариной, по паспорту которой княгиня прописалась в Париже, чтобы легче и безопаснее сбыть с рук украденную у царя скрипку.
Установив все это, Александров возвратился в Петербург и доложил о результатах произведенного следствия министру Щегловитову, а тот — царю. Скандал получился жуткий: сиятельная подруга императрицы оказалась банальной воровкой. Николай решил не давать делу огласки, и по высочайшему повелению оно, не будучи доведено до суда, было прекращено, а выкупленная у антиквара скрипка вернулась к своему сиятельному владельцу, удрученному происшедшим, кажется, не меньше, чем злосчастным Цусимским сражением.
Александра Федоровна милостиво простила свою любимицу, хоть и отдалила ее от себя, — это и стало для Гагариной наказанием за кражу драгоценного Страдивария.
Забытое изобретение
В конце XIX века полицейский урядник Оренбургского уезда Леонтий Дмитриевич Кобылкин придумал радикальное средство борьбы с конокрадством. Искать уведенного коня в степи очень трудно, поэтому после одиннадцати лет неусыпных трудов и наблюдений он нашел выход, который обсудил с местным судебным следователем и другими доморощенными «криминалистами».
Получив их решительную поддержку, Кобылкин почувствовал твердую почву под ногами. Благословляемый товарищами и непосредственным начальством, он исходатайствовал «охранительное свидетельство» на свое изобретение, после чего обратился в редакцию «Тургайской газеты» с письмом, в котором с присущим ему лаконизмом описал способ полного уничтожения конокрадства в Российской империи. Это письмо редакция поместила в № 44 газеты за 1903 год. Публикация оказалась злободневной, вызвала интерес у читателей. В результате потом была отпечатана даже отдельная брошюра, но начинание Кобылкина кануло в Лету.
Суть его изобретения состоит в следующем. Урядник придумал металлическую серьгу, состоящую из чугунного привеска и стальной дужки. Форма привеска круглая, на одной его стороне выпуклыми буквами должен был обозначаться уезд, волость или город, а на другой — номер и год укрепления серьги на конском ухе. Вместе с привеском серьги владельцу лошади должен был выдаваться своеобразный паспорт на нее, страницы которого имели тот же номер и год. На первой странице — имя владельца лошади, ее приметы и удостоверение принадлежности данному хозяину. На других страницах мыслилось делать «передаточные надписи» в случае продажи животного, причем обязательно удостоверенные должностными лицами.
Серьга и паспорт порознь признавались недействительными. Если что-либо отсутствует, значит, лошадь украдена или приобретена у конокрада. Такую регистрацию лошадей Кобылкин предлагал ввести по всей Российской империи. Тогда при задержании конокрада не составляло бы труда установить истинного владельца животного, облегчался бы розыск похищенных лошадей.
Но и через восемь лет ни одна российская лошадь не обзавелась столь необходимой серьгой. А потому автор статьи в журнале «Вестник полиции» (№ 30 за 1911 год) М. Муравьев с горечью писал, что пора наконец-то внедрить это изобретение в практику!
Не совсем устарело изобретение полицейского урядника Кобылкина и в наши дни. Лошадей, а также крупный рогатый скот все еще угоняют. Может, стоило бы внедрить это изобретение, пусть и с вековым опозданием?
Что подглядела камера
В конце позапрошлого, ХIХ века в конторе самарского купца-рыбо-промышленника Северьяна Севрюгина начали пропадать деньги. Хранил он их в запертом на ключ бюро, на замке которого не было никаких следов взлома. Суммы исчезали небольшие, но довольно часто, что и вывело Севрюгина из себя. Не то чтоб ему было жалко каких-то десяти — пятнадцати рублей в неделю, нет (ворочал он сотнями тысяч). Дело было в принципе: жгла обида. Получалось, что кто-то из его приказчиков нечист на руку. Выходило, змею подколодную на груди пригрел, относясь к приказчикам как отец родной. И за это такая вот «благодарность».
Севрюгин, не придавая факт пропажи денег огласке, решил сам изобличить вора. Проанализировав все обстоятельства краж, он заподозрил недавно принятого на службу приказчика Гвоздарева. Гришка за последнее время справил себе плисовый жилет и хромовые наборные сапоги с голенищами-бутылками, дарил не совсем дешевые безделушки своей зазнобе Глафирушке — дочери трактирщика Подволокина. Но не пойман — не вор. А как поймать, ежели то и дело приходится отъезжать то в Нижний на ярмарку, то в Астрахань, то в Рыбинск. И Севрюгин придумал такую хитрость.
Крышку злополучного бюро он соединил тонюсеньким электрическим проводком с камерой для моментальных фотоснимков, купленной по случаю в Париже, а может, в Берлине, разве упомнишь? Ее он установил сбоку от бюро, замаскировав в горке с посудой. Когда вор полезет за деньгами и поднимет крышку бюро, то произойдет замыкание электрического тока. Это приведет в действие затвор фотокамеры, объектив которой денно и нощно держал под наблюдением объект вожделений неизвестного Севрюгину злоумышленника. Теперь оставалось только терпеливо ждать, кого застукает на месте кражи неподкупный и неусыпный сторож — фотоаппарат.
Спустя несколько дней, вернувшись из очередной поездки по Волге, Севрюгин обнаружил, что затвор камеры сработал, и отдал фотопластинку для проявления. Негатив получился четким (вот что значит заграничная вещь!). С него в ателье и отпечатали для Севрюгина фотографию, на которой приказчик Гвоздарев был запечатлен поднимающим крышку бюро, замок которого он отпер подобранным ключом. От напряжения на его рябом носу блестела крупная капля пота.
Еще больше Гришка вспотел, когда хозяин призвал его к себе и предъявил фотографию. Врать и отпираться было предельно глупо. Он бухнулся Севрюгину в ноги, бормоча, мол, прости окаянного, бес попутал, но купец был неумолим.
Случай после этого получил широкую огласку. О нем писал даже «Журнал Министерства внутренних дел».
Маэстро и рецидивист
Широко известно имя великого русского шахматиста, блестящего теоретика комбинаций, единственного чемпиона мира, ушедшего из жизни непобежденным, Александра Александровича Алехина. Однако далеко не все знают, что в 1917–1918 годах он, юрист по образованию, работал в Москве следователем Главного управления милиции, вносил свой посильный вклад в дело борьбы с разгулом преступности. Вот один из эпизодов его тогдашней деятельности.
Вошел как-то следователь Алехин в комнату дежурного Центро-розыска и услышал разговор между сотрудником и неким гражданином, который держался с вызовом, на повышенных тонах упирая на то, что документы у него недавно стащили в трамвае, но он, Иван Тихонович Бодров, — честный мещанин, а не какой-нибудь шаромыжник.
Увидев этого человека, Алехин удивился:
— Как, вы говорите, ваша фамилия? Бодров?
— Да, Бодров! А чем плохая фамилия? — ответил не без нахальства задержанный.
— Никакой вы не Бодров, а Орлов! — возразил Алехин. — И зовут вас не Иваном Тихоновичем, а Иваном Тимофеевичем.
— На пушку берешь, начальник! Не на такого напал. Докажи, что я не Бодров!
Александр Александрович спокойно продолжил:
— И докажу. Два года назад я видел вас в военкомате. Там вы назвались Иваном Тимофеевичем Орловым. Как и другие граждане, вы готовились к медосмотру. На груди у вас висел на цепочке золотой крестик, под ним была родинка с гречишное зерно. Расстегните-ка рубаху!
Лже-Бодров остолбенел. Тогда дежурный расстегнул у него ворот рубашки, и все присутствующие увидели у него на груди и золоченый крестик на цепочке, и небольшую родинку под ним. Задержанный действительно оказался Орловым, рецидивистом, бежавшим из мест заключения.
Вспоминая этот случай, известный криминалист и судебный медик И. С. Семеневский утверждал, что людей, равных по памяти А. А. Алехину, он не встречал.
Смертельный аромат
В мае 1924 года проводник купейного вагона экспресса «Нью-Йорк — Филадельфия» обнаружил мертвого пассажира. Это был нотариус Шервуд, чей портфель с деньгами бесследно исчез. На допросе проводник заявил, что, куда девались деньги, он не знает, а в купе явственно ощущался аромат свежих персиков.
Но откуда могли взяться персики весной? Из Южного полушария? Однако, по заверениям близких, мистер Шервуд терпеть не мог персиков. К тому же ни самих плодов, ни их косточек в купе, как ни искали, не нашли. Только запах, хоть и очень слабый, все еще витал в нем. Врачи заключили, что престарелый джентльмен умер от удушья.
Через несколько дней по той же причине скончался адвокат Бель. Его нашли на рассвете во вторник на пристани Нью-Перта. Вечером в понедельник он выехал из своей конторы на такси, чтобы передать клиенту двести пятьдесят тысяч долларов. Денег, разумеется, и след простыл. От одежды и волос адвоката исходил нежный аромат свежих персиков. Это сочли бы простым совпадением, если бы в течение последующих трех недель не было найдено еще три трупа состоятельных людей. Их смерть тоже сопровождал персиковый аромат, а деньги и ценные вещи исчезали.