— Им нужен газ, — возразил Питер.
— Простите?
— Газ, — повторил Питер, обращаясь к Тедди. — В газовую камеру слабоумных. Убийц. Утопила своих детей? В газовую камеру сучку.
За столом воцарилось молчание. Питер светился, как будто он открыл им глаза на окружающий мир. Но вот он погладил столешницу и встал.
— Рад был с вами познакомиться, ребята. Еще увидимся…
Тедди принялся водить карандашом по обложке файла. Питер остановился и посмотрел на него.
— Питер? — сказал Тедди.
— Да?
— Я…
— Вы не могли бы перестать?
Тедди выводил по картону свои инициалы широкими замедленными движениями.
— Я тут подумал…
— Пожалуйста, вы можете…
Тедди поднял глаза, продолжая корябать по картону.
— Что?
— …так не делать?
— Как? — Тедди опустил глаза и, оторвав карандаш от картонки, вопросительно поднял брови, глядя на Питера.
— Да. Так. Спасибо.
Тедди бросил карандаш поверх файла.
— Так лучше?
— Спасибо.
— Вам знаком пациент по имени Эндрю Лэддис?
— Нет.
— Нет? Здесь нет такого?
Питер пожал плечами:
— По крайней мере, в корпусе А. Может, он в С? Мы с ними не пересекаемся. Они там все законченные психи.
— Ну что ж, спасибо тебе, Питер. — С этими словами Тедди взял карандаш и продолжил выводить каракули.
После Питера Брина пришел черед Леоноры Грант. Леонора полагала, что она Мэри Пикфорд, Чак — Дуглас Фэрбенкс, а Тедди — Чарли Чаплин. А кафетерий представлялся ей офисом «Юнайтед артистс» на бульваре Сансет, куда они пришли обсудить предложение государственных ценных бумаг. Она беспрерывно поглаживала руку Чака и спрашивала, кто ведет протокол.
В конце концов санитары вынуждены были оторвать ее от Чака, Леонора же напоследок воскликнула:
— Adieu, mon cheri. Adieu.[5]
Дойдя до середины кафетерия, она вырвалась из клещей санитаров, снова подбежала к ним и схватила Чака за руку со словами:
— Не забудь покормить кота.
— О'кей, — пообещал тот, глядя ей в глаза.
Следующим привели Артура Туми, который настаивал на том, чтобы его называли Джо. Групповую терапию он в общем-то проспал. Джо, как выяснилось, был нарколептиком. Он и сейчас два раза уснул, причем второй раз практически с концами.
Тедди ощущал атмосферу больницы всеми фибрами души. От всего этого мороз подирал по коже, и, сочувствуя больным, за исключением Брина, он отказывался понимать, как можно работать в таком заведении.
Трей привел к ним миниатюрную блондинку с лицом похожим на кулон. Ее глаза излучали ясность. Не ту, которая может обнаружиться и во взгляде безумца, а нормальную будничную ясность умной женщины, живущей в безумном мире. Она улыбнулась им, а когда садилась, слегка помахала каждому рукой.
Тедди сверился с заметками Коули. Бриджет Кирнс.
— Мне отсюда не выйти, — сказала она после затянувшейся паузы. Ее отличал тихий уверенный голос и то, что она гасила сигареты, докуривая их до середины. А чуть больше десяти лет назад она зарубила мужа топором. — Может, и не надо, — добавила она.
— Почему? — удивился Чак. — Вы уж простите, что я это говорю, мисс Кирнс…
— Миссис.
— Простите, миссис Кирнс, но вы производите на меня впечатление, гм, нормального человека.
Она откинулась на спинку стула с непринужденностью, которой мог бы позавидовать любой в этом заведении, и тихо рассмеялась.
— Наверно. Но я такой не была, когда сюда поступила. Спасибо, хоть фотографий моих не делали. Мне был поставлен диагноз «маниакально-депрессивный психоз», который я под сомнение не ставлю. У меня бывают черные полосы. Как, вероятно, у каждого. Разница в том, что большинство женщин не зарубили своих мужей топором. Мне говорят, что я до сих пор не изжила глубокий, неразрешенный конфликт с моим отцом, и с этим я тоже согласна. Сомневаюсь, что если бы я вышла отсюда, то снова кого-нибудь убила бы, но гарантии никто не даст. — Она направила в их сторону кончик зажженной сигареты. — Мне кажется, когда муж тебя избивает и трахает через одну посторонних женщин, и при этом помощи ждать не от кого, то можно понять, если ты его в конце концов зарубишь топором.
Она встретилась взглядом с Тедди, и что-то в ее зрачках — слегка прикрытая беспечность школьницы, что ли, — заставило его рассмеяться.
— Что такое? — спросила она, подхватывая его смех.
— Может, вам действительно не надо выходить отсюда.
— Вы так говорите, потому что вы мужчина.
— Тут вы правы.
— Тогда я вас не виню.
После Питера Брина смех был отдушиной, хотя с моей стороны, подумал Тедди, пожалуй, присутствует легкий флирт. И с кем! С душевнобольной, бросающейся на людей с топором. Видишь, Долорес, до чего я докатился. Но особых угрызений совести он не испытывал. После двух долгих черных лет траура разве он не заслужил права на безобидную словесную дуэль.
— Что я буду делать, если выйду отсюда? — спросила Бриджет. — Я себе не представляю, что творится в этом мире. Говорят, появились бомбы. Бомбы, способные превращать целые города в груды пепла. А еще телевизоры. Их ведь так называют, да? Поговаривают, что у нас в каждом корпусе скоро появятся, и мы сможем смотреть пьесы. Не уверена, что мне это понравится. Голоса в ящике. Лица в ящике. Я и так каждый день слышу достаточно голосов и вижу достаточно лиц. Лишний шум мне ни к чему.
— Вы можете что-нибудь нам рассказать о Рейчел Соландо? — спросил Чак.
Она молчала. Словно вдруг споткнулась. Тедди пристально наблюдал за движением ее зрачков. Она как будто рылась у себя в мозгу в поисках нужного файла. Он поспешил черкнуть «ложь» у себя в блокноте и накрыл рукой страничку.
Теперь она говорила взвешенно и как бы заученно:
— Рейчел довольно приятная. Но закрытая. Она любит поговорить о дожде, но в основном она молчит. Она считает, что ее дети живы. Что она по-прежнему живет в Беркшире, а мы все — ее соседи, почтальоны, разносчики, молочницы. С ней трудно сойтись.
Она сказала это с опущенной головой и, даже закончив, не подняла глаз на Тедди. Она разглядывала столешницу, а потом закурила очередную сигарету.
Размышляя над услышанным, Тедди понял, что ее описание мании Рейчел почти слово в слово совпадает с тем, что им вчера говорил Коули.
— Давно она здесь?
— Что?
— Рейчел. Давно она с вами в корпусе В?
— Три года? Что-то около этого. Я теряю счет дням. Это неудивительно в таком месте.
— А до этого где она была? — спросил Тедди.
— Кажется, в корпусе С. Потом ее вроде перевели к нам.
— Но вы в этом не уверены?
— Нет. Я… я же говорю, здесь теряешь счет дням.
— Ясно. Когда вы ее последний раз видели, не заметили чего-нибудь необычного?
— Нет.
— На группе.
— Что?
— Вы ее там последний раз видели, — напомнил Тедди. — На групповой терапии. Позавчера.
— Да-да. — Она несколько раз кивнула, смахнув пепел с края пепельницы. — На группе.
— И вы все потом отправились по своим палатам?
— С мистером Гантоном, да.
— Как вел себя доктор Шин в тот вечер?
Она подняла глаза, на ее лице была написана растерянность, возможно, даже страх.
— Я не понимаю, о чем вы.
— Доктор Шин был на группе в тот вечер?
Она посмотрела на Чака, потом на Тедди, закусила верхнюю губу.
— Да. Был.
— Какой он?
— Доктор Шин?
Тедди кивнул.
— Нормальный. Он милый. Красивый.
— Красивый?
— Да. Как говорила моя матушка, есть на что посмотреть.
— Он с вами флиртовал?
— Нет.
— Делал сексуальные намеки?
— Нет-нет, что вы. Доктор Шин хороший.
— А в тот вечер?
— В тот вечер? — Она подумала. — Все как обычно. Мы разговаривали про, м-м-м, про то, как подавлять гнев. Рейчел жаловалась на дождь. Потом доктор Шин ушел, нашу группу разделили, мистер Гантон развел нас по палатам, и мы легли спать, и все.
Тедди под словом «ложь» написал «натаскали» и закрыл блокнот.
— Все?
— Да. А утром Рейчел не оказалось на месте.
— Утром?
— Да. Утром, проснувшись, я узнала, что она совершила побег.
— А как же ночью, около полуночи? Разве вы не слышали?
— Не слышала чего? — Она не до конца затушила сигарету и развеяла рукой струйку дыма.
— Суматоху. Когда ее не обнаружили у себя.
— Нет, я…
— Выкрики, шум, топот ног, сигнал тревоги.
— Я решила, что это сон.
— Сон?
Она быстро кивнула:
— Ну да. Ночной кошмар. — Она повернулась к Чаку: — Можно мне стакан воды?
— Разумеется.
Чак встал и, осмотревшись, заметил возле железного чана с водой стопку пластиковых стаканов. Тут же один из санитаров привстал со стула:
— Пристав?
— Я за водой. Все в порядке.
Чак подошел к автомату, взял стаканчик, подумал несколько секунд, из какого краника течет молоко, а из какого вода.
И в тот момент, когда он поднял патрубок в виде железной подковки, Бриджет Кирнс схватила со стола блокнот и ручку и, на миг встретившись глазами с Тедди, что-то написала на чистой странице, после чего закрыла блокнот и вернула его вместе с ручкой владельцу.
В глазах у Тедди застыл знак вопроса, но она уже опустила взгляд, праздно поглаживая сигаретную пачку.
Вернулся Чак с водой и занял свое место. Они смотрели, как Бриджет осушила полстакана.
— Спасибо, — сказала она. — У вас есть еще вопросы? А то я немного устала.
— Вы встречались с пациентом по имени Эндрю Лэддис? — спросил ее Тедди.
На ее лице ничего не отразилось. Ровным счетом. Оно превратилось в гипсовую маску. Ее ладони, казалось, давили на столешницу, словно она опасалась, что в противном случае стол взмоет к потолку.
Тедди готов был поклясться, что она сейчас заплачет, хотя и не понимал причины.
— Нет, — сказала она. — Не слышала о таком.
— Думаешь, ее натаскали? — спросил Чак.
— А ты так не думаешь?
— Какая-то нарочитость в этом чувствовалась, пожалуй.
На этот раз защищенные от дождя, они шли по крытому переходу, соединявшему «Эшклиф» с корпусом В.
— Какая-то? Она употребляла те же слова, что и Коули. Когда речь зашла о теме последней групповой терапии, она задумалась, а потом сказала: «Как подавлять гнев?» Словно не была уверена. Словно она пришла на экзамен после ночи зубрежки.
— И как это понимать?
— Спроси что-нибудь полегче. Пока у меня одни вопросы, и каждые полчаса их становится больше.
— Да уж, — согласился Чак. — Слушай, вот тебе еще один: кто такой этот Эндрю Лэддис?
— Что, уловил? — Тедди закурил сигаретку из тех, что он выиграл в покер.
— Ты всех больных про него спрашивал.
— Кена и Леонору Грант не спрашивал.
— Они бы не смогли тебе сказать, на каком они свете.
— Тоже верно.
— Мы как-никак партнеры, босс.
Тедди привалился спиной к каменной стене, Чак последовал его примеру. Повернув голову, Тедди пристально посмотрел в глаза напарнику:
— Мы едва знакомы.
— Значит, ты мне не доверяешь?
— Я тебе доверяю, Чак. Правда. Но я тут нарушаю кое-какие правила. Я сам попросил, чтобы меня послали на это дело. Как только в головной офис поступил сигнал.
— И что?
— А то, что мои мотивы не совсем беспристрастные.
Чак кивнул, закурил и на несколько секунд задумался, переваривая услышанное.
— Моя девушка Джулия, Джулия Такетоми, такая же американка, как и я. Совсем не говорит по-японски. Блин, ее родители родились в этой стране. И вдруг она оказывается в лагере для интернированных… — Он помотал головой, выкинул недокуренную сигарету под дождь и задрал рубашку над правым бедром. — Вот, взгляни. Еще один шрам.
Тедди опустил глаза. Рубец был длинный, багрово-темный, как желе, и толстый, как его большой палец.
— Тоже получен не на войне. Это я уже был в приставах. Дом в Такоме. Когда я туда вошел, этот парень, за которым мы гонялись, полоснул меня саблей. Веришь, нет? Гребаной саблей. Я три недели провалялся в госпитале, пока они сшивали мои внутренности. Я все отдал этой службе, Тедди. Этой стране. И после всего меня погнали из моего родного округа только потому, что я запал на американку с раскосыми глазами! — Он снова заправил рубашку в брюки. — Да пошли они все куда подальше.
— Знай я тебя чуть получше, — сказал Тедди после короткой паузы, — я бы побился об заклад, что ты по-настоящему любишь эту женщину.
— Умереть за нее готов, — сказал Чак. — И не пожалею.
Тедди кивнул со знанием дела. Самое чистое из известных ему чувств.
— Не упусти эту веревочку, парень.
— Ладно, Тедди. В этом все и дело. Но ты должен мне сказать, что нас сюда привело. И что за фрукт этот Эндрю Лэддис.
Тедди бросил окурок на каменный пол и раздавил его каблуком.
Долорес, подумал он про себя, я должен ему рассказать. В одиночку у меня ничего не выйдет.
После всех моих прегрешений — пьянства, этих отлучек, когда я надолго оставлял тебя одну, случаев, когда я тебя подводил, когда разбивал твое сердце, — это, может, мой последний шанс искупить свою вину.
Я хочу восстановить справедливость, дорогая. Я хочу покаяться. И ты, как никто, должна меня понять.
— Эндрю Лэддис. — Слова застряли в пересохшем горле. Он собрал немного слюны, сглотнул и попробовал еще раз: — Эндрю Лэддис занимался техобслуживанием многоквартирного дома, где жили мы с женой.
— Ясно.
— А еще он был поджигатель.
Чак смотрел в глаза напарнику, пытаясь осмыслить эту информацию.
— То есть…
— Эндрю Лэддис зажег спичку, которая вызвала пожар…
— Господи.
— …в котором погибла моя жена.
8
Тедди прошел до конца перехода и, высунув голову из-под крыши, подставил лицо под дождь. Секунду назад в этой пелене блеснул ее силуэт и тут же растворился, стоило Тедди к нему прикоснуться.
В то утро она не хотела, чтобы он уходил на работу. В последний год своей жизни она стала необъяснимо капризной, склонной к бессоннице, награждавшей ее тремором и дурманом. После того как прозвенел будильник, она пощекотала его и предложила закрыть ставни, дабы отгородиться от внешнего мира и не вылезать из постели. Обнимая Тедди, она стискивала его чересчур крепко и чересчур долго, ее косточки впивались ему в шею.
Она к нему прильнула, когда он принимал душ, но он уже спешил, уже опаздывал и ко всему прочему, как частенько бывало в последнее время, страдал от похмелья. В мозгу одновременно помутнело и покалывало. Ее прижавшееся тело казалось наждачной бумагой. А струя душа — градом шарикоподшипников.
— Останься, — просила она. — Один денек. Что от этого изменится?
Он вымучил улыбку и осторожно убрал ее с дороги, чтобы взять кусок мыла.
— Детка, я не могу.
— Почему? — Ее рука оказалась у него между ног. — Дай мне мыло. Я тебя помою. — Ее ладошка скользнула под мошонку, зубки покусывали его грудь.
Он не стал ее отпихивать. Просто взял за плечи и тихонько отодвинул от себя.
— Ну все, — сказал он. — Мне правда надо идти.
Она рассмеялась и снова попробовала к нему прижаться, но в ее глазах светилось отчаянное желание. Быть счастливой. Быть не одной. И вернуть старые времена, когда он еще не работал так много, не пил так много, и все это изменилось, когда однажды она проснулась и увидела, что мир слишком ярок, слишком громок, слишком холоден.
— Ладно, ладно. — Она немного отстранилась, чтобы он мог видеть ее лицо, так как от горячих струй, барабанивших по его плечам, вокруг нее клубился пар. — Я уступаю. Не целый день, милый. Не целый день. Один час. Ты опоздаешь на один час.
— Я уже…
— Один час, — повторила она, гладя его мыльной ладонью. — Один час, а потом можешь идти. Я хочу, чтобы ты в меня вошел. — Она привстала на цыпочки, чтобы поцеловать его.
Он чмокнул ее в губы и сказал:
— Детка, я не могу. — И повернулся к струе воды.
— А вдруг они опять тебя пошлют? — спросила она.
— Куда?
— Воевать.
— Эти пигмеи? Детка, война закончится раньше, чем я успею зашнуровать ботинки.
— Не знаю, — сказала она. — Зачем мы вообще туда полезли? Сам посуди…
— Затем, что Корейская народная армия получила оружие не из воздуха, детка. Они получили его от Сталина. Мы должны показать, что усвоили урок Мюнхена. Мы должны были остановить Гитлера еще тогда, а теперь мы остановим Сталина и Мао. В Корее.
— И ты полетишь.
— Если меня призовут? А куда я денусь. Но не призовут, детка.
— Почем ты знаешь?
Он молча намыливал голову шампунем.
— Ты когда-нибудь задумывался, почему они нас так ненавидят? Коммунисты? — спросила она. — Почему они не оставят нас в покое? Скоро мир взлетит на воздух, а ради чего, спрашивается?
— Не взлетит.
— Взлетит. Почитай газеты…
— А ты не читай.
Он промыл волосы, она прижалась лицом к его спине, ее руки гуляли внизу его живота.
— Я вспомнила, как в первый раз увидела тебя в «Роще». Ты был в форме.
Вот чего Тедди не выносил. Экскурсы в Прошлое. Она не могла принять настоящее, принять их такими, какие они есть, с бородавками и всем прочим, и поэтому петлистыми дорожками возвращалась назад, чтобы согреть душу.
— Ты был такой красивый. Линда Кокс сказала: «Я первая его увидела». И знаешь, что я ей на это ответила?
— Детка, я опаздываю.
— Вот этого я ей точно не говорила. Я сказала: «Линда, может, ты его и первая увидела, зато я его увижу последняя». Вблизи ты ей показался злюкой. А я ей: «Дорогая, ты его глаза видела? В них нет ни капли злости».