Тедди выключил воду, развернулся и увидел, что его жена успела выпачкаться. Здесь и там островки мыльной пены.
— Может, снова включить?
Она помотала головой.
Обернув чресла полотенцем, он брился над раковиной, а Долорес, прислонясь к стене, наблюдала за ним, и мыльная пена высыхала на ее теле белыми островками.
— Почему бы тебе не вытереться и не надеть халат? — спросил он.
— Уже ничего не осталось, — отозвалась она.
— Еще как осталось. Вся как будто в белых пиявках.
— Это не мыльная пена.
— А что ж тогда?
— «Кокосовая роща». Забыл? Сгорела до основания, у тебя на глазах.
— Да, детка, я слышал.
— У тебя на глазах, — выпевала она, чтобы как-то развеять атмосферу. — У тебя на глазах.
У нее всегда был прелестный голос. Когда он вернулся с войны, они раскошелились на одну ночь в отеле «Паркер хаус» и, после того как занялись любовью, он впервые услышал, как она поет. Мотивчик «Buffalo Girls»[6] проникал из ванной вместе с паром, просачивавшимся из-под двери.
— Эй, — окликнула она его после паузы.
— Что? — Он поймал в зеркале отражение ее левого бока с практически высохшей мыльной пеной. Чем-то это его не устраивало, что-то здесь было не так, хотя он не мог понять, что именно.
— У тебя кто-нибудь есть?
— Что?
— Другая женщина?
— Что за бред? Я работаю, Долорес.
— Я трогаю твой хуй…
— Не произноси этого слова. Мать честная.
— …а у тебя даже не встает.
— Долорес. — Он развернулся к ней. — Ты говорила о бомбах. О конце света.
Она пожала плечами, словно эти слова не имели никакого отношения к их разговору. Она уперла стопу в стенку и пальцем вытерла с ляжки капли воды.
— Ты меня больше не ебешь.
— Долорес, я серьезно. Не произноси таких слов в этом доме.
— Из чего следует, что ты ебешь другую.
— Никого я не ебу, и перестань употреблять это слово, слышишь!
— Какое слово? — Она положила ладонь на темный лобок. — Ебать?
— Да. — Он упреждающе поднял одну руку, а второй продолжил бриться.
— Значит, это плохое слово?
— Ты сама знаешь. — Он вел лезвием вверх по горлу, подскребывая напененную щетину.
— А какое тогда хорошее?
— А? — Он обмакнул бритву и слегка встряхнул.
— Какое слово, если говорить о моей анатомии, не заставит тебя показывать мне кулак?
— Я не показывал тебе кулак.
— Только что.
Покончив с горлом, он вытер лезвие салфеткой и приготовился брить левую щеку от виска.
— Нет, детка. Ничего подобного. — Он поймал в зеркале ее левый глаз.
— Что тут скажешь? — Она провела одной рукой по верхним волосам, а другой по нижним. — То есть ее можно лизать, ее можно целовать, ее можно трахать. Можно смотреть, как из нее выходит новорожденный. Но нельзя ее называть?
— Долорес…
— Пизда.
Дернувшееся лезвие вошло под кожу чуть не до кости. У него мгновенно расширились зрачки, а левую половину лица охватил пожар. А когда в открытую рану попал крем для бритья, его мозг прошили десятки игл, и кровь, смешавшись с белой пеной, хлынула в раковину.
Она протянула ему полотенце, но он ее оттолкнул, всасывая воздух сквозь стиснутые зубы и чувствуя, как боль застилает глаза и выжигает мозг. Ему хотелось расплакаться. Не от боли. Не от похмелья. А оттого, что он не понимал, что происходит с его женой, с той девушкой, с которой он когда-то танцевал в «Кокосовой роще». Он не понимал, куда катится она и куда катится этот мир с его маленькими грязными войнами и вспышками пламенной ненависти, с его шпионами в Вашингтоне и Голливуде, противогазами в школах и бомбоубежищами в подвалах домов. И все это было как-то связано между собой — его жена, этот мир, его алкоголизм, его участие в войне с искренней верой в то, что она положит всему этому конец…
Он истекал кровью, а за его спиной Долорес все повторяла «прости, прости, прости», и он взял из ее рук полотенце, когда она протянула его во второй раз, но при этом избегая физического контакта и не глядя на нее. Он слышал, что ее голос дрожит, он догадывался, что по ее лицу текут слезы, и ненавидел этот мир, такой же бессмысленный и непотребный, как и все в нем.
В газетной заметке были процитированы его последние слова, сказанные жене, — о том, что он ее любит.
Вранье.
А на самом деле?
Держась одной рукой за дверную ручку, а другой прижимая к щеке третье полотенце, в ответ на ищущие глаза жены он произнес:
— Господи, Долорес, да соберись ты уже, в конце концов. У тебя есть обязательства. Подумай о них хотя бы иногда, о'кей? И приведи свои дурацкие мозги в порядок.
Это было последнее, что она от него услышала. Он закрыл за собой дверь, спустился по лестнице и остановился на последней ступеньке. Может, вернуться? Вернуться и сказать правильные слова. Ну, если не правильные, то хотя бы помягче.
Помягче. Вот было бы хорошо.
По переходу к ним приближалась женщина: со шрамом на шее цвета лакрицы, в кандалах на запястьях и щиколотках, справа и слева по санитару. Она со счастливым видом махала локтями, как крыльями, и крякала по-утиному.
— Что она натворила? — спросил Чак.
— Старушка Мэгги? — уточнил санитар. — Здесь ее называют Мэгги-Суфле. Да вот, ведем в водолечебницу. За ней нужен глаз да глаз.
Мэгги остановилась перед приставами, санитары предприняли вялую попытку продолжить движение, но она отпихнула их локтями и заняла твердую позицию. Один из санитаров закатил глаза к небу и со вздохом изрек:
— Сейчас начнет проповедовать, готовьтесь.
Мэгги сверлила их своими зрачками, а ее набок склоненная головка ходила туда-сюда, как у черепашки, что-то вынюхивающей перед собой.
— Я есмь путь, — возглашала она. — Я есмь свет. И я не буду печь ваши гребаные пироги. Ясно?
— Ясно, — подтвердил Чак.
— Как скажете, — согласился Тедди. — Никаких пирогов.
— Вы как были здесь, так и пребудете. — Она понюхала воздух. — Ваше будущее и ваше прошлое совершают цикл, как Луна вокруг Земли.
— Да, мэм.
Она подалась вперед и обнюхала их. Сначала Тедди, потом Чака.
— Они скрытничают. Тайнами устлана дорога в ад.
— И пирогами, — сказал Чак.
Она улыбнулась ему, и на миг почудилось, будто в ее зрачках наступило просветление.
— Смейтесь, — сказала она Чаку. — Это полезно для души. Смейтесь.
— О'кей, мэм, — согласился он. — Я стараюсь.
Она тронула его нос согнутым пальцем.
— Я хочу вас таким запомнить. Смеющимся.
Тут она развернулась и пошла дальше. Санитары быстро пристроились по бокам, и вскоре они исчезли за боковой дверью, ведущей в больницу.
— Веселая девушка, — сказал Чак.
— Такую можно и с мамой познакомить.
— Чтобы она ее убила и сплавила в сортир во дворе. — Чак закурил. — Значит, Лэддис…
— Убил мою жену.
— Ты это говорил.
— Он был поджигателем.
— Это ты тоже говорил.
— А еще занимался техобслуживанием нашего дома. Поцапался с домовладельцем, и тот его уволил. На тот момент известно было только то, что это поджог. Кто-то щелкнул зажигалкой. Лэддис был в списке подозреваемых, но нашли его не сразу, а когда нашли, у него обнаружилось алиби. Лично у меня он тогда не вызывал подозрений.
— И что тебя заставило изменить свое мнение?
— Год назад открываю газету, и вот он собственной персоной. Спалил школу, где работал. Та же история: его уволили, позже он вернулся, пробрался в подвал и устроил там поджог, предварительно раскочегарив бойлерный котел, чтобы тот взорвался. Почерк один к одному. Детей в школе не было, только работавшая допоздна директриса. Которая и сгорела. Лэддиса судили, он заявил, что слышал голоса и все такое, и в результате оказался в психушке города Шаттака в Оклахоме. Позднее там что-то произошло — не знаю, что именно, — но полгода назад его перевели сюда.
— Но здесь его никто не видел.
— Ни в А, ни в В.
— То есть он может быть в корпусе С.
— Да.
— Если не умер.
— Тоже вариант. Лишний повод поискать кладбище.
— Предположим, он жив.
— О'кей…
— Если ты его найдешь, Тедди, что ты с ним сделаешь?
— Не знаю.
— Не надо ля-ля, босс.
Зацокали каблучки. Две медсестры шли по переходу, прижимаясь к стене, чтобы не угодить под дождь.
— Мальчики, вы же мокрые, — сказала одна из них.
— Везде? — спросил Чак, и та, что держалась ближе к стене, миниатюрная брюнеточка, засмеялась.
Когда они уже прошли, брюнетка обернулась:
— Вы всегда так заигрываете, приставы?
— Это зависит… — ответил Чак.
— От?
— Качества обслуживания персонала.
Медсестры притормозили, и, когда до них дошел смысл сказанного, брюнеточка прыснула в плечо подруги, и так они обе, хихикая, скрылись за дверью.
— Это зависит… — ответил Чак.
— От?
— Качества обслуживания персонала.
Медсестры притормозили, и, когда до них дошел смысл сказанного, брюнеточка прыснула в плечо подруги, и так они обе, хихикая, скрылись за дверью.
Боже, как Тедди завидовал Чаку. Его способности верить в то, что говорит. Этим примитивным заигрываниям. Этой солдатской привычке с ходу жонглировать словами. А больше всего — какому-то воздушному шарму.
С шармом у Тедди всегда были проблемы. После войны они только усугубились. После Долорес от шарма не осталось и следа.
Шарм был роскошью для тех, кто все еще верил в справедливость миропорядка. В чистоту помыслов и штакетник вокруг участка.
— Знаешь, — сказал он Чаку, — в то последнее утро она заговорила со мной про пожар в «Кокосовой роще».
— Да?
— Там мы познакомились. В «Роще». Она пришла туда с богатенькой подружкой, а меня пустили, потому что военнослужащим полагалась скидка. Это было перед самой отправкой на фронт. Я всю ночь с ней танцевал. Даже фокстрот.
У Чака вытянулась шея и выкатились глаза.
— Ты и фокстрот? Я пытаюсь себе это представить, но…
— Э, приятель, видел бы ты в ту ночь мою будущую жену! Она бы поманила тебя пальцем, и ты бы прыгал вокруг нее кузнечиком.
— Короче, вы с ней познакомились в клубе «Кокосовая роща».
Тедди кивнул:
— А потом он сгорел, пока я был в… Италии? Точно, в Италии… она посчитала это, как сказать, чуть ли не знаковым событием. Она страшно боялась пожара.
— И от пожара погибла, — тихо промолвил Чак.
— Невероятно, да? — Тедди вдруг увидел, как она стояла в то утро в ванной комнате, прижав стопу к стене, совершенно голая, с засохшими пятнами белой мыльной пены на теле.
— Тедди?
Он вскинул лицо. Чак развел руки в стороны.
— Ты можешь на меня рассчитывать. Что бы ни случилось. Хочешь найти Лэддиса и убить его? Зекински.
— Зекински. — Тедди улыбнулся. — Забыл, когда последний раз слышал это…
— Только одно, босс. Я должен знать, чего ждать. Нет, серьезно. Мы должны разгрести эту помойку, чтоб комар носа не подточил, иначе новые «Кефоверские слушания»[7] нам обеспечены. В наши дни приглядывают со всех сторон. За каждым. Двадцать четыре часа в сутки. Мир съеживается с каждой минутой. — Чак откинул назад густые волосы, упавшие ему на лоб. — Я думаю, ты много чего знаешь про это место. Я думаю, ты знаешь много такого, о чем не говоришь мне. Я думаю, ты приехал сюда, чтобы устроить маленькую заварушку.
Тедди приложил руку к груди.
— Я не шучу, босс.
— Мы мокрые, — сказал Тедди.
— И какой отсюда вывод?
— Вывод такой. Не вымокнуть ли нам еще сильнее?
Они вышли за ворота и взяли курс вдоль берега. Дождь шел стеной. На скалы обрушивались волны размером с дом и, разбившись, уступали место новым.
— Я не хочу его убивать. — Тедди пытался перекричать вселенский грохот.
— Нет?
— Нет.
— Верится с трудом.
Тедди пожал плечами.
— Если бы это была моя жена? — сказал Чак. — Я бы его убил два раза подряд.
— Я устал от убийств. — сказал Тедди. — На фронте я сбился со счета. Не веришь, Чак? Я говорю правду.
— И все же. Твоя жена, Тедди.
Они дошли до россыпи острых черных валунов, за которыми поднимались деревья, и свернули в глубь острова.
— Послушай, — сказал Тедди, когда они выбрались на небольшое плато, окруженное густыми кронами, частично спасавшими от дождя. — Для меня по-прежнему работа на первом месте. Мы выясним, что произошло с Рейчел Соландо. Если по ходу дела я обнаружу Лэддиса — тем лучше. Тогда я ему скажу: я знаю, что ты убил мою жену. А еще скажу, что буду ждать на материке, когда его выпустят. Скажу, что, пока я жив, свободой он не надышится.
— И это все? — спросил Чак.
— Все.
Чак рукавом вытер лицо, откинул со лба прядь волос.
— Я тебе не верю. Не верю, и все.
Взгляд Тедди был устремлен в обход сбившихся в круг деревьев к навершию больницы «Эшклиф», к ее недремлющим слуховым окнам.
— Неужели, по-твоему, Коули не понимает, что тебя сюда привело?
— Меня сюда привела Рейчел Соландо.
— Тедди, блин, если этот тип, убивший твою жену, был переведен сюда, то…
— Он не был осужден за это. Так что нет ничего, что нас связывало бы. Ничего.
Чак присел на камень посреди поляны и опустил голову, по которой лупил дождь.
— Остается кладбище. Почему бы нам его не найти, раз уж мы здесь? Если увидим там плиту с именем Лэддиса, это будет означать, что полдела сделано.
Тедди перевел взгляд на кружок мрачно чернеющих деревьев.
— Отлично.
Чак встал.
— Кстати, что она тебе сказала?
— Кто?
— Пациентка. — Чак, вспомнив имя, прищелкнул пальцами. — Бриджет. Она послала меня за водой. И что-то тебе сказала, я знаю.
— Ничего.
— Ничего? Не ври. Я знаю, что она что-то тебе…
— Она написала.
Тедди похлопал себя по карманам плаща в поисках блокнота. В конце концов нашел во внутреннем кармане и принялся листать.
Чак, насвистывая, гусиным шагом протаптывал дорожку в мягком грунте.
Тедди, нашедший нужную страницу, не выдержал:
— Адольф, может, хватит?
Чак приблизился.
— Нашел?
Тедди, кивнув, повернул блокнот так, чтобы Чаку была видна страница с одним-единственным словом, написанным убористым почерком и уже начинающим терять очертания из-за дождя:
беги
9
Они наткнулись на камни, пройдя около полумили в глубь острова, а тем временем небо потемнело из-за сгустившихся плоских туч. После того как приставы вскарабкались по скалистым уступам, покрытым раскисшим грунтом и худосочной скользкой морской руппией, оба основательно вымазались в грязи.
Их глазам открылось поле внизу, такое же плоское, как тучи, и голое, если не считать редких кустиков, наметанных бурей палых листьев да мелких камней, видимо тоже заброшенных сюда ветром. Они спустились до середины обратного ската, и тут Тедди остановился, чтобы еще раз приглядеться к этим камням.
Те лежали небольшими кучками, которые разделяло сантиметров пятнадцать. Тедди тронул Чака за плечо и показал на них пальцем.
— Сколько кучек ты видишь?
— Что? — не понял Чак.
— Видишь камни?
— Ну?
— Они лежат отдельными кучками. Сколько их, можешь посчитать?
Ответом ему был характерный взгляд. Уж не подействовала ли буря на его рассудок…
— Это обыкновенные камни, — сказал Чак.
— Я серьезно.
Чак еще пару секунд изучал его с тем же выражением, а затем сфокусировался в нужном направлении. После паузы он произнес:
— Я насчитал десять.
— Я тоже.
У Чака поехала по грязи нога, он беспомощно замахал руками, но напарник вовремя схватил его за руку и помог удержать равновесие.
— Мы сможем спуститься? — На лице Чака появилась гримаса легкой досады.
Когда они спустились вниз и подошли к каменным пирамидкам, Тедди убедился, что они образуют две параллельные линии. Одни кучки были меньше, чем другие. В каких-то было всего четыре камня, тогда как в иных — десять, если не все двадцать.
Тедди прошел между рядами и, остановившись, обратился к Чаку:
— Мы просчитались.
— То есть?
— Между двумя рядами, видишь? — Он подождал, пока товарищ подойдет ближе и поглядит с его точки. — Вот еще камень. Это отдельный ряд.
— При таком ветре? Да нет. Он просто свалился с одной из кучек.
— Он находится на одинаковом расстоянии от ближайших пирамид. По пятнадцать сантиметров от этой и от этой. И за следующим рядом, смотри: еще два отдельно лежащих камня.
— То есть?
— То есть всего, Чак, каменных кучек — тринадцать.
— Ты считаешь, что это она их оставила. Ты всерьез так считаешь?
— Я считаю, что кто-то их оставил.
— Очередной шифр?
Тедди присел на корточки. Он надвинул плащ на голову, а полы растянул по бокам так, чтобы обезопасить блокнот от дождя. В дальнейшем он передвигался точно краб, останавливаясь возле очередной пирамидки, чтобы сосчитать камни и записать результат. Когда он с этим покончил, у него набралось тринадцать чисел: 18–1–4–9–5–4–23–1–12–4–19–14–5.
— Может, это комбинация для самого большого в мире амбарного замка, — предположил Чак.
Тедди закрыл блокнот и спрятал его в карман.
— Отличная шутка.
— Спасибо. Я планирую участвовать в вечернем ток-шоу «Катскилл». Приходи, гостем будешь.
Тедди стянул плащ с головы и встал, а дождь снова забарабанил по макушке, и ветер вновь обрел голос.
Теперь они двигались на север, скалы остались справа, а «Эшклиф» смутно прорисовывался слева сквозь стену ливня. За полчаса погода заметно ухудшилась, и им приходилось подпирать друг друга плечом, точно двум пьяницам, чтобы элементарно поддерживать разговор.