Любовь к велосипеду - Верещагин Николай Александрович 3 стр.

Она давно нравилась Володе, еще с девятого класса, когда совсем не считалась первой школьной красавицей, и теперь ему было даже досадно, что она так похорошела и все вокруг об этом раскудахтались. Это отдаляло Галю, делало какой–то недоступной. Ему казалось, что он ей совершенно неинтересен, слишком зауряден для нее. Вот если бы он был победителем математических олимпиад, или писал стихи, или стал бы мастером спорта, тогда другое дело. Тогда бы он мог ей поправиться. А так, что он из себя представляет?.. Ну, неглупый парень, это все признают. Ну, начитанный — тоже есть. Ну, неплохо бегает на коньках и вообще спортивный. Этого, может быть, достаточно, если у тебя внешность Алена Делона, а так… Ничего особенного.

Ему, в общем–то, нравилась собственная внешность, но он почему–то вбил себе в голову, что у других она не вызывает симпатии, особенно у девочек. Когда–то, еще ребенком, мать вечно ругала его за неряшливый вид, за немытую шею, за рубашки, которые, стоило лишь выйти на улицу, каким–то непостижимым образом рвались. Постоянно озабоченная тем, как судят о ней окружающие, мать нервничала из–за него и стыдила за неряшливость, неуклюжесть. Все время ставила ему в пример других мальчиков: «Посмотри, какой аккуратный Витя, какой вежливый Миша… А над тобой все смеются!..» Володя старался быть аккуратным, но у него ничего не получалось, так что он смирился в конце концов и привык считать себя некрасивым, неуклюжим, непривлекательным.

Матери трудно было воспитывать его одной, без отца. Володя понимал это и не обижался на нее за привычку нервозно ругать и стыдить его по любому поводу, а то и без всякого повода. Она любила сына, но боялась, что он пойдет в отца, вырастет таким же непутевым и безответственным человеком. На родительских собраниях она быстро забывала хорошее, что говорили о Володе, но долго помнила и переживала любое замечание классного руководителя. И вообще, когда окружающие хвалили сына, говоря, какой он серьезный, самостоятельный парень, она всегда слушала с обеспокоенным лицом: не смеются ли над ней, нет ли тут какого подвоха. И не найдя — облегченно вздыхала. Но лишь на минуту, чтобы тут же снова упрекнуть: «Вот видишь, люди тебя хвалят, а у тебя тройка по химии. Люди ведь не знают, какой ты лентяй. Вот и надо подтянуться, чтобы перед людьми не стыдно было». Володя очень старался все делать так, чтобы матери не было стыдно за него, но она все равно переживала и нервничала.

Потом, когда в старших классах он научился регулярно мыть шею, не рвал рубашек и даже повязывал галстук на школьные вечера, он все равно по привычке считал свою внешность неинтересной, хотя никаких недостатков у него не было и никто уродом его не считал. Он был голубоглазый, светловолосый, выше среднего роста. Иногда, глядя в зеркало, он нравился себе, но стоило ему встретить Галю, как он забывал об этом и чувствовал себя прежним мальчишкой с немытой шеей и в рваной рубашке. Такое ощущение не прибавляло уверенности в себе.

А Галя относилась к нему хорошо. Даже, пожалуй, лучше, чем к другим ребятам, хотя она со всеми была в хороших отношениях. Она запросто подходила к нему то попросить учебник, то с каким–нибудь комсомольским поручением — она была активная общественница. А однажды на школьном вечере даже пригласила его на «белый танец». Он настолько не ожидал этого, что сдуру отказался, пробормотав что–то невнятное. Потом корил себя за эту нерешительность, но ничего с собой поделать не мог. Как только она подходила к нему, он цепенел, становился замкнут и неловок с ней. Если бы она обиделась, перестала его замечать, он, наверное, осмелился бы и наконец сам к ней подошел. Но именно то, что она так легко обращалась с ним, так просто выказывала ему свою симпатию, страшно сковывало его. Он не верил, что может всерьез ей понравиться, но очень этого хотел и потому мучился своим неверием. Будь она холодней с ним, он бы меньше страдал. В общем, сложно у него было с этим…

Он уже несколько раз приезжал па тренировка, по Галю на стадионе не встречал. Наткнувшись на расписание занятий художественной гимнастики, он увидел, что два дня в неделю у них совпадают. Зал, где занимались гимнастки, был в другом крыле здания. Оттуда иногда доносились приглушенные звуки рояля, под который девочки разучивали свои упражнения, но он ни разу туда не заглянул. Ему и хотелось увидеть Галю, и в то же время он избегал встречи с ней. Вот получит он гоночный велосипед, наденет форму, станет своим человеком в секции, тогда да. А пока лучше не встречаться.

Как–то после тренировки он выводил свой «велодрын» на улицу, и в коридоре ему пришлось посторониться. Шумливая стайка девочек в гимнастических костюмах перебегала из раздевалки в зал.

— Володя? Привет!.. — услышал он радостно — изумленное и, оглянувшись, увидел Галю. В гимнастическом желтом костюме, оставлявшем открытыми ее шею, ключицы, ее длинные стройные ноги, слегка опираясь на тонкий серебристый обруч, она возникла в этом полутемном коридоре внезапно, как видение, так что он от неожиданности оцепенел и смешался. Это была какая–то другая Галя, совсем не та, что в привычной школьной форме, настолько другая, что он не сразу пришел в себя. — …Ты что, ходишь в велосекцию? Вместе с Ядыкиным?

Застигнутый всем этим врасплох, он теперь с некоторым облегчением понял, что между ее приветствием и вопросом о велосекции, о Ядыкине не прошло и секунды, не было никакой паузы. Она не заметила его замешательства, она смотрела на него просто и приветливо, как если бы просто на переменке встретились в школьном коридоре.

-​ Ну да, — ответил он коротко. Длиннее он не мог ответить, голос не слушался его. — *​ Ядыкин стал такой важный, — сказала Галя, слегка передразнивая Мишкину манеру. — Он у вас что, и в самом деле капитан команды?

-​ Трепач он, а не капитан, — приходя в себя, хмуро сказал Володя. — Да я его на своем «велодрыне» как хо​чу делаю…

-​ На каком «велодрыне»? — округлила она глаза.

-​ Да вот на этом, — стукнул Володя кулаком по седлу.

-​ Как смешно! — прыснула она. — «Велодрын»… А почему тебе Аркаша гоночный велосипед не дал?

-​ Я и на этом полсекции обхожу, — с мрачной горделивостью заявил он.

-​ Все равно на гоночном–то лучше, — наивно сказала Галя. — Я поговорю на эту тему с Аркашей, — заявила она вдруг.

Володю задел этот покровительственный тон. Ему не понравилось, что Галя знакома с тренером и так запросто называет его Аркашей, хотя тот намного старше ее. Возвышаясь над ней на целую голову, он со своим громоздким велодрыном здесь в коридоре чувствовал себя неловко. А Галя, опираясь на тонкий обруч, почти раздетая в своем тонком трико стояла перед ним так уверенно, без тени смущения, будто и не замечала ничего. В коридоре было прохладно, Володя хотел сказать ей, чтобы она шла в зал, а то простудится, но промолчал, не решился. Это обнаружило бы, что он видит ее всю: ее открытую шею с чуть выступающими ключицами, округлые выпуклости груди, ее гибкую талию, такую тонкую, что ткань на ней чуть отставала от тела, а на бедрах наоборот была туго натянута. На гимнастическом ковре в этом костюме она смотрелась бы нормально, но вблизи казалась почти раздетой, и этим смущала его. Он переминался с ноги на ногу, намереваясь уйти, но Галя не отпускала его, спрашивая о тренере, о Ядыкине, о школьных делах. Разговаривая, она, по своей привычке, легким ищущим движением глаз заглядывала ему за спину, будто в конце коридора высматривала кого–то еще.

— Малинова, в зал! — строго сказала, проходя мимо, полная осанистая тренерша.

— Я сейчас, — с готовностью откликнулась Галя. — Ох, я так волнуюсь! Новую программу показываем… Во​лодя, пойдем, поболей за меня, — потянула она его за руку. — Я так волнуюсь, ужасно…

Он стал было отнекиваться, но Галя потащила его в зал, усадила на скамью, а сама быстро убежала куда–то. Здесь, в конце зала, на длинных скамьях сидело человек сорок зрителей: в основном мамы и бабушки, но были и девочки с пышными капроновыми бантами, видно, тоже гимнастки.

В зале, пустом и гулком, с ярким, даже резким светом больших ламп, было настроение ожидания. Посреди зала зеленым квадратом лежал гимнастический ковер. В противоположном углу за роялем сгорбилась старушка–ак​компаниатор. Иногда, чуть притрагиваясь к клавишам, она наигрывала обрывки знакомых мелодий, и оттого атмосфера какого–то ожидания еще больше усиливалась.

— Дорогие товарищи! — быстро выйдя из боковой двери, обратилась к сидящим тренерша. — У нас это предварительный показ, так сказать, репетиция. Просим не судить слишком строго. — В ответ раздались снисходительные хлопки. — А сейчас, — возвысила она голос, — перед вами выступят девочки младшего возраста. Групповые упражнения с мячом под музыку Чайковского.

Выбежали шесть маленьких девчушек с одинаковыми пышными бантами и под музыку из «Лебединого озера» стали приседать, подбрасывать мячи, вскидывать ноги, а под конец все шесть, хоть и не очень синхронно, сделали шпагат. Им дружно хлопали, а их мам и бабушек, сидящих на скамьях, можно было сразу узнать по сияющим лицам.

Выбежали шесть маленьких девчушек с одинаковыми пышными бантами и под музыку из «Лебединого озера» стали приседать, подбрасывать мячи, вскидывать ноги, а под конец все шесть, хоть и не очень синхронно, сделали шпагат. Им дружно хлопали, а их мам и бабушек, сидящих на скамьях, можно было сразу узнать по сияющим лицам.

Тут вернулась Галя под руку с моложавой, хорошо одетой женщиной лет сорока. Они были так похожи, что Володя сразу догадался, что это ее мать.

— Познакомься с Володей, мамочка. Он тоже болеет за меня, — сказала она и, торопливо чмокнув мать в щеку, исчезла куда–то.

— Давайте познакомимся, — сказала Галина мама, подавая ему как–то сверху свою холеную, пахнущую духами руку. — Меня зовут Ия Львовна. А о вас я уже слышала от Гали.

Володя встал и неловко поклонился. Его поразило, до чего мать и дочь оказались похожи. Ия Львовна была невысокого роста, но так же, как и Галя, из–за манеры высоко держать голову и приподнимать плечи казалась выше, чем на самом деле. У нее были карие глаза с тем же мягким ищущим движением зрачков, будто, разговаривая, она все время заглядывала ему за спину, высматривая там кого–то, кто вот–вот должен появиться. Она завела беседу легко, с какой–то светской любезностью расспрашивая его, чем он увлекается, что читает, любит ли музыку. Это было приятно, но в то же время непривычно стесняюще, и потому Володя вздохнул с облегчением, когда к ним подсела мать еще одной гимнастки, и они с Ией Львовной заговорили о дочерях, оставив его в покое.

Галя выступала под музыку Шопена. Ее упражнение с обручем было несложным, но она так эффектно выглядела в своем золотистом костюме с яркой лентой в черных вьющихся волосах, что выступление ее всем понравилось. В такт мазурке Шопена она делала такие изящные перебежки и плавные повороты, так красиво изгибалась, что это больше походило на танец, чем на гимнастику. Один раз она потеряла обруч, но не смутилась, а грациозной пробежкой догнала его и тут же вскинула над головой, будто демонстрируя один из элементов композиции.

Если бы Володя сам, без приглашения пришел в этот зал, он бы иначе, проще чувствовал себя сейчас. Но Галя пригласила его, познакомила со своей мамой, и теперь у него сердце билось неровно от какого–то счастливого замешательства. Он понимал, что все это могло быть простой случайностью, что сама Галя, наверное, не придавала никакого значения их сегодняшней встрече, но в глубине души крепло предчувствие, что во всем этом какой–то поворот судьбы. Как его неожиданно сильное выступление в первый же день в прикидке не обязательно, конечно, но допускало другие, более значительные успехи и победы, а где–то в бесконечно далекой перспективе, может быть, даже красную с золотым гербом веломайку сборной страны, так и сегодняшнее Галино приглашение, если оно не было совсем уж случайным, обещало нечто такое, от чего голова шла кругом. Казалось, в его жизни наступает какой–то перелом, она делается сложнее, быть может, но зато и свободнее, шире становятся горизонты. Будто рушится, змеится трещинами какая–то глухая стена, за которой уже видится беспредельный вольный простор.

И он чувствовал, что готов к этим переменам, не страшится их. Он понимал, что велосипед не обещает ему легкой жизни, и был готов к изнурительным тренировкам, к любым срывам и неудачам, к болезненным падениям на шоссе — готов на все… Ему бы только приличную машину, пусть даже не десяти–, а восьмискоростную, пусть всего лишь с тремя надежно работающими передачами, — и он, тренируясь старательно, неутомимо, уже этим летом сумел бы показать себя в настоящей гонке. Он не любил громких слов, но сейчас у него было такое ощущение, что «ветер удачи дует в его паруса».

Галя закончила выступление эффектным прыжком и, улыбаясь зрителям, откинула челку со лба. Ей много и одобрительно хлопали, особенно мальчики, так что Воло​дя даже ревниво покосился на них. Он думал, что Ия Львовна забыла про него, но, легонько похлопав вместе со всеми, она обернулась и мягко взяла его за руку.

— Володенька, проводите Галю, — сказала она с тем же ищущим выражением карих глаз. — Уже темнеет, а мне еще надо на читательскую конференцию. Вы ведь никуда не торопитесь?..

Она говорила мягко, но с какой–то такой интонацией, что отказаться было нельзя. Да он и не собирался отказываться. Он так обрадовался этому неожиданному поручению, что вспыхнул и неловко пробормотал:

— Ладно. О чем разговор?..

Володя со своим велосипедом ждал Галю на улице. Накрапывал редкий, по- весеннему теплый дождь. Светлые капли его, словно бусинки, золотились в свете зажженных у входа на стадион фонарей. От набухших почек исходил едва ощутимый запах молодой листвы. Во​лодя вдыхал этот запах, слизывая с губ чистые прохладные капельки дождя, и улыбался в темноте. Ему почтя не верилось, что так повезло — он пойдет провожать Галю, и сейчас она выйдет к нему. Но все было именно так, и, понимая что лицо у него сейчас очень глупое, он все равно неудержимо улыбался, вдыхая всей грудью весенний воздух в ночи.

Галя вышла веселая, оживленная. На ней был ладный короткий плащ, на голове пестрый платочек, и сумка через плечо.

-​ Ну, как я смотрелась? — сразу спросила она.

-​ Хорошо… — пробормотал Володя.

-​ Только и всего? — надула она губы капризно. — Мог бы сделать комплимент, сказать: превосходно, лучше всех.

-​ Правда, лучше всех смотрелась, — сказал он неловко. Не умел он говорить комплименты.

-​ Прокати меня на велосипеде! — вдруг потребовала Галя.

Володя посадил ее на раму и поехал, старательно объезжая лужи, в которых зыбко дробились уличные огни. Как ни широко держал он руль, но все равно почти обнимал Галю, а щека касалась ее щеки. И потому руль вилял в руках, будто только вчера он научился ездить на велосипеде… Машины, мчавшиеся навстречу, ослепляли их ярким светом фар, а те, что нагоняли, высвечивали блестящий, словно лаком покрытый асфальт впереди. В ореоле уличных фонарей золотыми блестками роились капли дождя, невидимо летящие с темного неба. Вся эта игра золоти​сто–желтого и черного, этот весенний дождь и запах набухающих почек, и тепло, исходящее от Галиной щеки, — все было так томительно хорошо, так кружило голову, что хотелось, чтоб дорога была нескончаемо длинной, на всю ночь.

В подъезде они постояли немного и поболтали еще. Здесь, наедине, он чувствовал себя свободней, уверенней с Галей. В этом девчоночьем плаще, в простеньком платочке она была не так красива, как в гимнастическом зале, но ближе и милей, и даже больше нравилась ему. Так быстро за сегодняшний вечер они сблизились, так легко растаяла дистанция, разделявшая их. И оттого ему казалось, что не случайной была сегодняшняя встреча, что между ними что–то важное произошло.

-​ Знаешь, — сказала Галя, — я рада, что ты тоже теперь в «Авангарде» занимаешься. Приятно, когда много знакомых. Заходи, когда будешь на тренировках, не забывай.

-​ Если хочешь, я буду тебя каждый раз провожать, — сказал Володя, и это прозвучало так, что голос выдал его волнение.

Галя внимательно–пытливо посмотрела на него и протянула ласково: «Хочу-у…» Потом она деловито застегнула ему «молнию» на куртке и наказала строго, уже взбежав по лестнице:

— Смотри, не гони быстро, а то разобьешься.

Возвращаясь, Володя всю дорогу улыбался в темноте. Он ехал медленно — ему доставляло удовольствие слушаться Галю. К тому же ночь, несмотря на редкий непрерывный дождик, была так хороша, так напоена запахом почек и свежей влагой весны, что совсем не хотелось домой. Несмотря на изнурительную сегодняшнюю тренировку, во всем теле была такая легкость, что на едином дыхании промчался бы еще сто километров, выиграв у любого противника. Он знал сейчас — все достижимо, все зависит лишь от него самого. И он верил в себя, в свою удачу. Оказывается, этого было достаточно, чтобы чувствовать себя совершенно счастливым.

3

Пока ребята готовили машины и собирались на тренировку, Соломин с Ядыкиным резались в карты, в «ду​рака» на щелчки. Проигравший должен был получить в лоб десять щелчков. Соломин держал карты и сбрасывал их с ленивой невозмутимостью опытного шулера, а Мишка то нервничал, то радостно подпрыгивал на скамейке.

— Ну ходи, ходи! — кричал он. — У меня полный отбой! Хошь покажу?..

Тут же он проиграл со своим полным отбоем, и наступила минута расплаты.

-​ Только не сильно. Имей совесть… — обреченно заканючил он.

-​ Я легонечко, шутя, любя, играя, — успокаивал Соломин, неторопливо, со вкусом примериваясь к широкому ядыкинскому лбу.

После первого щелчка Мишка коротко взвизгнул и закрутил головой. После второго он взвыл и отскочил в сторону.

-​ Имей совесть! Садист!.. — завопил он, потирая ушибленное место.