- Остальные прощаю, — сказал Соломин великодушно.
- Ирод, зверь, палач! — нарочито плаксиво ругался Мишка, а ребята хохотали над ним.
Ругался он не всерьез, а просто чтоб смешней было. Ему нравилось паясничать и быть в центре внимания. Ради этого он бы и не такие щелчки стерпел.
Соломин покровительственно обнял его, и Мишка, все еще ворча и потирая лоб, засмеялся вместе со всеми.
- Шел бы в клоуны!.. — пробормотал Володя, отворачиваясь.
- А что, — сказал Саша Рябов, — пускай кривляется.
— Я не против, — буркнул Володя. — Только у этого клоуна гоночная машина. А потешать публику можно и на детском велосипедике.
После той первой прикидки он приезжал на каждую тренировку с надеждой и ожиданием. Ему все казалось, что сегодня Полосухин подзовет его и скажет: «Ну, вот что. Бери гоночную машину и начинай всерьез готовиться к соревнованиям». Но Полосухин ничего такого не говорил и вообще не обращал на него никакого внимания. Он как будто забыл про тот удививший всех результат на прикидке, а Володе неудобно было напоминать. Теперь он совсем не был уверен, на самом деле тренер его тогда похвалил или просто посмеивался, произнося: «Тита–ан!» По- прежнему все тренировались на гоночных машинах, и лишь Володя, как белая ворона среди них, катался на своем «велодрыне». Как–то случайно он узнал, что в секции есть еще один новенький «Чемпион», но его отдали сыну директора стадиона. Этот прыщавый долговязый восьмиклассник никогда не появлялся в секции, просто катался с мальчишками по двору, но о той машине даже не упоминалось — будто ее и не было.
На тренировках Полосухин ничего Володе не говорил, ни о чем не спрашивал, не давал никаких индивидуальных заданий. Впрочем, он и других особенно не утруждал. Всегда немного ленивый, благодушный, чуть насмешливый, со своей привычной зубочисткой во рту, тренер вел себя так, будто он просто один из них и знать не знает ни о каких своих тренерских обязанностях. Будто ему все до лампочки. Тренировки походили на обычные загородные прогулки, иногда с ускорением, но чаще в невысоком ровном темпе. Нередко с кем–нибудь из сильных гонщиков Аркашка, никого не предупредив, уходил вперед, а остальные катались сколько хотели и разъезжались по домам.
Володя знал, что Полосухин — тренер по совместительству (вообще–то он работал чертежником в каком–то КБ), а за секцию получал что–то около тридцати или сорока рублей. И все же его удивляло такое безразличие тренера, такая слабая дисциплина в секции. Сам он не мог, ему было неинтересно просто так кататься на велосипеде, ради развлечения. Ему нужна была цель, и чтоб движением к этой цели была каждая тренировка. Разыскав в библиотеке несколько книг по велосипедному спорту, по общей методике тренировок, он внимательно проштудировал их и начал понемногу пробовать кое–что на тренировках.
Из книг он узнал основы техники педалирования, нашел в них примерные графики физических нагрузок; там же были советы, как вырабатывать скоростные качества, описания тактики гонок. В этих специальных книгах не все было понятно, написаны они были сухим и скучным языком, но Володя дотошно разбирался в них, стараясь извлечь что–то полезное для себя. Иногда у него возникали вопросы относительно техники и тактики гонок, но он остерегался спрашивать об этом Полосухина. Тот мог и высмеять, а уж пренебрежительно отмахнулся бы наверняка. К тому же Володя подозревал, что тренер и сам в теории не очень–то силен.
В секции вообще как–то не принято было говорить серьезно о тренировках, о спорте, о специальных вопросах техники и тактики. В основном трепались о посторонних вещах: о всяких вечеринках, танцульках, об общих знакомых (кто где и кто с кем), иногда о популярном детективе, о футбольном счете, о девочках — о них чаще всего. Рассказывали анекдоты, в том числе и довольно пошлые. Вообще успехом пользовался тот, кто мог похохмить, организовать «сабантуйчик», достать фирменные тряпки, модные записи или диски. Спортивные результаты как–то мало принимались в расчет.
Взять хотя бы Ядыкина. На тренировках он явно «не тянул». Володя иной раз демонстративно обгонял его, показывая высокую скорость там, где Мишка сдавал. Он бы не стал этого делать, если бы видел, что Ядыкин старается, хочет стать настоящим гонщиком. Но Мишка был просто лодырь, в секцию ходил лишь для развлечения, и это возмущало Володю. Тем более что Ядыкин катается на гоночном, а сам он крутит на простом дорожном. Однако Аркашка этой несправедливости не замечал и машину у Ядыкина не забирал, хотя как гонщика явно ни в грош не ставил. Володя так и не мог понять, почему тренер относится к Ядыкину приятельски–ласково, тогда как его, Володю, просто не замечает. По справедливости должно быть наоборот, но справедливостью тут и не пахло. Он смутно чувствовал, что чем–то с самого начала не понравился Полосухину, но чем же, так и не мог понять.
Те, кто постарше — Семанов, Обертынский, Иван Гулко, — были неплохие мужики и крутили классно, но разница в возрасте (им всем было за двадцать пять) такая, что с ними Володя чувствовал себя мальчишкой и общего языка не находил. Витя Пряжников был сильным и перспективным гонщиком, с ним хотелось бы поближе сойтись и вместе тренироваться. Но у Пряжникова был всегда такой высокомерно–скучающий вид, он с таким презрением смотрел на Володин дорожный велосипед, что с ним тоже не получалось контакта. Нельзя сказать, чтобы Пряжников презирал лично Володю — просто на его смазливом лице всегда было такое надменное выражение. Сначала Володе казалось, что это от сознания своего ума и больших способностей, но, поговорив с Витей, он понял, что тот, в общем–то, глуповат, а надменность его от прирожденной, не знающей сомнений в себе самовлюбленности. В конце концов Пряжников стал для него просто ориентиром — обойти Витю, выиграть у него составляло ближайшую цель.
Хорошие отношения сложились у него в секции только с Сашей Рябовым, но с ним Володя мало разговаривал о том, что его по–настоящему увлекало. На первой прикидке, когда он почувствовал дружескую Сашину поддержку, он проникся к нему симпатией, но дальше отношения их как–то не развивались. Саша был парень простой, хороший, но, может быть, слишком простой, и разговора о тонких материях с ним не получалось. Он был равнодушен к музыке, мало читал, да ему и некогда было заниматься всем этим. Он был старшим в семье, где росло еще четверо детей, ему приходилось много помогать родителям по дому и на огороде. Жили Рябовы в своем доме и по–деревенски хозяйственно. Иногда Саша звал его к себе после тренировки, и мать Рябовых угощала их мочеными яблоками из своего сада. С Сашей можно было сыграть в шахматы, смотаться на рыбалку, толково починить машину, но теоретические Володины выкладки он воспринимал как баловство.
Как–то, катаясь вместе с Ядыкиным, Володя стал толковать о теории. Тот поднял Володю на смех и, нарочито все переврав, рассказал о его теоретических изысканиях в секции, приклеив ему кличку Профессор. Семанов при этом пошутил, что Бронников совершил переворот в спорте — он тренируется в библиотеке. Володя завелся и стал горячо доказывать свою правоту: «Когда знаменитого Фаусто Коппи спросили, что самое главное для велогонщика, он ответил коротко: «Интеллект!» Володя думал, что убил их Фаусто Коппи, но ни на кого столь авторитетное высказывание особого впечатления не произвело. Пряжников фыркнул и сказал: «Туфта все это! Сила есть — ума не надо». И похоже, с ним, а не с Володей больше согласились. И теперь стоило ему лишь заикнуться о теории, Ядыкин насмешничал: «Профессор, снимите очки–велосипед».
В общем, выходило, что по–настоящему тренироваться ему было не с кем. А он считал, что если тренироваться, то только по–настоящему. Задания он себе планировал трудные, но всегда старался выполнить их до конца. Иногда это было неимоверно тяжело, но зато он больше стал уважать себя. Часто, особенно в конце тренировки, усталость до такой степени сковывала мышцы, что казалось невозможным сделать еще одно ускорение или одолеть крутой подъем. Ноги не слушались, не подчинялись, все тело сопротивлялось этому насилию. Но он уговаривал себя, заставлял, он приказывал себе: «Работать!» — и шел на подъем или с бешеной скоростью устремлялся за каким–нибудь грузовиком, долго не отпускал его, соревнуясь с ревущим мотором.
В начале мая намечались соревнования на приз открытия сезона. Для юношей проводилась индивидуальная гонка на двадцать пять, а для взрослых — на пятьдесят километров. В секции было четверо юношей — как раз набиралась команда, но гоночные машины были лишь у троих. Володя надеялся, что тренер даст ему машину, кого–нибудь из «старичков», из тех, кто не войдет в команду взрослых, но Полосухин молчал. Был еще один вариант: выставить троих, но вместо Ядыкина включить в команду Володю, отдав ему ядыкинскую машину, — явно сильнее стала бы команда. Но тренер молчал, как будто не его забота, будет выступать команда юношей или нет. А сам Володя ничего ему не говорил, ни о чем не спрашивал. Он нервничал, переживал, ему очень хотелось выступить в гонке, но что он мог сделать без машины. Он не умел просить и клянчить, «права качать» тоже было не в его характере, и он ждал, на что–то надеялся, хотя видел, что надеяться, в сущности, не на что.
Лишь накануне гонки, примерно за неделю до нее, тренер заговорил о комплектовании команд.
- Ну, с юнцами у нас просто, — сказал он. — Как раз четверо.
- А я что, на своем «велодрыне» погонюсь? — мрачно возразил Володя. — У меня же машины нет.
- Машины нет? — картинно удивился Аркаша, будто впервые услыхал об этом и словно сам Володя виноват, что у него машины нет. Он сморщился, почесал в затылке и бросил небрежно: — Ладно, будет у тебя машина.
У Володи сердце забилось часто и неровно. «Наконец- то!» — обрадовался он. Тренер даже как–то стал симпатичен ему, и он сразу забыл все свои недобрые чувства к Полосухину. Он даже сам не ожидал, что так сильно обрадуется, услышав о гоночном велосипеде.
Когда ребята уже подготовили машины и собрались на тренировку, тренер в своей обычной шутливой манере — «Подь–ка сюда, вьюнош!» — позвал Володю в подсобку.
— Здесь твоя машина, — показал он на кучу разного велосипедного хлама.
— Где? — в недоумении огляделся Володя.
— А ты разуй глаза, — сказал тренер. — Из всего этого можно собрать отличный восьмискоростник.
— Из этого хлама?..
— Ах, какие мы пижоны! — насмешливо протянул тренер. — Какие мы белоручки! Вот отличная рама, — снял он со стены обшарпанную, кое–где заржавевшую, но, в общем–то, исправную раму.
- Что ж, я на одной раме гоняться буду? — пробормотал Володя.
- А это что? — достал тренер из–под кучи хлама заднее колесо с искривленным ободом и без нескольких спиц. — Повозиться здесь, конечно, надо. А как же? Без труда не вытащишь и кильку из пруда.
— А переднее?..
- Найдем, — сказал тренер. — Соломин! — крикнул он. — Ты что, переднее колесо зажилить решил? Взял — и с концом…
- Да на нем четыре спицы с мясом повырваны, — стал оправдываться Соломин. — Обод никуда не годится. Я уж его выбросить хотел.
- Я те дам выбросить! Вам–то до лампочки, а у меня оно на балансе висит. Давай, быстро смотайся за ним. Одна нога здесь, другая там.
Соломин съездил за колесом, и когда все отправились на тренировку, Володя остался в подсобке один перед ржавой велосипедной рамой, двумя покореженными колесами и грудой разных велосипедных деталей.
Уныние овладело им: многого не хватало, другое было безнадежно испорчено. От первоначальной радости не осталось и следа. Он взял в руки переднее колесо с чудовищной «восьмеркой», вырванными спицами, с пустой втулкой. Горестно посмотрел на него и с отвращением бросил.
— Сам попробуй собрать из этого хлама машину!.. — сказал он отсутствующему Полосухину. — Прыщавый сын директора катается на десятискоростнике, у Соломина и Ядыкина приличные машины, а я их, между прочим, даже на своем «велодрыне» обходил. Да и вообще полсекции обхожу!.. — крикнул он, оборачиваясь к дверям, будто там его мог слышать тренер.
Но в помещении никого не было. Только обшарпанные стены да красотки, наклеенные на них, слышали его. В резком свете голой, без колпака, лампочки красотки хищно и надменно улыбались со стен, будто насмехаясь над ним, с этими обломками велосипеда, которые, как нищему подачку, бросили ему.
— На тебе, убоже, что нам негоже! — процедил Володя сквозь зубы. — Ну, понимаю, не хватает машин. Так давайте их лучшим, кто на что–то способен, а не лысым мужичкам и не клоунам. Те могут и на дорожном кататься — никакой разницы.
Так он ворчал, отводя душу, но с обреченным чувством все- таки принялся за дело. Нашел переднюю вилку. Она была зеленого цвета, от какого–то другого велосипеда, но Володя смонтировал ее с рамой без всяких осложнений. Руль он снял со своего «велодрына». Он уже не так злился, но, разыскивая на полках подходящие шатуны, все еще брюзжал в обиде на Полосухина:
— Не любишь меня — и не надо! Я тебе не красотка, — кивнул он на стенку, — чтоб меня любить. Я, может, и сам к тебе отношусь без особой симпатии… Но ты же тренер, ты должен быть объективным и справедливым. А иначе бардак будет у тебя в секции, и везде будет бардак при таком отношении…
Терпеливо, тщательно он собрал и смазал обе втулки. А когда прикрутил колеса барашками, подобрал шатуны, поставил педали, перед ним вдруг оказался велосипед. Конечно, изуродованный, будто побывавший в какой–то катастрофе, но это была все–таки гоночная машина, хоть и без седла еще, без туклипсов, без переключателя скоростей и тормозов.
И все же настроение у него поднялось. Если постараться, то многое можно исправить, отрегулировать, и у него наконец–то будет какая–никакая, но гоночная машина. Пусть пока этот старый побитый восьмискоростник, а там поглядим.
— Там поглядим! — мрачновато- торжествующе сказал он красоткам на стенах и засучив рукава с новой энергией принялся за дело.
Ночью он долго ворочался на своей кровати, не в силах уснуть. Потом встал и на цыпочках, чтобы не будить мать, вышел в прихожую, включил свет.
Побитый, жалкий, но все- таки его личный гоночный велосипед стоял у стены. На руле в сетке–авоське висела груда запасных деталей. Володя осторожно перевернул велосипед вверх колесами, стараясь не звякать, разложил ключи и принялся дальше ремонтировать машину… Он заменил некоторые спицы, немного исправил «восьмерку» на заднем колесе, смонтировал тормозные колодки. Тряпочкой, смоченной в бензине, он протирал заржавленные части, когда дверь в прихожую открылась и мать, заспанная, в косо застегнутом халате, встала у порога.
— Ты чего это среди ночи? — испуганно спросила она.
— Не спится, мам, — оправдываясь, сказал Володя. Мать, нахмурившись, втянула носом воздух.
— А бензином–то навонял! Ты соображаешь что–нибудь? В квартире бензином велосипед моет…
— Я потом проветрю, мам…
— Ох, горе ты мое! — зябко кутаясь в халат, вздохнула мать. — Выпускные экзамены на носу, а ты игрушками занимаешься. Другие по ночам к экзаменам готовятся, а ты с железками возишься.
— Ничего, мам, нормально сдам…
— О чем ты хоть думаешь? — горестно качнула она головой. — Ты даже не выбрал еще, в какой институт поступать…
- Выбрал уже, — сказал Володя.
- Какой же?
- Институт физкультуры.
- Да что в нем хорошего! — всплеснула руками мать. — Чего ты в нем нашел?
- Ну… спортом буду заниматься. Может, стану классным гонщиком. Может, еще по телевизору увидишь, на Велогонке Мира… — скрывая улыбкой смущение, сказал Володя. — А нет, так тренером стану. Разве плохо?..
- Ох, навязался тебе этот велосипед. А если убьешься на нем? Обо мне–то подумал?.. Ты же у меня один, — со слезой в голосе сказала она. — Случись с тобой что, так мне хоть в петлю…
- Ничего со мной не случится, — возразил Володя. — Я же не на самолете летаю, не в автогонках участвую.
- Все равно, — сказала мать. — Не нравится мне все это. Готовься лучше в финансово–экономический. Вот ведь не слушаешь мать, а она тебе добра желает. Потом будешь локти кусать, да поздно…
Володя упрямо молчал, и она ушла, с досадой хлопнув дверью.
Все последующие дни, забросив уроки, книги, забыв все на свете, он тщательно исправлял и регулировал велосипед. Обнаружилось много дефектов и неполадок. Цепь была длинновата и вся обмотана ржавчиной — ее следовало хорошенько промыть в бензине, укоротить на два звона и смазать. Дольше всего он возился с ободами. Он и раньше знал, что «восьмерку», а тем более «эллипс», исправить нелегко, но только сейчас в полной мере ощутил, что это такое. Тщательно, по миллиметру подкручивая спицы, он за несколько часов напряженной работы устранял «эллипс» в одном месте, но тот обнаруживался в другом. Все тело затекло в согнутом положении, пальцы немели от спицевого ключа, тоска накатывала от такой работы, но он кренился и терпеливо, все новыми в новыми попытками приближался к идеальной форме колеса.
Никогда раньше он не увлекался техникой, ему трудно было справиться с некоторыми узлами. Но, разбирая и собирая их по многу раз, тщательно протирая и смазывая каждую деталь, каждый шарик в подшипнике, он постепенно изучил восьмискоростник как свои пять пальцев. И велосипед как будто рождался заново — все меньше было скрипов, стуков, скрежета, когда он проверял машину на ходу, все легче вращались педали, серебрились промытые бензином спицы, веселее бежала цепь, четче работали тормоза.
Единственное, что смущало Володю, — это переключатель скоростей, самый сложный и деликатный узел в гоночном велосипеде. Переключатель был стар, изношен и никак не поддавался регулировке. Его следовало бы просто выбросить и заменить новым, но другого переключателя невозможно было достать. Вот и приходилось так и эдак подгибать плоскогубцами щечки, вновь и вновь разбирать и смазывать ролики. Но толку было мало — все равно переключатель барахлил, и через каждые пятнадцать — двадцать километров нужно было подкручивать гайки, а то он мог просто рассыпаться по дороге — и тогда бери велосипед в руки и топай пешком. К тому же на малую ведущую шестерню и большую ведомую цепь не переключалась, и потому Володя мог оперировать лишь тремя скоростями.