— Я слышала, что тебе Тьерри говорил. Он не должен так с тобой разговаривать! Он думает, что гораздо лучше тебя. Почему же ты не пошлешь его ко всем чертям?
Ру пожал плечами.
— Мне тут платят. И потом… — я заметила, как блеснули его глаза, — я, может, и сам скоро не выдержу и окончательно разозлюсь.
Я села на пол с ним рядом. От него пахло потом и опилками; все вокруг, как и его плечи и волосы, было усыпано опилками. Но кое-что в нем все-таки изменилось, хоть я и не сумела определить, что именно. Взгляд стал другим: более веселым, что ли, более живым, полным надежды, — когда он приходил к нам в chocolaterie, он совсем иначе смотрел.
— Ну что, Анук, могу ли я чем-то помочь тебе?
«Скажи Ру, что он и есть отец Розетт». Да. Верно. Но, как всегда, легко сказать… А вот когда до дела дойдет…
Я послюнила кончик пальца и изобразила на пыльном полу знак Госпожи Лунной Крольчихи. По словам Зози, это мой знак. Кружок, а внутри его кролик. Который якобы похож на молодую луну; это символ любви и новых начинаний; вот я и подумала раз уж это мой знак, то пусть хоть он попробует оказать на Ру какое-то воздействие.
— Что случилось? — Он улыбнулся. — Почему ты молчишь? Язык проглотила? Или его тебе кошка откусила?
Возможно, на меня подействовало именно слово «кошка». Или, может, я просто не очень-то умею лгать, особенно тем, кого люблю. Так или иначе, этот вопрос, который чуть не прожег мне дырку в языке после того разговора с Зози, сам вырвался у меня изо рта…
— А ты знаешь, что ты — отец Розетт?
Он молча уставился на меня. Потом переспросил:
— Что ты сказала?
Я видела, что он потрясен до глубины души. В глазах у него было смятение. Значит, он действительно ничего не знал, но по выражению его лица не было заметно, что он так уж рад этому известию.
Я, опустив глаза, смотрела на пол, на знак Госпожи Лунной Крольчихи; потом взяла и нарисовала с нею рядом сломанный крест — символ Красной Обезьяны Тескатлипоки.
— Я знаю, что ты подумал. Розетт, конечно, маловата ростом для четырехлетней. И слюни еще порой пускает. И ночью часто просыпается. И она кое в чем всегда соображала медленно — ей, например, не хотелось учиться разговаривать или пользоваться ложкой. Но она действительно очень забавная… и очень-очень милая… и если ей дать возможность…
Теперь лицо Ру стало цвета опилок. Он тряхнул головой, словно пытаясь прогнать дурной сон или какое-то видение, и спросил:
— Значит, ей четыре?
— Да, и на следующей неделе у нее день рождения. — Я улыбнулась ему. — Я так и думала, что ты не знаешь. Я говорила: Ру никогда бы просто так нас не бросил. Никогда — если б знал о Розетт…
И я принялась рассказывать ему, когда Розетт родилась, и как мы жили над той маленькой блинной в Ле-Лавёз, и каким Розетт сперва была болезненным ребенком, и как мы ее кормили из пипетки, и как потом переехали в Париж, и что с нами случилось после этого переезда…
— Погоди минутку, — сказал Ру. — А Вианн знает, что ты здесь? Она знает, что ты все это мне рассказываешь?
Я покачала головой.
— Никто не знает.
Он задумался; цвета его ауры постепенно менялись: среди спокойных голубых и зеленых возникли яркие вспышки красного и оранжевого; уголки губ опустились, рот затвердел — такого Ру я прежде не знала.
— Значит… за все это время она мне так ни слова и не сказала? У меня родилась дочь, а я об этом и не знал…
У него, когда он сердится, южный акцент всегда становится заметнее, а сейчас мне и вовсе казалось, что он на иностранном языке говорит.
— Ну, может, у нее просто возможности не было все тебе рассказать?
Он как-то сердито всхрапнул.
— А может, она просто считает, что я не из того теста сделан, чтобы отцом быть?
Мне захотелось обнять его, как-то облегчить его душевные мучения, сказать, что все мы очень его любим. Но он в эту минуту был явно не в себе и вряд ли стал бы слушать подобные уговоры — это я могла заметить, даже не заглядывая в Дымящееся Зеркало. И я вдруг подумала: «А что, если я совершила ошибку?» Что, если нельзя было просто так взять и сказать ему об этом? Что, если все же следовало прислушаться к советам Зози…
А он вдруг встал, словно придя к какому-то решению, стер ногой нарисованный в пыли знак Красной Обезьяны Тескатлипоки и сказал:
— Что ж, надеюсь, эта шутка всем вам доставила немало удовольствия. Жаль, конечно, что ты все испортила и не подождала еще совсем немного — всего лишь до тех пор, когда я закончу ремонт этой квартиры… — Он стянул с себя маску и злобно швырнул ее о стену. — Можешь сказать своей матери, что с меня довольно. Она в полной безопасности. Она сделала свой выбор и пусть не выпускает его из рук. А при случае также сообщи Ле Трессе, что теперь он может отделывать свою квартиру сам. Я ухожу.
— Куда? — вырвалось у меня.
— Домой, — сказал Ру.
— Как, назад на свое судно?
— Какое судно? — спросил он.
— Ты же сказал, что у тебя есть какое-то судно, — напомнила я ему.
— А-а, да.
Он посмотрел на свои руки.
— Ты хочешь сказать, что никакого судна у тебя нет?
— Конечно есть! У меня просто потрясающее судно.
Смотрел он куда-то в сторону, и голос его звучал как-то чересчур ровно. Я начертала в воздухе символ Дымящегося Зеркала и сразу увидела, что в ауре Ру преобладают гневные сполохи красного, перемешанные с волнами циничного зеленого. В голове у меня билась одна-единственная мысль: «Ой, Ру, пожалуйста! Ну хотя бы на этот раз!» Но вслух я спросила:
— И где же оно?
— В Арсенальном порту.
— Как это ты умудрился туда попасть?
— Просто проплывал мимо, вот и все.
Ну что ж, это еще одна ложь, подумала я. Ведь для того, чтобы такое судно, как плавучий дом, смогло подняться вверх по течению от Танна, требуется немало времени. Может, даже несколько месяцев. Да и просто проплыть через весь Париж совершенно невозможно. Нужно зарегистрироваться в порту Плезанс, где стоят прогулочные суда, заплатить за стоянку и т. д. Все это заставило меня усомниться, действительно ли у Ру есть какое-то судно. И если все-таки есть, то зачем он нанялся к Тьерри?
Но если он собирается и впредь врать мне, думала я, разве смогу я что-то ему рассказывать? Ведь исходно мой план почти полностью покоился на том допущении, что Ру будет по-настоящему рад меня видеть и скажет, как сильно он скучал по мне и по маме, как ему тяжело было узнать, что она выходит замуж за Тьерри, а потом я бы рассказала ему о Розетт, и он сразу понял бы, что ему совершенно невозможно никуда от нас уезжать, что ему нужно жить с нами, в нашей chocolaterie, и тогда маме не нужно будет выходить за Тьерри, и мы сможем стать семьей…
Стоило мне подумать об этом, и я сразу поняла, как глупо все это звучит.
— А как же Розетт и я? — сказала я. — У нас на Рождество будет праздник. — Я вытащила из портфеля пригласительный билет и протянула ему. — Ты просто обязан прийти! — Я была в отчаянии. — Мы же тебя и раньше приглашали…
Он как-то неприятно засмеялся и сказал:
— Кто обязан, я? Ты, должно быть, меня с чьим-то еще отцом перепутала.
«Ну и дела!» — думала я, чувствуя, что совершенно во всем этом запуталась. Похоже, чем больше я стараюсь ему объяснить, тем сильнее он злится и мою только что созданную Систему, которую я так удачно применила уже к Нико, Матильде и мадам Люзерон, к Ру пока что применить вообще невозможно.
«Ах, если б я успела закончить его куколку…»
И тут меня озарило.
— Послушай, — сказала я. — У тебя в волосах опилки, давай отряхну.
И я тут же принялась за дело.
— Ой! — вскрикнул Ру.
— Извини, — сказала я. — Я нечаянно какой-то волосок зацепила. Скажи, мы можем увидеться завтра? Пожалуйста! Хотя бы для того, чтобы попрощаться?
Он так долго не отвечал, что я не сомневалась: сейчас откажет.
Но он вздохнул и сказал:
— Ладно, встретимся на кладбище в три часа. У могилы Далиды.
— Хорошо, — кивнула я, пряча улыбку. Однако Ру все-таки заметил эту улыбку.
— Но не думай, я не останусь, — сказал он.
«Это ты так думаешь», — сказала я себе.
И чуть приоткрыла сжатые пальцы: на моей ладони лежали три рыжих волоска.
Нет уж, на сей раз Ру, который тешит себя тем, что всегда поступает по-своему, сделает то, чего от него хочу я! Теперь мой черед. И не он, а я буду решать. И он придет к нам на Рождество, чего бы мне это ни стоило! Может, он и не хочет приходить, но все же придет — да я его силой туда притащу, даже если мне придется для этого призвать на помощь Хуракана!
ГЛАВА 6
14 декабря, пятница
Итак, обратимся к ветру с заклинанием.
Но сперва зажжем свечи. Особенно хороши красные — они приносят счастье и здоровье; хотя и белые тоже, в общем, ничего. Но чтобы действительно все сделать как полагается, нужно раздобыть черные свечи, ибо черный цвет — это цвет конца года, цвет того медлительного отрезка времени между Día de los Muertos и декабрьским полнолунием, когда мертвый год снова поворачивает вспять.
Теперь начертим на полукруг желтым мелом. Отодвинем кровать и синий ковер, чтобы рисовать можно было прямо на досках, а потом снова вернем все на место, чтобы мама ничего случайно не заметила. Она вряд ли догадается, но все же…
Ей вовсе и не нужно об этом знать.
Видишь, на мне красные туфельки… Я и сама не знаю, почему я их надела — просто мне кажется, что они приносят удачу и, когда я их надеваю, со мной ничего плохого случиться не может. Да, нужно еще немного сухой краски в порошке или обыкновенного песка (впрочем, я лучше воспользуюсь сахарным песком), чтобы отметить определенные точки в нашем кругу. Черной краской отметим север, белой — юг, желтой — восток, красной — запад. Остальной песок можно рассыпать за пределами круга, чтобы усмирить маленьких ветряных божков.
В качестве жертвоприношения используем ладан и мирру. Именно их, как известно, принесли волхвы в дар младенцу Христу, когда он еще лежал в колыбели. Я считаю, что если для Иисуса это было достаточно хорошо, то и для нас вполне сойдет. А вместо золотых монет, пожалуй, можно взять маленькие шоколадки в «золотых» обертках — очень даже похоже, верно? Зози говорит, что ацтеки всегда предлагали богам в качестве жертвоприношения шоколад. И кровь, конечно, — хотя, надеюсь, им не потребуется так уж много крови. Уколем булавкой палец — ой! — ну вот и хорошо. Теперь воскурим благовония, и можно начинать.
Сядем в круг, скрестив по-турецки ноги, и возьмем в каждую руку по деревянной куколке. Еще непременно нужен мешочек с красным сахарным песком; песок рассыплем по полу и будем рисовать на нем нужные символы. Сперва изобразим знак Госпожи Лунной Крольчихи. А Пантуфль пусть охраняет его для меня, стоя на самом краю нарисованного мелом круга. Затем слева от меня нарисуем Голубую Колибри Тескатлипоки — знак неба, а слева от тебя, Розетт, — Красную Обезьяну Тескатлипоки, знак земли. С твоей стороны на страже стоит Бам — охраняет знак Самой Первой Обезьяны.
Ну вот и все. Готово. Разве не здорово? Мы уже один раз пробовали сделать такое, помнишь? Но что-то у нас тогда не совсем получилось. Теперь-то все получится как надо. На этот раз мы призываем правильный ветер. Не Хуракан, а Ветер Перемен, потому что нам кое-что нужно изменить.
Согласна? Тогда нарисуй спираль на рассыпанном по полу красном сахарном песке.
Теперь произнесем заклинание. Понятно, что его слова тебе неизвестны, но мелодию-то ты знаешь и можешь, если захочешь, петь вместе со мной. Ну, пой…
Правильно. Только давай чуточку потише.
Да, так хорошо. Теперь смотри: вот эта куколка — Ру. Ты его не очень хорошо знаешь, но ничего, скоро узнаешь. А это — наша мама, видишь? Она в своем красивом красном платье. И по-настоящему ее зовут Вианн Роше. Именно это имя я и шепнула куколке на ушко. А это что за куколка — с волосами цвета манго и большими зелеными глазами? Это же ты, Розетт! Ты. И мы всех их поставим вот здесь в кружок и зажжем свечи, а в центре круга нарисуем знак Эекатля. Потому что все эти люди принадлежат друг другу — как те персонажи в сказочном вертепе на площади. И тогда они скоро снова будут вместе, и мы сможем стать настоящей семьей…
А это еще кто? Кто это стоит за пределами нашего желтого круга? Это Тьерри со своим мобильным телефоном. Нам совсем не нужно, чтобы этот ветер навлек на него какую-то беду, но с нами он больше не может оставаться, потому что у тебя может быть только один отец, Розетт, а он тебе никакой не отец. Так что придется ему уйти. Извини, Тьерри.
Слышишь, как воет ветер снаружи? Это Ветер Перемен летит сюда. Зози говорит, что ветер можно оседлать, что его можно приручить и выдрессировать, как дикую лошадь, и заставить делать только то, чего от него хочешь ты. Можно стать воздушным змеем или птицей, можно исполнить чье-то желание, можно воплотить в жизнь самую свою заветную мечту…
Если бы мечты стали конями, то и нищие скакали бы верхом.
Ну что ж, Розетт. Давай и мы поскачем!
ГЛАВА 7
15 декабря, суббота
Просто удивительно, каким обманщиком порой может оказаться ребенок! Он точно домашняя кошка, которая днем мурлычет на диване, а ночью превращается в безжалостного убийцу и с королевским презрением воспринимает свою обычную жизнь.
Анук, конечно, не убийца, во всяком случае пока, но есть, есть в ней нечто дикое. Я, разумеется, только рада была это узнать — мне отнюдь не требуется ручная домашняя киска, — однако теперь придется глаз с нее не спускать, чтобы она еще чего-нибудь не предприняла у меня за спиной.
Во-первых, она сумела без меня призвать Эекатля. И я ничуть этим не возмущена — напротив, я ею даже горжусь. Она — натура творческая, изобретательная и уже сама придумывает ритуалы, если существующие ее не удовлетворяют, в общем, прирожденная поклонница Хаоса.
Во-вторых, — что значительно важнее — она вчера тайком отправилась на свидание с Ру и, к сожалению, вопреки моим советам. Хорошо еще, что она все описывает в своем дневнике, который я, естественно, регулярно просматриваю. Сделать это нетрудно: Анук, как и ее мать, хранит свои «секреты» в коробке из-под обуви, засунув ее в самый дальний ящик гардероба — слишком предсказуемо, зато удобно, — так что я теперь, поселившись у них в доме, читаю оба дневника.
Что оказалось для меня весьма полезно. Например, я узнала, что сегодня в три часа Анук встречается с Ру на кладбище. С одной стороны, лучше и быть не может; мои планы относительно Вианн близятся к завершению, и пора сменить декорации. Но план похищения чьей-то жизни куда легче изложить на бумаге, чем осуществить; вообще-то обычно мне вполне достаточно нескольких счетов за коммунальные услуги и украденного из сумочки в аэропорту паспорта; мне хватит даже имени на свежей могильной плите — и работа, считай, сделана. Хотя на этот раз мне нужно нечто большее, чем просто другое имя, мне мало простых банковских данных или денег, снятых со счета.
Разумеется, для такой игры нужно быть настоящим стратегом. Ибо здесь, как и при решении любых стратегических задач, важно не только распределить все части головоломки по своим местам, но и сделать это так, чтобы твой противник даже не заподозрил, что происходит, и только после этого решить, какими частями ты можешь пожертвовать, чтобы выйти из игры победителем. Ну а потом состоится поединок — настоящий поединок воли — между Янной и мною; и я, признаться, предвкушаю этот поединок с куда большим нетерпением, чем ожидала. Встретиться с ней лицом к лицу в самом последнем раунде, понимая, что стоит на кону для нас обеих…
Да, эта игра действительно будет стоить свеч!
Итак, подведем итоги. Помимо всего прочего, меня весьма интересовало содержимое пиньяты Янны, я весьма прилежно трудилась над этой загадкой и обнаружила немало всякой всячины.
Во-первых, она не Янна Шарбонно.
Впрочем, это мы уже знаем. Гораздо интереснее то, что она и не Вианн Роше — во всяком случае, об этом свидетельствуют некоторые вещички, хранящиеся у нее в шкатулке. Я чувствовала, что пропустила нечто весьма важное, и на днях, когда ее не было дома, снова там порылась и довольно быстро обнаружила то, что искала.
На самом деле я эту вещь видела и раньше, но не обратила на нее должного внимания, поскольку меня в основном интересовала именно Вианн Роше. Но эта вещь по-прежнему там, в шкатулке, — перевязанный выцветшей красной ленточкой амулет на счастье, которому самое место на дешевом браслете или в рождественской хлопушке; это серебряная кошечка, вся почерневшая от времени. И Вианн хранит его у себя в шкатулке вместе с молочными зубами Анук и потрепанной колодой карт Таро, явно знававших и лучшие времена.
Вианн, как и я, предпочитает путешествовать налегке. Ничто из бережно хранимых ею предметов не носит оттенка тривиальности. Каждая вещичка имела вескую причину быть спрятанной в шкатулку, и уж разумеется, в первую очередь этот серебряный амулет. Между прочим, о нем упоминается и в той газетной вырезке, потемневшей от ветхости и ставшей настолько хрупкой, что я даже не осмелилась ее развернуть; там говорилось об исчезновении полуторагодовалой Сильвиан Кайю, которую более тридцати лет назад беспечная мать оставила в коляске у дверей аптеки.
Пыталась ли она когда-нибудь вернуться? Инстинкт подсказывает мне, что нет. «Ты сама выбираешь себе семью» — так она говорит; и та молодая женщина, ее мать, чье имя в статье даже не упоминается, для нее всего лишь человек с определенным набором хромосом. Для меня же, однако…
Можете назвать меня любопытной. Я поискала сведения о ней в интернете. На это, правда, потребовалось какое-то время — дети ведь пропадают каждый день, а интересовавший меня случай был достаточно давним, да и дело быстро закрыли, поскольку оно оказалось самым заурядным, — но я все-таки нашла все, что мне нужно; я даже имя матери Сильвиан узнала; ей был двадцать один год, когда у нее украли ребенка, а теперь ей сорок девять, как сообщается на сайте «Одноклассники»; разведена, детей нет, по-прежнему живет в Париже рядом с кладбищем Пер-Лашез и содержит небольшой отель.